Леже и два механика заканчивали последние приготовления к полету. Де ля Рош коротко спросила у Леже:
– Ну как?
– Все в порядке, девочка, – нежно ответил Леже.
Де ля Рош легко взобралась на аэроплан и подняла обе руки в знак того, что готова к полету.
Затрещал мотор, толпа замерла. Аэроплан тронулся с места и покатился все быстрее и быстрее и вот уже оторвался от земли и повис в воздухе. Ипподром будто взорвался от радостного крика тысяч людей и... снова тишина.
Аэроплан поднялся метров на пять, пролетел немного и снова опустился.
– Ляксантра Иваныч... Сашенька! Что же это за чудо-то такое? – презрительно спросил Заикин. – Я-то думал, она черт-те куда взметнется. Подумаешь, невидаль!
– Сейчас ты наверняка скажешь, что смог бы еще лучше, – сказал Куприн.
– А что?! Да неужто не смог бы?! Захотеть только!
– Иван Михайлов, – торжественно сказал Куприн. – Беру с тебя слово, что первый, кого ты поднимешь из пассажиров, буду я!
– Даю слово! – рявкнул Заикин.
Журналисты услышали громовой голос Заикина и придвинулись поближе.
– Только учиться надо... – сказал Куприн.
– Ежели зайца учить – он на барабане играть будет и спички зажигать сможет... Медведей «барыню» плясать учат, что ж я, не выучусь, ежели захочу?!
Репортеры всех одесских газет уже стояли плотным кольцом вокруг Заикина и Куприна.
Пташниковы тоже прислушивались к их разговору.
Журналисты торопливо строчили в блокноты и вытягивали шеи, чтобы получше расслышать то, что, распаляясь в обидчивом гневе, кричал Заикин:
– Что я, глупее медведя, что ли? Да я, ежели захочу, то хоть завтра...
Давешний франтоватый молодой человек с помятым личиком тоже оказался здесь. Он снова был чуточку навеселе и восхищенно смотрел на громадного Заикина снизу вверх. Он уже пробрался сквозь кольцо журналистов и любопытствующих к самому Ивану Михайловичу и теперь только ловил миг, стерег паузу в хвастливой речи Заикина, чтобы самому вставить слово.
– Вы не смотрите, что во мне семь пудов с половиной, – говорил Заикин.
– Правильно! – крикнул молодой человек. – Это ничего не значит!
– Ежели я только захочу!.. – сказал Заикин.
– Ура!!! – почему-то вдруг закричал молодой человек, решив, что настала удобная минута и для его выступления. – Да здравствует Иван Михайлович – гордость всей нашей Одессы-мамы!
Иван Михайлович поднял молодого человека за подмышки, умильно поцеловал его и поставил на место, тут же забыв о его существовании.
* * *
В роскошном плюшево-золотом гостиничном номере спал Иван Михайлович Заикин.
Дверь распахнулась, и ворвался антрепренер Ярославцев, потрясая пачкой газет.
– Ваничка! – завопил он плачущим голосом. – И что же ты, дуролом такой, наделал?!
Заикин подскочил на кровати и ошалело уставился на Ярославцева, тараща свои и без того навыкате глаза.
– Ваничка! – еще жалобнее, будто по покойнику, возопил Ярославцев. – Это что же теперь будет?..
– Ты что?.. Ты что? – ничего не понимая, испуганно спросил Заикин хриплым со сна голосом и стыдливо попытался прикрыть свое огромное голое тело краем одеяла.
Ярославцев трагически поднял над головой газеты и тоненько прокричал:
– Ты что же, по миру пустить меня хочешь?! Ты что вчера говорил?
– А что я говорил? – испугался Заикин.
– Говорил, что борьбу бросаешь? Говорил, что уходишь из цирка? Что в Париж учиться летать уезжаешь, говорил?..
– Да что ты! Быть того не может... – растерялся Заикин. – Бог с тобой, Петичка, не было этого.
– А это что? – Ярославцев открыл одну из газет и прочитал: – «И тогда любимец Одессы, несравненный Иван Заикин, заявил, что семь с половиной пудов его веса не помешают ему в ближайшем будущем штопором ввинтиться в облака. Уж если зайца учат танцевать „барыню“...»
– Это медведей учат танцевать...
– Я ничего не знаю! – крикнул Ярославцев. – Здесь так написано! «Уж если зайцев учат танцевать „барыню“, сказал наш богатырь со свойственным ему юмором, то мне, бывшему волжскому грузчику, спортсмену с мировым именем, сам Бог велел подняться в воздух во славу своего Отечества. Бурному ликованию присутствовавших на полетах именитой француженки не было предела. Толпы одесситов кричали „ура!“, поощряя смелое решение известного борца»... Вот так-то, Ваничка!
– Кошмар какой! – в ужасе простонал Заикин. – Саша знает?
– Какой Саша?
– Ляксантра Иванович... Куприн...
– Хохочут-с!
– Господи, стыд-то какой, – сказал Заикин и прикрыл лицо руками. – Да чтоб я еще хоть каплю в рот взял! – Он покачался в отчаянии, а затем отнял от лица руки и рявкнул: – Петька! Беги, купи все эти паршивые газетки до одного листочка! Чтобы ни одна живая душа в Одессе ее прочитать не могла!
– Ты что, Иван Михайлович? И себя, и меня разорить хочешь? Да ты знаешь, во сколько это обойдется?
Заикин испуганно приподнялся с кровати, придерживая сползающее одеяло как тогу.
– Нет, нет, – тревожно сказал он. – Не надо, не надо! Это я погорячился...
И в это время в дверь номера постучали.
– Антре! Будьте вы все неладны... – проворчал Заикин.
Вошел Куприн.
– Сашенька! Ляксантра Иванович! Чего же делать-то теперь? – Огромный Заикин, завернутый в одеяло, с надеждой уставился на Куприна.
Куприн оглядел его с ног до головы и повалился в кресло.
– Там... там, Ванечка, тебя репортеры ждут! – хохотал Куприн и показывал пальцем на дверь. – Они, Ванечка, ждут продолжения твоей увлекательнейшей речи о возможной роли русского мужика в аэронавтике.
– Ах, мать их за ногу! – взревел Заикин, подскочил к двери и в бешенстве рванул ее на себя.
В коридоре толпились мелкие журналисты полутора десятка одесских газет. Но впереди всех, у самой двери, стоял слегка помятый франтик в соломенном канотье, которого Заикин вчера целовал на ипподроме.
Физиономия франтика излучала восторг. К несчастью, он был первым, кто попался Заикину на глаза. Придерживая одной рукой сползающее с плеч одеяло, Заикин другой рукой рывком поднял франтика за лацканы модненького сюртучка над полом и прохрипел:
– Вы что же это, господа хорошие, наделали?! Вы за что же это меня на всю Одессу ославили? А, писатели чертовы?!
И потряс франтиком, словно тряпичной куклой.
Ничего не понимающий франтик, вися над полом на добрых полметра, радостно улыбнулся и приветственно поднял соломенное канотье. А так как франтик был с утра уже не очень трезв, то он к тому же еще и не вовремя икнул.
Заикин поднес франтика к самом носу, с отвращением понюхал и отшвырнул его в толпу репортеров с блокнотами.
– Вон отсюда! – гаркнул Заикин и захлопнул дверь номера перед перетрусившей толпой журналистов.
И только франтик не испугался. Наоборот, он аккуратно поправил сбившийся галстук и восторженно произнес:
– От это да! От это я понимаю! От это человек!..
* * *
В полутемном цирке до седьмого пота тренировался Иван Михайлович Заикин. В старом драном свитере и в десятки раз заштопанных шерстяных трико Иван Михайлович работал с гирями, «мостил», боролся со спарринг-партнерами и изнурял себя всячески, словно замаливал вчерашний грех сегодняшним нечеловеческим напряжением. Лицо заливал пот, глаза ввалились, дыхание с хрипом вырывалось из его широченной груди.
А потом, обессиленный, измученный и притихший, он сидел в седьмом ряду около Александра Ивановича Куприна и безучастно смотрел на арену, где, пыхтя и вскрикивая, тренировались молодые борцы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27