Москве стали известны жизненно важные военные секреты Германии, в советский центр было передано более пятисот сообщений. Но кто возглавлял эту шпионскую организацию, и где засели их важнейшие агенты? Перехваченные радиограммы давали только ключ к разгадке: в них постоянно повторялись псевдонимы "Коро" и "Арвид".
Штрюбинг взял в руки сообщение от 10 октября 1941 года, в котором Москва приказывала своему главному агенту в Брюсселе "Кенту" посетить трех руководящих членов берлинской организации: лейтенанта Гарро Шульце-Бойзена, доктора Арвида Харнака и писателя доктора Адама Кучкова. Он сравнил сообщения с именами этих трех агентов. Возможно, "Коро" было русской версией Харро, и потому указывало на Харро Шульце-Бойзена, а "Арвид" могло означать Арвид Харнак.
Один взгляд в досье гестапо на Шульце-Бойзена развеял первоначальные сомнения. Один из сотрудников Штрюбинга познее напишет, что "Шульце-Бойзен был известен гестапо с 1933 года", и таким образом подтвердит официальный отчет Управления берлинской криминальной полиции о том, что управляемая Шульце-Бойзеном организация имеет "ярко выраженную коммунистическую окраску". Штрюбинг тут же приказал прослушивать телефоны всех троих. В гестапо стали записывать беседы подозреваемых, и постепенно начал вырисовываться грядущий крах берлинской "Красной капеллы".
Постепенно стало очевидным, что движущей силой всего дела был Харро Шульце-Бойзен. У него оказался характер харизматического лидера, который вел за собой всю команду: энергичный, безжалостный и безрассудный. Он принадлежал к числу пророков-фанатиков, готовых на крайности. С одной стороны Шульце-Бойзен представлялся идеалистом, романтиком и героем Сопротивления, с другой - шарлатаном, вертопрахом и изменником.
Гюнтер Вайзенборн, драматург и один из самых верных друзей, так его описывет: у него было "приятное, открытое лицо. В глазах своих приверженцев он предcтавлялся яркой иллюстрацией молодого офицера из приключенческого романа: высокий, голубоглазый, смелый и к тому же наделенный силой гениального политика". Противник нацизма Райнер Гильдебрандт говорит, что "горевший в его глазах огонь, выступающий костистый подбородок, на котором иногда играли желваки, могли принадлежать только личности, способной все поставить на карту."
Генрих Шеель считал его "человеком удивительного ума и энергии, прекрасным спорщиком с поразительным красноречием и интеллектом". Его защитники по-прежнему им восторгаются. "Разносторонние качества Шульце-Бойзена, живость и доброжелательность сделали его идолом молодых почитателей".
Враги и критики этого человека видели его в совершенно ином свете. Судья Александр Кролл, который впоследствии выносил ему приговор, считал его авантюристом, "умным, изобретательным и безрассудным человеком, умевшим использовать в своих целях друзей, и в высшей степени честолюбивым". Давид Даллин говорит, что он был "неразборчив в выборе средств... слишком эмоционален и неуравновешен для роли дисциплинированного подпольщика". В графологическом институте в Гамбурге, где изучали его почерк, пришли к выводу, что тот принадлежит "фанатику, способному все принести в жертву идее".
Его бездушная одержимость пугала даже многих его соратников-коммунистов. Кукхоф признавался жене, что Шульце-Бойзену крайне недостает хоть какой-нибудь организованности и дисциплины. Коммунист старой закалки Вильгельм Гуддорф был так обеспокоен невероятными идеями Шульце-Бойзена и полным пренебрежением к правилам конспирации, что всегда старался держать его под рукой. Жертва его безрассудства, Като Бонтье ван Беек, находясь в камере смертников, признала, что "Шульце-Бойзен на самом деле был честолюбивым авантюристом, каким его считали Хайнц (Стрелов) и я".
Однако как друзья, так и враги соглашались, что самой характерной его чертой была страсть к безрассудным поступкам. Один из его друзей, философ Адриен Турел, считал "основной помехой его слишком романтическое воспитание, которое в результате вылилось в страсть к красивым фразам".
Восточногерманские историки до сих пор обвиняют Щульце-Бойзена во "приверженности безумному и пагубному романтизму так называемого "Ордена молодых германцев" ("Jungdeutscher Orden") и тесном общении с "сектантскими" кругами правого толка. Это позволяет им представлять Шульце-Бойзена как антифашиста, но не коммуниста.
Даже его партнер, убежденный марксист Харнак, не смог отучить "ветреника" Шульце-Бойзена от политического иррационализма. Тот всерьез считал, что может быть агентом советской разведки и в то же время оставаться немецким националистом. Харро называл себя коммунистом, но даже в сентябре 1939 года мало что знал даже о самых элементарных догмах коммунистического учения, и поэтому взял почитать работы Сталина и Троцкого у своего друга доктора Хуго Бушмана, который вспоминает, что "он в то время абсолютно ничего не знал о коммунизме".
Судя по многим чертам характера, он принадлежал к тем осколкам немецкого молодежного движения, которые так и не обрели политической зрелости. Шульце-Бойзен был представителем бунтующей революционной молодежи, желавшей сломать все классовые барьеры и реорганизовать буржуазный порядок немецкого общества. Они называли себя национальными революционерами и, по словам их сочувствующего толкователя Карла О. Петеля чувствовали, что у них есть "захватывающая политическая платформа". "С возмутительной самоуверенностью они создали форум для всех отколовшихся как от правых, так и от левых": молодых сынов буржуазии, восставших против мертвящего кредо собственников; молодых рабочих, протестующих против бесплодной самонадеянности пролетариата; молодых аристократов, возмущенных архаичной спесью своего круга на почве происхождения.
Они хотели создать "Молодежный фронт" для борьбы с закоснелыми партиями левого и правого толка, у них было желание сформировать "третью силу", которая займет место между красными и коричневыми марширующими колоннами, готовыми к решающей битве над трупом парламентской демократии Веймарской Германии. Эта молодежь поддалась соблазнительной иллюзии возможности примирения врагов и их объединения под флагом нового вероучения, известного как пролетарский национализм или национальный социализм.
Хотя идеологи "Молодежного фронта" были выходцами из буржуазии, эмоционально они тянулись к левым. Национальные революционеры не могли себе представить другого будущего, кроме социализма, поскольку только социализм мог примирить "противостояние националистов и пролетарских сил для создания "народного общества", которое стало бы переходным этапом к "истинно авторитарному государству". В 1932 году Шульце-Бойзен высказал следующее мнение: "Нашим ответом механической организационной концепции государства является идея народного общества. Эта идея станет нашей целью и потребует нового реализма; мы считаем служение постоянному обновлению общества основной целью государства".
Пророки "Молодежного фронта" проповедовали доктрину "всемирной классовой войны", показывая таким образом, что их кредо представляло собой странную смесь эмоций социалистического происхождения и экспансионизма ортодоксальных националистов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
Штрюбинг взял в руки сообщение от 10 октября 1941 года, в котором Москва приказывала своему главному агенту в Брюсселе "Кенту" посетить трех руководящих членов берлинской организации: лейтенанта Гарро Шульце-Бойзена, доктора Арвида Харнака и писателя доктора Адама Кучкова. Он сравнил сообщения с именами этих трех агентов. Возможно, "Коро" было русской версией Харро, и потому указывало на Харро Шульце-Бойзена, а "Арвид" могло означать Арвид Харнак.
Один взгляд в досье гестапо на Шульце-Бойзена развеял первоначальные сомнения. Один из сотрудников Штрюбинга познее напишет, что "Шульце-Бойзен был известен гестапо с 1933 года", и таким образом подтвердит официальный отчет Управления берлинской криминальной полиции о том, что управляемая Шульце-Бойзеном организация имеет "ярко выраженную коммунистическую окраску". Штрюбинг тут же приказал прослушивать телефоны всех троих. В гестапо стали записывать беседы подозреваемых, и постепенно начал вырисовываться грядущий крах берлинской "Красной капеллы".
Постепенно стало очевидным, что движущей силой всего дела был Харро Шульце-Бойзен. У него оказался характер харизматического лидера, который вел за собой всю команду: энергичный, безжалостный и безрассудный. Он принадлежал к числу пророков-фанатиков, готовых на крайности. С одной стороны Шульце-Бойзен представлялся идеалистом, романтиком и героем Сопротивления, с другой - шарлатаном, вертопрахом и изменником.
Гюнтер Вайзенборн, драматург и один из самых верных друзей, так его описывет: у него было "приятное, открытое лицо. В глазах своих приверженцев он предcтавлялся яркой иллюстрацией молодого офицера из приключенческого романа: высокий, голубоглазый, смелый и к тому же наделенный силой гениального политика". Противник нацизма Райнер Гильдебрандт говорит, что "горевший в его глазах огонь, выступающий костистый подбородок, на котором иногда играли желваки, могли принадлежать только личности, способной все поставить на карту."
Генрих Шеель считал его "человеком удивительного ума и энергии, прекрасным спорщиком с поразительным красноречием и интеллектом". Его защитники по-прежнему им восторгаются. "Разносторонние качества Шульце-Бойзена, живость и доброжелательность сделали его идолом молодых почитателей".
Враги и критики этого человека видели его в совершенно ином свете. Судья Александр Кролл, который впоследствии выносил ему приговор, считал его авантюристом, "умным, изобретательным и безрассудным человеком, умевшим использовать в своих целях друзей, и в высшей степени честолюбивым". Давид Даллин говорит, что он был "неразборчив в выборе средств... слишком эмоционален и неуравновешен для роли дисциплинированного подпольщика". В графологическом институте в Гамбурге, где изучали его почерк, пришли к выводу, что тот принадлежит "фанатику, способному все принести в жертву идее".
Его бездушная одержимость пугала даже многих его соратников-коммунистов. Кукхоф признавался жене, что Шульце-Бойзену крайне недостает хоть какой-нибудь организованности и дисциплины. Коммунист старой закалки Вильгельм Гуддорф был так обеспокоен невероятными идеями Шульце-Бойзена и полным пренебрежением к правилам конспирации, что всегда старался держать его под рукой. Жертва его безрассудства, Като Бонтье ван Беек, находясь в камере смертников, признала, что "Шульце-Бойзен на самом деле был честолюбивым авантюристом, каким его считали Хайнц (Стрелов) и я".
Однако как друзья, так и враги соглашались, что самой характерной его чертой была страсть к безрассудным поступкам. Один из его друзей, философ Адриен Турел, считал "основной помехой его слишком романтическое воспитание, которое в результате вылилось в страсть к красивым фразам".
Восточногерманские историки до сих пор обвиняют Щульце-Бойзена во "приверженности безумному и пагубному романтизму так называемого "Ордена молодых германцев" ("Jungdeutscher Orden") и тесном общении с "сектантскими" кругами правого толка. Это позволяет им представлять Шульце-Бойзена как антифашиста, но не коммуниста.
Даже его партнер, убежденный марксист Харнак, не смог отучить "ветреника" Шульце-Бойзена от политического иррационализма. Тот всерьез считал, что может быть агентом советской разведки и в то же время оставаться немецким националистом. Харро называл себя коммунистом, но даже в сентябре 1939 года мало что знал даже о самых элементарных догмах коммунистического учения, и поэтому взял почитать работы Сталина и Троцкого у своего друга доктора Хуго Бушмана, который вспоминает, что "он в то время абсолютно ничего не знал о коммунизме".
Судя по многим чертам характера, он принадлежал к тем осколкам немецкого молодежного движения, которые так и не обрели политической зрелости. Шульце-Бойзен был представителем бунтующей революционной молодежи, желавшей сломать все классовые барьеры и реорганизовать буржуазный порядок немецкого общества. Они называли себя национальными революционерами и, по словам их сочувствующего толкователя Карла О. Петеля чувствовали, что у них есть "захватывающая политическая платформа". "С возмутительной самоуверенностью они создали форум для всех отколовшихся как от правых, так и от левых": молодых сынов буржуазии, восставших против мертвящего кредо собственников; молодых рабочих, протестующих против бесплодной самонадеянности пролетариата; молодых аристократов, возмущенных архаичной спесью своего круга на почве происхождения.
Они хотели создать "Молодежный фронт" для борьбы с закоснелыми партиями левого и правого толка, у них было желание сформировать "третью силу", которая займет место между красными и коричневыми марширующими колоннами, готовыми к решающей битве над трупом парламентской демократии Веймарской Германии. Эта молодежь поддалась соблазнительной иллюзии возможности примирения врагов и их объединения под флагом нового вероучения, известного как пролетарский национализм или национальный социализм.
Хотя идеологи "Молодежного фронта" были выходцами из буржуазии, эмоционально они тянулись к левым. Национальные революционеры не могли себе представить другого будущего, кроме социализма, поскольку только социализм мог примирить "противостояние националистов и пролетарских сил для создания "народного общества", которое стало бы переходным этапом к "истинно авторитарному государству". В 1932 году Шульце-Бойзен высказал следующее мнение: "Нашим ответом механической организационной концепции государства является идея народного общества. Эта идея станет нашей целью и потребует нового реализма; мы считаем служение постоянному обновлению общества основной целью государства".
Пророки "Молодежного фронта" проповедовали доктрину "всемирной классовой войны", показывая таким образом, что их кредо представляло собой странную смесь эмоций социалистического происхождения и экспансионизма ортодоксальных националистов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86