Но в этой девушке особенно поражала и на чувствительные души производила неизгладимое впечатление её серьёзность, её задумчивый вид, – казалось, она силилась припомнить что-то полузабытое; во всём её облике было нечто неуловимое, привлекавшее к ней и вместе с тем наводившее странную грусть. Поэтому все, кто бывал у них в доме или встречал её на улице, относились к ней с каким-то особенным уважением.
Разумеется, у Савы не было недостатка в претендентах на её руку. Ведь известно было, что она наследница огромного состояния, которое рано или поздно целиком перейдёт к ней. Ей было уже сделано несколько предложений, вполне подходящих со всех точек зрения, но на вопросы матери девушка неизменно отвечала, что не хочет выходить замуж, однако воздерживалась от каких-либо объяснений на этот счёт. Впрочем, Силас Торонталь не принуждал её и не торопил с замужеством. Видимо, он просто ещё не встретил человека, которого ему хотелось бы иметь зятем, – о склонностях Савы он не помышлял.
В довершение нравственного облика Савы Торонталь следует сказать, что она была склонна восторгаться подвигами, совершенными из любви к родине. Не то чтобы Сава интересовалась политикой, но всякий раз, когда речь заходила об отчизне, о жертвах, принесённых ради неё, о недавних случаях беззаветного патриотизма, – она испытывала глубокое волнение. Сава, конечно, не унаследовала эти чувства от отца, – будучи благородной и великодушной, она обрела их в своём собственном сердце.
Этим-то и объясняется то влечение, какое чувствовали друг к другу Петер Батори и Сава Торонталь. На беду банкира молодые люди встретились. Саве не было ещё и двенадцати лет, когда однажды при ней сказали, указывая на Петера:
– Вот сын человека, который умер за Венгрию.
И слова эти навсегда запечатлелись у неё в памяти.
Потом дети выросли. Сава стала думать о Петере ещё до того, как он обратил на неё внимание. Она замечала, что юноша всегда задумчив, всегда озабочен. Он беден, но усердно учится, чтобы быть достойным своего отца, имя которого было ей хорошо известно.
Остальное мы уже знаем: Петер, увидев Саву, был покорён и очарован этой девушкой, характер которой должен был быть ему близок; нам известно, что в то время как Сава, быть может, ещё и не осознала зарождавшегося в ней чувства, юноша уже любил её глубокой любовью, которую и ей вскоре предстояло разделить.
Но чтобы составить себе ясное представление о Саве, надо рассказать, какое положение занимала она в семье.
По отношению к отцу Сава была всегда очень сдержанна. Банкиру чужды были сердечные порывы, да и дочь никогда не ласкалась к нему. У одного здесь сказывалась прирождённая чёрствость, у другой холодок объяснялся полным расхождением во взглядах. Сава относилась к отцу с уважением, как подобает всякой дочери, – и только. Впрочем, он предоставлял ей полную свободу, считался с её вкусами, не ограничивал её благотворительность, которая даже льстила его тщеславию. Словом, с его стороны налицо было безразличие. С её же стороны – нечего скрывать – скорее отчуждённость, даже неприязнь.
К матери Сава относилась совсем иначе. Хотя госпожа Торонталь находилась в полном подчинении у мужа, который мало считался с нею, у неё было доброе сердце, и в нравственном отношении она стояла неизмеримо выше своего супруга. Госпожа Торонталь горячо любила дочь. Она знала, что за её сдержанностью таятся большие достоинства. В её любви к дочери, доходившей до обожания, чувствовались и восторг, и уважение, и даже некоторый страх. Возвышенный характер Савы, её прямодушие, а в некоторых случаях и непреклонность, в какой-то степени оправдывали эту безмерную материнскую любовь. Надо сказать, что девушка отвечала на любовь любовью. Даже не будь между ними кровной связи, они горячо привязались бы друг к другу.
Поэтому не удивительно, что госпожа Торонталь первая заметила то, что стало твориться в головке, а потом и в сердце Савы. Дочь нередко заводила с ней разговор о Петере Батори и его семье, не замечая, какое тяжёлое впечатление производит на мать одно упоминание имени Батори. Когда же госпожа Торонталь узнала, что её дочь влюблена в Петера, она прошептала:
– Неужели такова воля господня?
Нам понятно, что означали эти слова в устах госпожи Торонталь. Но ещё неизвестно, могла ли бы стать любовь Савы к Петеру справедливым возмещением того зла, какое было причинено семье Батори.
Однако если благочестивой госпоже Торонталь казалось, что само небо благословляет сближение этих двух семей, то как-никак требовалось и согласие её мужа. Поэтому, ничего не сказав дочери, она решила поговорить с ним на эту тему.
При первых же словах жены Силас Торонталь пришёл в неописуемую ярость. Госпоже Торонталь, которой этот разговор и без того стоил немало сил, пришлось поскорее выйти из комнаты и вернуться на свою половину, но банкир крикнул ей вслед:
– Берегитесь, сударыня! Если вы ещё раз заикнётесь об этом – как бы вам не раскаяться!
Итак, та сила, которую банкир называл роком, не только привела семью Батори в этот город, но помогла Саве и Петеру встретиться и влюбиться друг в друга!
Может возникнуть вопрос: чем вызван был гнев банкира? Не было ли у него тайных планов относительно Савы, относительно её будущего? Может быть, любовь её противоречила этим планам? Если паче чаяния его гнусный донос когда-нибудь откроется, не лучше ли для него, чтобы последствия его преступления были в какой-то мере смягчены? Что сможет сказать об этом доносе Петер Батори, если станет мужем Савы Торонталь? Что сможет тогда сделать госпожа Батори? Слов нет, положение создалось бы ужасное: сын жертвы доноса оказался бы мужем дочери убийцы! Но всё это было бы ужасно для них, а не для него, не для Силаса Торонталя!
Да, конечно. Но ведь не следовало забывать о Саркани, а он не подавал о себе вести. Вполне возможно, что он ещё появится, и тогда, вероятно, вновь завяжутся какие-то отношения между ним и его сообщником, банкиром. А уж Саркани-то, конечно, не забудет, чем они были связаны в прошлом, если только судьба обернётся против него.
Само собой разумеется, Силаса Торонталя постоянно занимала мысль: что же сталось с его бывшим триполитанским доверенным? После того как они расстались в Триесте, о нём не было ни слуху ни духу, а с тех пор прошло уже целых пятнадцать лет. Не дали никаких результатов и справки, наведённые в Сицилии, с которой Саркани был связан через своего приятеля Зироне. Саркани мог появиться в любой день. Эта мысль постоянно страшила банкира. Н-о, может быть, он умер? Такую новость Силас Торонталь встретил бы с вполне понятным удовлетворением. Тогда банкир, пожалуй, совсем иначе отнёсся бы к мысли о возможности породниться с семьёю Батори. А сейчас об этом нечего было и думать.
Поэтому Силас Торонталь не стал возобновлять разговора, вызвавшего у него такой гнев. Никаких объяснений на этот счёт он жене не дал. Но он принял решение строго наблюдать за Савой, даже шпионить за ней. А с молодым инженером решил держаться высокомерно, при встречах с ним отворачиваться, – словом, поступать так, чтобы у молодого человека не оставалось ни тени надежды. И банкир ясно давал ему понять, что любые шаги с его стороны совершенно бесполезны!
Вот при каких обстоятельствах вечером десятого июня в гостиной Торонталя распахнулась дверь и прозвучало имя Саркани.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116