- Только не думайте, что только мы скажем правду, как фронт и вермахт развалятся, - заметил Книпшильд. - Огромное поражение вермахта под Москвой и в Сталинграде, разгром африканского корпуса - все это результат приказа Гитлера «Держаться до последнего!». Мы потеряли несколько армий! Так, спрашивается, кто же на самом деле наносит удар в спину немецким армиям?
- Здесь, в лагере, - сказал старший лейтенант Гроне, - многие офицеры, называя нас антифашистами, считают, что мы наносим вермахту удар в спину. Такие «умники» были у нас еще и в 1918 году. Однако мы не обращали на них никакого внимания и делали все возможное, чтобы сохранить силы народа и уменьшить его страдания.
- Собственно, я придерживаюсь такого мнения, как и вы. Чрезвычайная ситуация требует чрезвычайных мер. Но скажите, поверят ли нам, когда мы поднимем свой голос из советского плена?
Инструктор улыбнулся.
- Дорогой товарищ Рюле! В Национальный комитет войдут многие тысячи немецких пленных - солдат и офицеров. Разумеется, гитлеровские приспешники попытаются объявить воззвания и призывы Национального комитета фальшивками и будут выдавать их за трюки вражеской пропаганды. Они скажут, что 6-я армия вся уничтожена, а русские, мол, просто-напросто манипулируют фамилиями умерших и убитых. Я считаю: чем больше солдат и офицеров, побывавших в Сталинграде, выступит с заявлением, тем скорее удастся разоблачить гитлеровскую пропаганду.
- Может быть, вы и правы, но не поможет ли Национальный комитет в первую очередь русским? Вот что мне хотелось бы знать..
- А вы упрямы, - заметил Книпшильд. - Ход военных действий за последние полгода убедительно показал, что наступления Красной Армии не остановить. Чем дольше будет продолжаться эта война, тем больше она потребует жертв, в том числе и от нас лично. Обе стороны, и немецкая и советская, только выиграют, если Национальный комитет будет иметь успех.
Это был вполне логичный ответ на волнующие меня вопросы. И в то же время все это давало пищу для дальнейших размышлений.
Я думал так. Будет ли иметь успех деятельность Национального комитета или нет, в нашей лагерной жизни все равно ничего не изменится.
Как и раньше, подъем будет в шесть утра. Обычно по сигналу «подъем» пленные выбегали из корпусов «А» и «Б». Из небольших домиков, справа от корпуса «А», выходили на плац старшие офицеры. Каждое утро можно было видеть одних и тех же полковников, подполковников, майоров.
Однако кое-какие изменения уже произошли.
Два майора срезали свои нашивки!
Два старших офицера в лагере объявили себя антифашистами. Это были майоры Гетц и Гоман.
Значит, фаланга старших офицеров не так уж и монолитна, как казалось на первый взгляд. Два ее представителя уже сделали первый шаг по пути к национальному возрождению Германии.
Я проникся к этим майорам симпатией, и сам стал более решительным.
Большинство же пленных начали относиться к Карлу Гетцу и Генриху Гоману с презрением и ненавистью.
Однако деятельность Национального комитета от этого нисколько не пострадала.
В начале июля группа офицеров из лагеря № 97 и вместе с ними оба наших майора выехали в Красногорск на учредительное собрание.
К тому времени во мне тоже созрело решение. Мой горький опыт и все мои злоключения после битвы на Волге способствовали тому, чтобы я стал членом Национального комитета. И однажды я сорвал нашивку орла на груди. А когда пришел в клуб, меня приветствовали как равноправного члена антифашистского движения.
Когда я вернулся в нашу комнату, Мельцер сразу же бросил настороженный взгляд на темную полосу, где раньше была фашистская нашивка.
- Я хотел бы поговорить с тобой, - обратился я к Мельцеру, положив руку ему на плечо. Он кивнул и первым пошел к двери. На пустыре за блоком «А» всегда можно было спокойно побеседовать.
- Мы знаем друг друга уже больше полугода, - начал я разговор. - Это не большой срок, однако за это время мы пережили много трудностей и стали друзьями…
Я посмотрел Мельцеру прямо в глаза. Он выдержал мой взгляд, но ничего не ответил.
- Видишь ли, - продолжал я, - мне хотелось, чтобы ты понял меня. Я не могу иначе. Мне хочется проверить, на что я способен. Ты знаешь, сколько я передумал. Я много колебался и долго не мог решиться нарушить присягу и поступиться офицерской честью. Однако ум и сердце подсказывают мне, что мы шли по неверному пути, и если не возьмемся за ум, то дальше будет еще хуже.
- Фюрер вооружил меня великой идеей. И я останусь ей верен, - ответил мне Мельцер. - Между прочим, ты тоже приносил ему клятву на верность и не имеешь никакого права нарушать ее. Тем более, что мы проиграли только одну битву.
- Какая это великая идея? Уж не думаешь ли ты, что братские кладбища на нашем пути и сожженные города и села в России служат интересам нашего народа? А разве под Сталинградом мы проиграли только одну битву? Разве всего этого недостаточно, чтобы понять, что нас ввели в заблуждение? И что вся нынешняя Германия тяжело больна?
- Ты можешь думать что угодно, - возразил мне старший лейтенант, - но я еще раз напоминаю: ты тоже поклялся фюреру на верность!
- За это я сам отвечу. Я буду нести ответственность, как один из многих миллионов сподвижников Гитлера, которые подготовили почву для его разбойничьей политики. У меня немало ошибок и заблуждений, но самая тяжкая моя ошибка в том, что Германия и Гитлер для меня были одно и то же. Присоединяясь к антифашистскому движению, я тем самым постараюсь хоть как-то реабилитировать себя.
Разговаривая, мы прохаживались между забором и блоком «А». Некоторое время мы шли молча, и я уже начал было думать, что Мельцеру просто нечего ответить мне, но вдруг он заговорил.
- За свои поступки ты будешь отвечать сам. Я уверен, что ты действуешь по убеждению. И если тебе по какой-либо причине не удастся вернуться в Германию, твоей жене я объясню твое решение твоими же собственными словами. Но за тобой я не пойду. Я тысячу раз говорил своим ученикам, что твердость всегда вознаграждается. По этому принципу я буду жить и дальше.
Мы пожали друг другу руки. Я видел, что Мельцер сочувствует мне от души.
- Спасибо, что ты стараешься меня понять. Надеюсь, это не последний наш разговор. Вся трагедия наша в том и состоит, что мы глубоко заблуждаемся. Но самое страшное то, что еще миллионы немцев используются в чуждых им интересам. В нашем положении твердость - это борьба против тех, в чьих руках мы были игрушками. А разве не нужна твердость для того, чтобы рассказать немцам правду?
- Каждый высказал свое мнение, так что давай прекратим этот разговор, - сказал Мельцер, устало махнув рукой.
Призыв к действию
Однажды, когда я шел в библиотеку, меня встретил старший лейтенант Гроне.
- Важные новости! Пошли скорее в клуб! Я пошел за ним.
В комнате инструктора по политработе несколько офицеров склонились над номером газеты «Фрайес Дойчланд». Я встал на цыпочки, чтобы заглянуть в газету через плечи других.
И вот что я прочитал: «Манифест Национального комитета „Свободная Германия“.
Значит, Национальный комитет все-таки создан! И газета «Фрайес Дойчланд» - его печатный орган. Я пытался прочитать текст манифеста. Книпшильд заметил мои потуги и, улыбнувшись, сказал:
- Товарищи, не вытягивайте шеи! Каждый из вас получит по экземпляру газеты, так что все вы не спеша сможете прочитать манифест.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89