Взрывы бешенства или грозная мрачность, от которой цепенели высшие должностные лица, - это было чистой воды актерство. Как ни юли в разговоре, как ни просчитывай каждое слово и даже каждую интонацию, Сталин, если ему было нужно, всегда умел находить повод для своего олимпийского гнева. Когда же знал, что без этого человека обойтись не сможет, то легко проглатывал любые дерзости. Даже хамство. Жуков однажды послал его едва ли не прямым текстом. И что? Ничего.
Берия хорошо помнил этот случай. Он произошел в первые дни войны. Сталин и Берия приехали в Наркомат обороны. Сталин с порога рыкнул на Тимошенко, тогда наркома обороны: почему не докладываете о положении под Минском? Тот растерялся: не готовы докладывать. Вмешался Жуков: разрешите нам продолжать работу, обстановка на фронтах критическая, командующие ждут директив. Сталин вскинулся: значит, мы вам мешаем? "Да, мешаете". Сталин повернулся и молча вышел. Берия решил тогда: Жукову конец. Он ошибся. На другой день Сталин назначил Жукова начальником Генштаба. Тогда Берия и понял до конца логику Сталина: он никогда ничего не делает сгоряча. Он может изобразить, что его решение вызвано гневом. На самом же деле: расчетом. Только расчетом. Исключительно расчетом. Но в расчет берется не все. В расчет никогда не берутся прошлые заслуги. Они даже усугубляют. И сильно усугубляют. В расчет берется только полезность человека сегодня, сейчас. И завтра. Вот это и есть главное. Поэтому Берия был спокоен. Он нужен. В его руках - огромный, отлаженный, как мотор истребителя, аппарат госбезопасности. В его руках - атомный проект, главный козырь Сталина в завтрашней игре. И пока этот проект не завершен, Берия может позволять себе любые вольности. Не просто сидеть нога на ногу, но даже и дрыгать ляжкой. Сталина это ужасно раздражало. Даже орал: "Прекрати эту еврейскую тряску!" Ну, прекратил, прекратил, зачем так нервничать? И снова дрыгал.
Так что с ним, Берией, было все ясно. А вот с Молотовым не все. Нужность Молотова - вопрос. И он знает это. Поэтому и сидит истуканом. Весьвнимание. Ноль эмоций. Деловит. Точен. Нужен. Пока нужен. Сколько будет длиться это "пока"?
У Молотова было два уязвимых места. Как в сценарии этого Довженко: ахиллесовы пяты. Первая: жена, Полина Жемчужина. Сталин свирепел от одного упоминания о ней. Не мог, видно, забыть, что она была последней, кто разговаривал с Надеждой перед тем ночным выстрелом. Не мог простить, что не успокоила, как обещала. Не остановила палец, нажавший на курок злополучного вальтера. Впрочем, насчет пальца, который нажал на курок, это еще как сказать. Не сказать, Боже упаси. Как подумать. Пополз было ядовитый слушок. Берии доносили. Не сам ли Сталин нажал этот курок. А мог. Пришел ночью с той пьянки у Ворошиловых, начал выяснять отношения. Слово за слово. Оба бешеные. Горячая грузинская кровь. Горячая цыганская кровь. Недаром оказалось, что в ту ночь он был не в Кремле, а на Ближней, и туда ему вроде бы позвонили, сообщили о самоубийстве Надежды. А он не на Ближней был, в Кремле. Это точно. Остальное - темна вода в облаках. Слухи, конечно, пресекли, рты захлопнули. Прислугу, что знала, где он был в ту ночь, соответственно. Забыли. Не было ничего. Но сам-то не забыл. Павлушу Аллилуева, подарившего сестре вальтер, убрал. Всех Аллилуевых, весь их род, харчил неспешно, как корова сено. "Горе тому, кто станет жертвой столь медленных челюстей". Кто это сказал? Вот память стала. Ну, неважно, больше не скажет. Вообще ничего. Из Аллилуевых едва ли четверть осталась. Из Сванидзе, родственников первой жены, матери несчастного Якова, никого не осталось. Почему-то воспылал вообще к женам. Жену старика Калинина, "всесоюзного старосты", посадил. Жену своего верного Поскребышева посадил. Калинин плакал мутными старческими слезами, просил за нее. Поскребышев даже и не пытался просить. А вот Жемчужину почему-то не трогал. Очень бы хотелось знать почему. Очень. Тут тоже был, конечно, какой-то расчет. Какой?
Второй ахиллесовой пятой Молотова были прошлые заслуги. И немалые. С 1906 года в партии. Старая гвардия. Ну, например... Странно. А что например? Берия, если бы он сошел с ума и вздумал хвастаться своими заслугами, с ходу назвал бы: ликвидация Троцкого, например. А Молотов?.. А ведь ничего. Верный соратник. И все? И все. Ну это же надо! Да это же, черт побери... Это только одно означает: что он раньше Берии раскусил характер Сталина. Намного раньше. Вот это да!
Берия даже перестал дрыгать ногой и с уважением посмотрел на Молотова.
Сталин между тем поднялся из-за стола и заходил по ковру. Медленно. Бесшумно. Как постаревший, но все еще сильный тигр. Коротенький, правда. Все-таки коротенький он. Тигр, но коротенький. Коротенький, но тигр. И опасный, как тигр.
Приостановился.
- Два миллиарда долларов в год - это большие деньги?
- Очень большие, - подтвердил Молотов. - Какой процент нашего национального дохода - это может точно сказать Вознесенский.
Перевел взгляд на Берию.
- Информация достоверна?
- Получена от Брауна. Это Хейфец.
- Источник?
- Помощник госсекретаря Карриган.
- Деньги?
- Мальчики.
Сталина передернуло от отвращения.
- Вот пидорас! Кто провел вербовку?
- Браун.
- Шустрый еврейчик. Очень шустрый. Ты уверен, что эту информацию нам не подсунули?
- Судя по всему, нет. В стенограмме об этом сказано. Участники обсуждения договорились держать все в тайне. Они предоставят нам расчеты, когда переговоры о Крыме выйдут на государственный уровень. Они надеются, что эти расчеты произведут на нас сильное впечатление.
- А они произведут?
Берия только пожал плечами:
- Они уже произвели.
Это тоже была дерзость. Но Сталин даже не обратил на нее внимания.
- Да, произвели, - согласился он. - Крым. Лакомый кусочек. А мы сами можем получать от Крыма по два миллиарда долларов в год?
- Для этого нужно сначала вложить десять миллиардов, - напомнил Берия.
- Лакомый кусочек, очень лакомый, - повторил Сталин. - Неожиданно повернулся к Молотову: - Ваше отношение к Крымской еврейской республике?
- Наркомат иностранных дел еще не выработал свою позицию по этому вопросу.
- Кстати. Я слышал, что ГОСЕТ давно уже вернулся из Ташкента и дает спектакли в Москве. Почему Полина Семеновна не посещает свой любимый театр? Она охладела к нему? И к великому артисту Михоэлсу?
- Она очень устает на работе.
- Это нехорошо, Вячеслав. Женщина - не рабочая лошадь. Женщине нужны праздники. Пусть она ходит в ГОСЕТ. А то может создаться впечатление, что еврейский театр подвергается обструкции. Нужно ли нам, чтобы создалось такое впечатление? Нет, не нужно.
- Я понял, Иосиф Виссарионович.
- Вот и хорошо. Кто, кроме нас троих, знает, что идея создания Калифорнии в Крыму исходит из Кремля?
- Только Михоэлс, - ответил Берия.
- А этот второй, Пфеффер?
- Фефер. Нет, он не знает.
- Хейфец?
- Тоже.
- Литвинов?
- Наверняка догадывается. Но точно не знает.
- Лозовский?
- Насчет Лозовского...
- Может знать, - вмешался Молотов. - Он дружен с Михоэлсом. Михоэлс мог сказать. Тем более что Лозовский мой заместитель.
- Что ж, пусть знает и Лозовский. А больше об этом не должен знать никто. А догадываться могут о чем угодно. Тебе, Вячеслав. Пригласи Михоэлса. Поблагодари за работу. И за еврейские шубы, кстати. Пусть передаст нашу благодарность этим меховщикам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99