Но ты думаешь: у нас не будет денег! – и не хочешь со мной жить. Это то, что ты хотела от меня услышать?
– Нет. Я хотела услышать: «Потому что у нас пока что нет денег» – и дальше короткое созидательное молчание. Но если ты предпочитаешь длинный истерический монолог – пожалуйста; суть не меняется, плюша, – пока что у нас нет денег.
– Ты капаешь вином на диван!
Резко поднимает бокал, так, что выливает некоторое количество содержимого себе на грудь; поднимает грудь рукой и слизывает капли; шея некрасиво кривится. Ни капли пропустить не может. Алкоголичка.
– Прости. Так вот, плюша, нам надо не биться в истерике, а подумать, как мы решаем проблему.
– Ты хочешь сказать – как Я решаю проблему. Потому что ТВОЯ роль, как всегда, сведется к советам.
– Плюша, я работаю сутками, и ты это знаешь. Я не могу ничем другим сейчас заниматься, и ты сам вполне ценишь то, что я делаю. Если ты хочешь – я брошу роман и пойду работать официанткой. Я не думаю, что это сделает нас богаче, но тебе, наверное, будет легче от сознания, что не ты один занят добычей денег.
– О господи, Таня, прекрати.
Она пишет роман, дает мне читать кусочки – кусочки хороши. Вряд ли, правда, на такой роман найдется издатель, но все равно – хороши. Такая себе историческая драма о жизни наркоманов в последние дни Лондона. Жалко, что кроме меня, ее и еще пары человек, находящих в себе мужество реально есть химию внутрь, а не катать чужое на бионах, никому не будут понятны тонкости. Мне действительно нравятся и кусочки, и идея – это не похоже ни на дурацкие сериалы о наркоманах, вроде «Marten's Eden», ни на романы, которые модно было писать во время бионного бума, – про то, как семнадцатилетние мальчики галлюцинировали про огонь и кровь, а потом выясняли, что был пожар, и они сами в ожогах и крови, и все это так пафосно и противно. У нее хороший роман – там все взрослые и очень успешные люди, нормальные люди, которые тоже курят и едят внутрь, но это естественный такой процесс, не нарушающий их жизни, а только помогающий ей. Таня говорит, что это важный роман, пересмотр целого пласта стереотипов, все такое. Она права, конечно, но я не представляю себе, правда, кому это важно сейчас. Это могло быть важно пятьдесят лет назад, когда наркотиками торговали на каждом углу и все хотели их есть, только мало кто решался. Она пишет очень много, действительно почти сутками, – роман получается совершенно огромный, думал я, но оказалось, что она пишет ужасно медленно, иногда по три-четыре абзаца в день. Сюжет, как она его рассказывает, все время усложняется и усложняется, и мне кажется, что роману не будет конца; сейчас она уже говорит, что, закончив этот, немедленно примется за второй. Я не против. Но это по-прежнему означает, что зарабатывание денег будет – на мне.
Странным образом в этот момент я думаю, что если бы Лис был жив, то я бы пришел к нему и рассказал ситуацию. Он бы наговорил мне… дурно становится, когда представляешь себе все, что он бы мне наговорил, – но он бы наверняка придумал что-нибудь, как-нибудь бы меня пристроил… Думать об этом сейчас глупо и бессмысленно. А думать о Лисе вообще – мне сейчас горько и неприятно, особенно после аэропорта и моего бегства, бегства… Я до сих пор не понимаю, что там произошло, в аэропорту. Я же знал все, что он знал. Я все умел, что он умел. Что не сработало?
– Виталичка? Ау?
– Слушай, я решу проблему с деньгами. Я еще раз говорю тебе: пожалуйста, начни искать квартиру. К моменту, когда ты ее найдешь, я уже решу проблему денег.
– И Адели, плюша.
– Нет никакой «проблемы Адели»! Я просто поговорю с Адель, скажу ей, что буду отдавать ей в месяц столько-то и столько-то, и заберу свои манатки! Все!
– Хорошо, хорошо, только не сердись.
Я остаюсь спать у нее, позвонив Адели и сказав, что мне придется провести ночь в клубе с людьми, предлагающими мне работу маркера. Я лежу рядом с Таней и слушаю, как она засыпает, и поражаюсь, что даже сильный запах алкоголя в ее дыхании не делает это дыхание неприятным – она пахнет нежно и мягко, не по-девичьи, а даже как-то по-матерински, немного мылом, немного пончиками, которые ели до начала разговора о деньгах и кидались ими друг в друга, осыпая все сахарной пудрой. Я хочу жить с ней. Я хочу жить с ней, потому что она не девочка-переросток, – она женщина, имеющая смелость где-то выходить за рамки привычного мне, она талантливая взрослая женщина, она очень женщина – у меня даже вдруг внизу живота жаром отдается, но мне не хочется будить ее сейчас, мне даже не хочется на нее сейчас смотреть – я просто лежу рядом в запахе вина, мыла и сахарной пудры. С нею я «плюша», настоящий плюша. Я теплый и добрый. Она старше меня на пять лет, старше Адели на семь. Адель никогда не посмела бы сделать зеленые волосы – невероятные, на самом деле – почти черные, но на свету отдающие зелеными сполохами, как какой-то камень, не помню названия или не знаю просто. Я хочу жить рядом с этими сполохами. Я хочу забрать к себе Еввку, и мы бы жили втроем, как если бы Адели никогда не было, никогда, нигде. Я бы даже готов был посылать Адели какие-то деньги, безлично, просто – процедура раз в месяц, никаких встреч. Как бы я сейчас хотел, чтобы ее вообще не было, да простится мне. Если бы были деньги, можно было бы дать ей очень много, совсем много – и забрать Еввку. Она не отдала бы Еввку насовсем, но можно бы было без суда, скажем, по месяцу у меня и у нее или даже по полгода… Или даже просто у меня. Адель хочет отрываться, гулять, водить мужиков, я же знаю, она думает, что я у нее все отобрал, сделал ее серой и измученной, что из-за меня она превратилась в домашнюю курицу. А я не хочу отрываться, я хочу Таню и Еввку и ничего больше. И денег, чтобы они были, чтобы о них не надо было думать, просто не думать, не надо мне в роскоши жить – но – не думать о деньгах!
Сейчас небось только один человек в мире не думает о деньгах. Эта израильская сучка, получившая половину сбережений и половину страховки моего брата и тратящая эти деньги небось потихоньку в память о Лисе. Домик, наверное, купила, чтобы было где его уютно поминать, машинку новую – на кладбище ездить… От бессилия у меня даже начинают ныть руки. Два юриста – один, сука, взял пятьдесят азов за консультацию! – второй хоть не взял ничего, когда сказал, что ничего не может сделать, юридически все законно, жена-не жена – неважно, то, что у меня есть семья, тоже ничего не меняет, и Еввкин фонд открыть до срока невозможно… И потом, когда я от него вышел, было так стыдно за то, что нервничал и суетился при нем, что не сделал вид, что будто пришел просто поинтересоваться – ну, как положено богатому человеку, – нельзя ли где ухватить еше кусочек… Потом назло пошел и пообедал в «Ностальжи» – почти на всю сумму, которая оставалась. Надо сказать Адели, чтобы заняла сколько-то у отца – до конца месяца еще неделя. Надо как-то решить эту проблему раз и навсегда, невозможно так жить, тошно, стыдно, тошно, тошно… Бог с ним, с «юридически». Надо ехать к ней, ехать. Надо по-человечески понять, что нельзя, а что можно. У меня, в конце концов, семья, у меня ребенок! Лис наверняка говорил обо мне, и вряд ли – хорошее, я его знаю, ох; но Еввку он обожал, – неужели она не поймет, что надо отдать мне деньги, когда я расскажу, что у Еввки до сих пор нет своего комма, что ее лечение заставило нас продать квартиру (неправда;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
– Нет. Я хотела услышать: «Потому что у нас пока что нет денег» – и дальше короткое созидательное молчание. Но если ты предпочитаешь длинный истерический монолог – пожалуйста; суть не меняется, плюша, – пока что у нас нет денег.
– Ты капаешь вином на диван!
Резко поднимает бокал, так, что выливает некоторое количество содержимого себе на грудь; поднимает грудь рукой и слизывает капли; шея некрасиво кривится. Ни капли пропустить не может. Алкоголичка.
– Прости. Так вот, плюша, нам надо не биться в истерике, а подумать, как мы решаем проблему.
– Ты хочешь сказать – как Я решаю проблему. Потому что ТВОЯ роль, как всегда, сведется к советам.
– Плюша, я работаю сутками, и ты это знаешь. Я не могу ничем другим сейчас заниматься, и ты сам вполне ценишь то, что я делаю. Если ты хочешь – я брошу роман и пойду работать официанткой. Я не думаю, что это сделает нас богаче, но тебе, наверное, будет легче от сознания, что не ты один занят добычей денег.
– О господи, Таня, прекрати.
Она пишет роман, дает мне читать кусочки – кусочки хороши. Вряд ли, правда, на такой роман найдется издатель, но все равно – хороши. Такая себе историческая драма о жизни наркоманов в последние дни Лондона. Жалко, что кроме меня, ее и еще пары человек, находящих в себе мужество реально есть химию внутрь, а не катать чужое на бионах, никому не будут понятны тонкости. Мне действительно нравятся и кусочки, и идея – это не похоже ни на дурацкие сериалы о наркоманах, вроде «Marten's Eden», ни на романы, которые модно было писать во время бионного бума, – про то, как семнадцатилетние мальчики галлюцинировали про огонь и кровь, а потом выясняли, что был пожар, и они сами в ожогах и крови, и все это так пафосно и противно. У нее хороший роман – там все взрослые и очень успешные люди, нормальные люди, которые тоже курят и едят внутрь, но это естественный такой процесс, не нарушающий их жизни, а только помогающий ей. Таня говорит, что это важный роман, пересмотр целого пласта стереотипов, все такое. Она права, конечно, но я не представляю себе, правда, кому это важно сейчас. Это могло быть важно пятьдесят лет назад, когда наркотиками торговали на каждом углу и все хотели их есть, только мало кто решался. Она пишет очень много, действительно почти сутками, – роман получается совершенно огромный, думал я, но оказалось, что она пишет ужасно медленно, иногда по три-четыре абзаца в день. Сюжет, как она его рассказывает, все время усложняется и усложняется, и мне кажется, что роману не будет конца; сейчас она уже говорит, что, закончив этот, немедленно примется за второй. Я не против. Но это по-прежнему означает, что зарабатывание денег будет – на мне.
Странным образом в этот момент я думаю, что если бы Лис был жив, то я бы пришел к нему и рассказал ситуацию. Он бы наговорил мне… дурно становится, когда представляешь себе все, что он бы мне наговорил, – но он бы наверняка придумал что-нибудь, как-нибудь бы меня пристроил… Думать об этом сейчас глупо и бессмысленно. А думать о Лисе вообще – мне сейчас горько и неприятно, особенно после аэропорта и моего бегства, бегства… Я до сих пор не понимаю, что там произошло, в аэропорту. Я же знал все, что он знал. Я все умел, что он умел. Что не сработало?
– Виталичка? Ау?
– Слушай, я решу проблему с деньгами. Я еще раз говорю тебе: пожалуйста, начни искать квартиру. К моменту, когда ты ее найдешь, я уже решу проблему денег.
– И Адели, плюша.
– Нет никакой «проблемы Адели»! Я просто поговорю с Адель, скажу ей, что буду отдавать ей в месяц столько-то и столько-то, и заберу свои манатки! Все!
– Хорошо, хорошо, только не сердись.
Я остаюсь спать у нее, позвонив Адели и сказав, что мне придется провести ночь в клубе с людьми, предлагающими мне работу маркера. Я лежу рядом с Таней и слушаю, как она засыпает, и поражаюсь, что даже сильный запах алкоголя в ее дыхании не делает это дыхание неприятным – она пахнет нежно и мягко, не по-девичьи, а даже как-то по-матерински, немного мылом, немного пончиками, которые ели до начала разговора о деньгах и кидались ими друг в друга, осыпая все сахарной пудрой. Я хочу жить с ней. Я хочу жить с ней, потому что она не девочка-переросток, – она женщина, имеющая смелость где-то выходить за рамки привычного мне, она талантливая взрослая женщина, она очень женщина – у меня даже вдруг внизу живота жаром отдается, но мне не хочется будить ее сейчас, мне даже не хочется на нее сейчас смотреть – я просто лежу рядом в запахе вина, мыла и сахарной пудры. С нею я «плюша», настоящий плюша. Я теплый и добрый. Она старше меня на пять лет, старше Адели на семь. Адель никогда не посмела бы сделать зеленые волосы – невероятные, на самом деле – почти черные, но на свету отдающие зелеными сполохами, как какой-то камень, не помню названия или не знаю просто. Я хочу жить рядом с этими сполохами. Я хочу забрать к себе Еввку, и мы бы жили втроем, как если бы Адели никогда не было, никогда, нигде. Я бы даже готов был посылать Адели какие-то деньги, безлично, просто – процедура раз в месяц, никаких встреч. Как бы я сейчас хотел, чтобы ее вообще не было, да простится мне. Если бы были деньги, можно было бы дать ей очень много, совсем много – и забрать Еввку. Она не отдала бы Еввку насовсем, но можно бы было без суда, скажем, по месяцу у меня и у нее или даже по полгода… Или даже просто у меня. Адель хочет отрываться, гулять, водить мужиков, я же знаю, она думает, что я у нее все отобрал, сделал ее серой и измученной, что из-за меня она превратилась в домашнюю курицу. А я не хочу отрываться, я хочу Таню и Еввку и ничего больше. И денег, чтобы они были, чтобы о них не надо было думать, просто не думать, не надо мне в роскоши жить – но – не думать о деньгах!
Сейчас небось только один человек в мире не думает о деньгах. Эта израильская сучка, получившая половину сбережений и половину страховки моего брата и тратящая эти деньги небось потихоньку в память о Лисе. Домик, наверное, купила, чтобы было где его уютно поминать, машинку новую – на кладбище ездить… От бессилия у меня даже начинают ныть руки. Два юриста – один, сука, взял пятьдесят азов за консультацию! – второй хоть не взял ничего, когда сказал, что ничего не может сделать, юридически все законно, жена-не жена – неважно, то, что у меня есть семья, тоже ничего не меняет, и Еввкин фонд открыть до срока невозможно… И потом, когда я от него вышел, было так стыдно за то, что нервничал и суетился при нем, что не сделал вид, что будто пришел просто поинтересоваться – ну, как положено богатому человеку, – нельзя ли где ухватить еше кусочек… Потом назло пошел и пообедал в «Ностальжи» – почти на всю сумму, которая оставалась. Надо сказать Адели, чтобы заняла сколько-то у отца – до конца месяца еще неделя. Надо как-то решить эту проблему раз и навсегда, невозможно так жить, тошно, стыдно, тошно, тошно… Бог с ним, с «юридически». Надо ехать к ней, ехать. Надо по-человечески понять, что нельзя, а что можно. У меня, в конце концов, семья, у меня ребенок! Лис наверняка говорил обо мне, и вряд ли – хорошее, я его знаю, ох; но Еввку он обожал, – неужели она не поймет, что надо отдать мне деньги, когда я расскажу, что у Еввки до сих пор нет своего комма, что ее лечение заставило нас продать квартиру (неправда;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106