И Заикин снова заходил по комнате.
– Восемьсот бенефисных? – переспросил Куприн у Ярославцева. – Да, завтра «Одесский листок» обещал мне за рассказ уплатить. Тоже плюсуй рублей полтораста. – Куприн показал гранки рассказа.
– Хорошо, хорошо! – раздраженно заметил Пильский. – Я тоже могу дать пару сот рублей! Но меня тошнит от этого состязания в благородном идиотизме! Мы тужимся и пыхтим, складывая наши копейки, в то время когда только за аппарат Фармана нужно будет заплатить тридцать пять тысяч франков! Это вы понимаете?!
Ярославцев подсчитывал названные суммы на бумажке. Куприн встал с кушетки, подошел к нему и заглянул в листок.
– Ну, что там у тебя получается?
Не отвечая Куприну, Ярославцев спросил у Заикина:
– Ваня, сколько у нас наличных, кроме бенефисных?
– Шестьсот семьдесят три, – тут же ответил Заикин.
Ярославцев записал в столбики эту цифру.
– Да... – задумчиво протянул Саша Диабели. – Если только аэроплан тридцать пять тысяч франков, нам самим это не вытянуть.
Он протянул стакан водки Ивану Михайловичу.
– Я же сказал, что капли больше в рот не возьму, – нервно отказался Заикин и повернулся к Ярославцеву: – Петя, надо что-то с этими овцами делать. Я уеду – они же с голоду передохнут! Как никак – живые души. Жалко ведь!
– Не передохнут, – опустил глаза Ярославцев.
– Ну-ка, ну-ка, ну-ка... – Куприн очень заинтересованно взял из-под руки Ярославцева лист бумаги и поднес к свету.
Ярославцев хотел было отобрать у него этот листок, но вздохнул и отвел глаза в сторону.
– Тэк-с... – сказал Куприн. – Значит, так: восемьсот бенефисных. Подписной лист среди сотрудников редакций – шестьсот. Полтораста – ваш покорный слуга. Пильский Петр Осипович – двести. Заикин и Ярославцев – шестьсот семьдесят. Все правильно. А это что за тысяча? – И Куприн ткнул пальцем в последнюю строку, где стояла только одна сумма в тысячу рублей без указания жертвователя.
Все замерли и посмотрели на Ярославцева.
– Ох, Александр Иванович, – недовольно проговорил Ярославцев. – Дайте вы сюда эту бумажку. Ну что вам-то? Хуже от этой тысячи, что ли? Ну, тысяча и тысяча! Эка невидаль!
– Это откуда еще тысяча появилась? – растерянно спросил Заикин.
– Откуда, откуда! Ну, не украл же я ее! – Ярославцев был в полном отчаянии. – Хотел как лучше сделать...
Заикин вплотную подошел к Ярославцеву и зло сказал:
– Мы с тобой, когда чемпионат организовывали, когда копейки свои складывали, об чем договаривались? Чтоб друг от друга ничего не утаивать! Чтобы никаких шахер-махеров промеж нас не было! Откуда взялась эта тысяча?
– Да что вы привязались все ко мне?! – плачущим голосом закричал Ярославцев. – Тоже мне, нашли разбойника! Хватайте, вяжите Ярославцева! Он тысячу рублей для них же достал! В Сибирь его, на каторгу.
– Ты не юродствуй, – сурово прервал его Заикин. – Я хочу знать, чем эта тысяча пахнет!
– Овечками она пахнет! – еще пуще закричал Ярославцев. – Баранчиками! – И передразнил Заи-кина: – «Живые души»... «С голоду подохнут»... Я их еще три часа тому назад всех оптом продал!
– Кому? – Ошеломленный Заикин опустился в кресло.
– Кому, кому. – Ярославцев хитровато оглядел всех и подмигнул Куприну. – Тому благодетелю, который подарил их тебе. Землевладельцу Херсонской губернии, господину помещику Харченко!
– Ну, мерзавец! – восхищенно сказал Пильский.
– С ума сойти! – простонал Саша Диабели.
– Петр Данилович! Гениальный ты администратор! – сказал Куприн. – Но тысяча-то откуда? Всем этим баранам красная цена триста рублей.
– А я их ему за тысячу, – сказал Ярославцев.
– Так это же грабеж! – еле вымолвил Заикин.
– Ничего подобного, – спокойно ответил Ярославцев. – Зато он теперь к искусству приобщен. Ничто в жизни не дается даром!
– Ой, жулик, – растерянно выдохнул Заикин, и все разразились гомерическим хохотом.
Раздался стук в дверь.
– Кто там еще? – вытирая слезы, крикнул Заикин.
Просунулась голова коридорного:
– Иван Михайлович! К вам человек от господ Пташниковых.
– Проси! – крикнул Заикин.
– Слушаюсь!
Коридорный исчез, дверь распахнулась, и в номер вошел усатый человек в кожаных крагах, шоферских рукавицах и в фуражке, на околыше которой были укреплены очки – «консервы».
– Желаю здравствовать! – сказал он. – Анатолий Васильевич, Иван Васильевич и Николай Васильевич, а также их матушка Анна Ивановна и дядя ихний Дмитрий Тимофеевич господа Пташниковы просят господина Заикина Ивана Михайловича отужинать с ними перед его отъездом.
– Это когда же? – удивился Заикин и посмотрел на часы.
– Прямо сей момент. Ждут-с, можно сказать, вас за столом. Для чего и автомобиль за вами прислали, – сказал человек в крагах.
Заикин быстро оглядел друзей. Куприн незаметно кивнул ему головой.
– Сейчас соберусь, – сказал Заикин.
– Слушаюсь. – Человек в крагах вышел.
Заикин сорвал с себя халат и стал быстро переодеваться.
– М-да... – задумчиво сказал Петр Пильский. – Из трех самых богатых домов в Одессе этот, пожалуй, наиболее пристойный.
– Несмотря на свои миллионы, они счастливо сумели сохранить довольно симпатичную патриархальную демократичность, – сказал Саша Диабели.
– Люди хорошие, добрые, – отозвался Заикин, натягивая башмаки. – Братья-то шалопуты, а дядька их – умница.
– Ваня, попроси у них денег, – вставил Ярославцев. – Или хотя бы закинь удочку.
– Нехорошо, – покачал головой Заикин. – Люди за мной автомобиль прислали, меня приглашают, а я с выгодой к ним! Нехорошо.
Он был уже одет, стоял перед зеркалом и торопливо причесывал свои усы.
– Иван, ты чист душой, и делать это действительно не следует, – улыбнулся Куприн. – Тем более что господа Пташниковы, наверное, сами предложат тебе помощь. Интересно только, как это будет выглядеть? И да хранит тебя Бог!
– Ну, я побег! – Заикин был уже в дверях.
– «Побег» так «побег», – подчеркнуто сказал Пильский. Мы ждем тебя. Саша, наливайте!
Заикин выскочил за дверь и помчался пустынными гостиничными коридорами.
У подъезда «Лондонской» стояло чудо десятого года – автомобиль «мерседес-бенц».
Небрежно помахивая тросточкой, похаживал франтик в соломенном канотье. Как только из дверей гостиницы показался Заикин, франтик метнулся к нему и торопливо проговорил:
– Иван Михайлович!
– Чего изволите? – садясь в автомобиль, недовольно спросил Заикин.
Франтик подошел вплотную к автомобилю и, стараясь дышать в сторону, сказал:
– Иван Михайлович, как говорится, секунда судьбы не решает. Три секунды – тоже, это уже говорю я вам. На три секунды я могу вас иметь?
– Ну, валяй, говори, чего у тебя там, – добродушно ответил Заикин и сделал рукой знак шоферу.
Шофер завел мотор, и под грохот стреляющего двигателя вечно нетрезвый, помятый франтик в соломенном канотье, с дешевой черноморской тросточкой в руках вдруг серьезно и грустно спросил:
– Во Францию и вправду едете?
– Еду, браток, – польщенно ответил Заикин.
Франтик поковырял тросточкой старенький лакированный штиблет, поднял на Заикина печальные глаза и с отчаянной решимостью сказал почти шепотом:
– Иван Михайлович, возьмите меня с собой!
– Это еще зачем? – удивился Заикин.
– Но вам же нужен будет в Париже хоть один одессит! – со страстной убежденностью, торопливо сказал франтик. – Вы же там с тоски сдохнете!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27