Камера зафиксировала горящий дом, лица пожарников, зевак, бегающую, как затравленная, болонку; затем я увидел пепелище и «жигуленок», на котором я приехал в Пыталово и который оставил у моста. Его принадлежность уже определили, назвав имя Бориса Краузе. И наконец пошли версии криминальной полиции Латвии и следователей российской районной прокуратуры. В общем, они были схожи: вооруженное нападение с целью разбоя и грабежа… Идет совместная работа и так далее…
С целлофановыми пакетами я вышел на улицу и возле корпуса с пожарного щита снял штыковую лопату. С ней я отправился в дюны, где и захоронил свой нехитрый скарб. Кто и когда его найдет, меня не волновало.
Я поднялся на верхнюю площадку заброшенного, полуразрушенного прокатного пункта. Раньше здесь работал буфет с «жигулевским» и «рижским» и постоянно выстраивались длинные очереди. Открылась широкая гладь моря — серая, обрыдлая, как и все, что меня окружало.
Туман понемногу рассеивался, и не надо было быть гидрометеорологом, чтобы предсказать безветренный и солнечный день. Хотя мне в высшей степени было наплевать на красоты природы. Интересовал лишь участок пляжа примерно в полукилометре. Слева белело здание спасательной станции под красной черепицей, возле нее — два катера и весельная лодка. Рядом со станцией, на самом пляже, можно было определить площадку, ограниченную «воротами» из мусорных баков. Здесь почти каждый день резвятся в футбол те, кто заполняет «фордами», «ауди» и «мерседесами» близлежащие переулки. Сегодняшнее воскресенье вряд ли станет исключением.
Я выбрал подходящее место, где можно залечь и откуда удобно вести снайперский огонь. Это будет последняя в моей жизни Ангола…
Хорошо был виден пляж, оживление в районе проката водных велосипедов и мотоциклов. Рядом — декоративная яхта с белым парусом и надписью — «Юрмала», прибежище фотографов, которые первыми осваивали частный сервис. Их присутствие здесь меня не устраивало. Не хотелось, чтобы безобидные промысловики попали в переделку…
Я снова вернулся в гостиницу и от нечего делать принялся разгадывать кроссворд. Однако это занятие сегодня было не по мне, и, отбросив газету, я просто валялся на кровати, заложив руки под голову. В окно стучала ветка ивы, и это успокаивало. Припомнилось что-то далекое… Я дежурил по общежитию, а все детдомовцы уехали на экскурсию. Было такое же нудное воскресенье, и сидеть у окна, за которым шел дождь, казалось сущим наказанием… Я все смотрел на сетку дождя и прилипший к стеклу лист рябины. Сама рябина, обремененная красными гроздьями, тоже билась под ветром в окно. Сколько лет минуло — двадцать, двадцать пять? Жизнь прошла. Минувшее укатило, растворилось во времени, как капля белил в ацетоне…
Я встал, сделал несколько приседаний и непроизвольно застыл посреди комнаты. Я понял — час вендетты наступил. Взяв стоящий в углу чехол с «удочками», я отправился на свою привычную работу.
Уходя, окинул взглядом последнее прибежище, что-то дрогнуло во мне, но только на мгновение. Не знаю, откуда это: «Вот, вышел сеятель сеять…» Я взял со стола газету и крупно написал поперек страницы: «В уничтожении банды Заварзина прошу винить самого Заварзина и его шестерок. Стрелок».
Глава тринадцатая
Было без четверти два. Солнце, отвоевав у перистых облаков большую часть неба, плавило асфальт и скручивало в трубочки листы верб. Но меня его агрессивность не беспокоила. Мой теплообмен был идеален, как, впрочем, и все другие физиологические параметры. И чем ближе к краю пропасти, тем четче работал организм.
Я проделал тот же путь от пансионата до полуразвалившегося прокатного пункта. Рядом никого не было, только внизу, у самой кромки воды, на раскладушках загорало несколько отдыхающих. Я подошел к бордюру высотой не более полуметра и стал «разматывать удочки». Руки работали автономно, независимо от головы. Взгляд был направлен туда, куда вскоре полетят пули.
Пляж напоминал муравейник — хаотическое движение тел, над которыми, словно осы, роились волейбольные мячи. А на той площадке, что рядом со спасательной станцией, сильные молодые ноги гоняли футбольный мяч. Меня терзала только одна мысль: есть ли где-то там Заварзин?
Когда винчестер своим гладким брюхом лег на бордюр, я опустился на колено и изготовился к стрельбе. Рядом, утрамбованные патронами девятого калибра, лежали три магазина. Сквозь оптический прицел я методически осмотрел «поле битвы», на котором пока играли в футбол, и первым, кого увидел, оказался тот, с чечевицеобразной родинкой на щеке. Злую радость вызвал и Солдатенок — он стоял на ближних ко мне воротах и все время размахивал руками. Дирижировал игрой. Увидел я и того долговязого, который хотел меня возле «Фламинго» заковать в наручники. На лавке, свесив живот на колени, с банкой пива в руках сидел Шашлык. Вроде бы вся бригада Рэма была в сборе. Все налицо, кроме Заварзина. Жаль, без хозяина праздничка не получится…Может быть, подумал я, его не отпустили из СИЗО? Хотя вряд ли…
Я повернул оптический прицел в сторону спасательной станции и выездного буфета, возле которого постоянно кучковались накачанные мальчики. Затем посмотрел вправо, туда, где рокотали водные мотоциклы. Вот он! Узнал его я не сразу — ввела в заблуждение синяя резиновая шапочка, натянутая чуть ли не на глаза. Могучий торс Рэма выступал над рулевой колонкой, но был скверной мишенью. Слишком подвижной.
Я пытался поймать в видоискатель его лицо, но оно, словно стеклышки в калейдоскопе, все время меняло положение… Я не стал на нем зацикливаться — понимал: этот теперь от меня никуда не денется. Снова глянул на Шашлыка. Он кому-то что-то кричал, сложив ладони рупором. Банка с пивом теперь стояла рядом. На мгновение перевел взгляд на Родимчика: тот весь лоснился и по какойто непонятной ассоциации напоминал племенного жеребца на смотринах — может быть, потому, что перебирал в нетерпении, ожидая мяча, ногами, как лошадь.
Но почему я медлил? Почему палец так нерешительно ласкал облучье спускового крючка и никак не мог угомониться на его отполированной поверхности? Я подумал о сне, в котором привиделось письмо Велты. Но тут же отвлекся: взглянул на четко просматриваемый маяк. Над морем висела голубая дымка, и на какое-то мгновение, как никогда раньше, я почувствовал красоту мира, ее неповторимость.
Однако я отринул сантименты, подумав, что коечто в природе не должно повторяться. Я, как и те, за кем охочусь, — ее мусор, по ценности мы уступаем на Земле самому последнему пресмыкающемуся.
Вдруг поймал себя на том, что уже несколько мгновений прицел винчестера, как привязанный, держится на лице незнакомой женщины. Она шла вдоль берега моря, ведя за руку темноволосого мальчугана. В чертах ее лица я уловил что-то, напоминающее Велту. Я не стал обдумывать до конца эту спонтанную мысль, а просто смотрел и не мог оторвать взгляда от ее лица. И это видение какимто образом дало сигнал правой руке, указательному пальцу, который поглаживал дугу спускового крючка. И сигнал этот в одно мгновение расставил все по местам. Включилась автоматика. В поле зрения вновь появилась раскисшая от жары физиономия Шашлыка. Винчестер дважды ударил в плечо. Я видел, как из левого виска, а потом — из шеи, оттуда, где сонная артерия, брызнула кровь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
С целлофановыми пакетами я вышел на улицу и возле корпуса с пожарного щита снял штыковую лопату. С ней я отправился в дюны, где и захоронил свой нехитрый скарб. Кто и когда его найдет, меня не волновало.
Я поднялся на верхнюю площадку заброшенного, полуразрушенного прокатного пункта. Раньше здесь работал буфет с «жигулевским» и «рижским» и постоянно выстраивались длинные очереди. Открылась широкая гладь моря — серая, обрыдлая, как и все, что меня окружало.
Туман понемногу рассеивался, и не надо было быть гидрометеорологом, чтобы предсказать безветренный и солнечный день. Хотя мне в высшей степени было наплевать на красоты природы. Интересовал лишь участок пляжа примерно в полукилометре. Слева белело здание спасательной станции под красной черепицей, возле нее — два катера и весельная лодка. Рядом со станцией, на самом пляже, можно было определить площадку, ограниченную «воротами» из мусорных баков. Здесь почти каждый день резвятся в футбол те, кто заполняет «фордами», «ауди» и «мерседесами» близлежащие переулки. Сегодняшнее воскресенье вряд ли станет исключением.
Я выбрал подходящее место, где можно залечь и откуда удобно вести снайперский огонь. Это будет последняя в моей жизни Ангола…
Хорошо был виден пляж, оживление в районе проката водных велосипедов и мотоциклов. Рядом — декоративная яхта с белым парусом и надписью — «Юрмала», прибежище фотографов, которые первыми осваивали частный сервис. Их присутствие здесь меня не устраивало. Не хотелось, чтобы безобидные промысловики попали в переделку…
Я снова вернулся в гостиницу и от нечего делать принялся разгадывать кроссворд. Однако это занятие сегодня было не по мне, и, отбросив газету, я просто валялся на кровати, заложив руки под голову. В окно стучала ветка ивы, и это успокаивало. Припомнилось что-то далекое… Я дежурил по общежитию, а все детдомовцы уехали на экскурсию. Было такое же нудное воскресенье, и сидеть у окна, за которым шел дождь, казалось сущим наказанием… Я все смотрел на сетку дождя и прилипший к стеклу лист рябины. Сама рябина, обремененная красными гроздьями, тоже билась под ветром в окно. Сколько лет минуло — двадцать, двадцать пять? Жизнь прошла. Минувшее укатило, растворилось во времени, как капля белил в ацетоне…
Я встал, сделал несколько приседаний и непроизвольно застыл посреди комнаты. Я понял — час вендетты наступил. Взяв стоящий в углу чехол с «удочками», я отправился на свою привычную работу.
Уходя, окинул взглядом последнее прибежище, что-то дрогнуло во мне, но только на мгновение. Не знаю, откуда это: «Вот, вышел сеятель сеять…» Я взял со стола газету и крупно написал поперек страницы: «В уничтожении банды Заварзина прошу винить самого Заварзина и его шестерок. Стрелок».
Глава тринадцатая
Было без четверти два. Солнце, отвоевав у перистых облаков большую часть неба, плавило асфальт и скручивало в трубочки листы верб. Но меня его агрессивность не беспокоила. Мой теплообмен был идеален, как, впрочем, и все другие физиологические параметры. И чем ближе к краю пропасти, тем четче работал организм.
Я проделал тот же путь от пансионата до полуразвалившегося прокатного пункта. Рядом никого не было, только внизу, у самой кромки воды, на раскладушках загорало несколько отдыхающих. Я подошел к бордюру высотой не более полуметра и стал «разматывать удочки». Руки работали автономно, независимо от головы. Взгляд был направлен туда, куда вскоре полетят пули.
Пляж напоминал муравейник — хаотическое движение тел, над которыми, словно осы, роились волейбольные мячи. А на той площадке, что рядом со спасательной станцией, сильные молодые ноги гоняли футбольный мяч. Меня терзала только одна мысль: есть ли где-то там Заварзин?
Когда винчестер своим гладким брюхом лег на бордюр, я опустился на колено и изготовился к стрельбе. Рядом, утрамбованные патронами девятого калибра, лежали три магазина. Сквозь оптический прицел я методически осмотрел «поле битвы», на котором пока играли в футбол, и первым, кого увидел, оказался тот, с чечевицеобразной родинкой на щеке. Злую радость вызвал и Солдатенок — он стоял на ближних ко мне воротах и все время размахивал руками. Дирижировал игрой. Увидел я и того долговязого, который хотел меня возле «Фламинго» заковать в наручники. На лавке, свесив живот на колени, с банкой пива в руках сидел Шашлык. Вроде бы вся бригада Рэма была в сборе. Все налицо, кроме Заварзина. Жаль, без хозяина праздничка не получится…Может быть, подумал я, его не отпустили из СИЗО? Хотя вряд ли…
Я повернул оптический прицел в сторону спасательной станции и выездного буфета, возле которого постоянно кучковались накачанные мальчики. Затем посмотрел вправо, туда, где рокотали водные мотоциклы. Вот он! Узнал его я не сразу — ввела в заблуждение синяя резиновая шапочка, натянутая чуть ли не на глаза. Могучий торс Рэма выступал над рулевой колонкой, но был скверной мишенью. Слишком подвижной.
Я пытался поймать в видоискатель его лицо, но оно, словно стеклышки в калейдоскопе, все время меняло положение… Я не стал на нем зацикливаться — понимал: этот теперь от меня никуда не денется. Снова глянул на Шашлыка. Он кому-то что-то кричал, сложив ладони рупором. Банка с пивом теперь стояла рядом. На мгновение перевел взгляд на Родимчика: тот весь лоснился и по какойто непонятной ассоциации напоминал племенного жеребца на смотринах — может быть, потому, что перебирал в нетерпении, ожидая мяча, ногами, как лошадь.
Но почему я медлил? Почему палец так нерешительно ласкал облучье спускового крючка и никак не мог угомониться на его отполированной поверхности? Я подумал о сне, в котором привиделось письмо Велты. Но тут же отвлекся: взглянул на четко просматриваемый маяк. Над морем висела голубая дымка, и на какое-то мгновение, как никогда раньше, я почувствовал красоту мира, ее неповторимость.
Однако я отринул сантименты, подумав, что коечто в природе не должно повторяться. Я, как и те, за кем охочусь, — ее мусор, по ценности мы уступаем на Земле самому последнему пресмыкающемуся.
Вдруг поймал себя на том, что уже несколько мгновений прицел винчестера, как привязанный, держится на лице незнакомой женщины. Она шла вдоль берега моря, ведя за руку темноволосого мальчугана. В чертах ее лица я уловил что-то, напоминающее Велту. Я не стал обдумывать до конца эту спонтанную мысль, а просто смотрел и не мог оторвать взгляда от ее лица. И это видение какимто образом дало сигнал правой руке, указательному пальцу, который поглаживал дугу спускового крючка. И сигнал этот в одно мгновение расставил все по местам. Включилась автоматика. В поле зрения вновь появилась раскисшая от жары физиономия Шашлыка. Винчестер дважды ударил в плечо. Я видел, как из левого виска, а потом — из шеи, оттуда, где сонная артерия, брызнула кровь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32