Затем произошло нечто странное. Над Гренландией как бы задернулся занавес.
В шестнадцатом веке Гренландия представляется европейцам уже почти мифической страной. На карте, изданной в Страсбурге в 1513 году, она изображена рядом с недавно открытой Америкой как длинный полуостров, который соединен с Европой севернее Скандинавии.
Что же произошло за период между тринадцатым и шестнадцатым веками? Катастрофа. Гибель исландских поселений в Гренландии.
На земле наступило резкое похолодание. Из Центральной Арктики двинулись в Атлантический океан плотные массы льдов и отрезали от Европы гренландские города, деревни, монастыри.
Все труднее — вскоре и совсем невозможно — стало доставлять сюда хлеб и строительные материалы. Жители колонии вымерли от холода и голода, а опустевшие города завалило снегом по самые флюгера на крышах домов.
Вторично Гренландию открыли в конце шестнадцатого столетия. Она выглядела уже так, как выглядит сейчас, — мертво и печально, оделась белым погребальным саваном…
Аналогия с судьбой оазиса в горах Бырранга напрашивалась сама собой. Только перемены в оазисе произошли, по-видимому, за более короткий срок — не за двести-триста, а за двадцать-тридцать лет.
На привале я развил эту мысль, и очень подробно.
— Можно, впрочем, найти и другую, менее грустную аналогию, — спохватился я, заметив, как вытянулись и без того озабоченные и усталые лица моих спутников. — Например, с Землей Ветлугина, бывшим Архипелагом Исчезающих Островов. Ведь архипелаг удалось спасти от разрушения, не так ли? Он стоит посреди океана и простоит еще столько времени, сколько нам нужно… Почему же нельзя сделать так и с оазисом «детей солнца»? Сохранить его или возродить на новой основе? Уверяю вас: это вполне возможно, реально!
Лиза посмотрела на меня искоса:
— В тебе до сих пор, Леша, есть что-то мальчишеское…
Бульчу, с неудовольствием прислушивавшийся к разговору, смысл которого ускользал от него, неожиданно сказал:
— Зачем спорить, сердиться? Скоро там будем. Все сразу узнаем.
— А скоро ли будем?
— Очень скоро. Завтра…
Но мы даже не улыбнулись в ответ на его слова. Сколько раз уже слышали это: «Завтра, завтра!..»

Пурга отняла у нас остаток сил. Усталость, накоплявшаяся постепенно на протяжении всего пути, особенно дала себя знать именно в этот день. Мы брели, вяло переставляя ноги, чаще, чем раньше, скользя и оступаясь на покатом каменистом берегу.
Очень хотелось спать. После пурги в воздухе потеплело, и это размаривало. Крепко, до боли в пальцах сжимая лямки на груди, чтобы совладать с одолевавшей меня дремотой, я услышал пронзительный возглас:
— Мышь, мышь!..
Это Бульчу поет песню! Окончательно стряхнув дремоту, с удивлением вслушиваюсь в слова песни:
— Мышь, мышь впереди!.. Уцепился за ее хвост, она потащила меня. Через сто промоин, через сто пропастей, по ста кочкам потащила меня…
Голос у Бульчу дребезжащий, слабый, сорванный. Не могу сказать, чтобы мотив песни и ее исполнение доставляли мне удовольствие. Особенно странными кажутся слова:
— Камни поднялись из воды. Мы обошли эти чертовы камни. Пурга поднялась на пути. Мы перехитрили чертову пургу…
И дальше:
— Я веду людей, которые ищут своего человека. В Стране Семи Трав живет русский человек…
Похоже на то, что Бульчу описывает наше путешествие, придумывая слова на ходу. Да, так оно и есть!
Оглянувшись и увидев, что я смотрю на него, он затягивает еще громче:
— Русским людям нравится песня Бульчу. Под песню лучше идти. Хорошую песню поет Бульчу…
Тут только доходит до моего сознания, что Бульчу поет по-русски, то есть специально для меня, Савчука и Лизы. Он решил подбодрить нас песней!
— У русских людей много хорошего табаку, — продолжает распевать наш проводник. — Я никогда не курил так много хорошего табаку. Раньше я боялся Страны Семи Трав. Но я стал умный человек. Теперь я ничего не боюсь!
Голос его все чаще прерывается. Он вынужден делать передышки между фразами, потому что устал не меньше нас.
— Страна Семи Трав — прекрасная страна! Там очень жирные олени! Там много птиц! Там всегда тепло!..
И снова:
— Мышь, мышь! Поскорей тащи меня вперед, мышь!..
Мне пришло в голову, что сам Бульчу, маленький, проворный, в своем пегом сокуе и в капюшоне с оленьим хвостом, похож на деловитую пеструю мышку.
— Упоминание о мыши характерно для нганасанского фольклора, — сказал Савчук, ускоряя шаг.
— Звучит как заклинание, — пробормотала Лиза. — Очень напоминает заклинание!..
— Скорей уж путеводитель! Справочник для туристов, — возразил я и оглянулся.
Увы, ничего похожего на деревья и высокую траву. Что-то мрачное, безотрадное, резко контрастировавшее со словами песни было в окружавшей нас природе.
Черные и красноватые утесы. Осыпи камней, однообразные серые галечники. Груды крупного щебня.
Ущелье было так глубоко, что мы видели отсюда не солнце, а лишь отблески его, розоватую кайму, лежавшую на снежных гребнях.
— Очень скоро дойдем! — сказал Бульчу, прервав песню. — Видишь: «Уши Собаки»!..
Он указал куда-то вверх.
Лиза с сомнением кашлянула.
— Нет, на моей карте есть «Уши Собаки», — вступился я за Бульчу. — Еще в тундре набросал с его слов кроки речной долины. До сих пор все сходилось. Значит, верно ведет.
— Да, я верно веду, — подтвердил проводник.
— А какой следующий ориентир — за «Ушами Собаки»?
Я заглянул в блокнот:
— Потом должна быть скала «Сцепились рогами».
Бульчу с достоинством кивнул.
Мы миновали уже и скалу «Сцепились рогами», и скалу «Подползающий Человек», но деревьев все не было.
Потемневшая река (дно ее стало не песчаным, а глинистым) медленно текла навстречу, повторяя прихотливые извивы ущелья.
Волнение Бульчу достигло предела. Он уже не шел, а бежал вприпрыжку, таща меня за собой, как медлительного тяжелого коренника.
— Сейчас! Сейчас! — повторял Бульчу, задыхаясь.
Мы обогнули высоченную, нависшую над берегом скалу.
— Привел! — восторженно вскрикнул Бульчу и выбросил вперед руку на бегу. — Смотри!..
Он осекся, будто споткнулся.
Перед нами были каменистые голые склоны, ничем не отличавшиеся от тех, которые остались за спиной. Они поднимались широким амфитеатром к низко клубившимся над ущельем облакам. Впечатление было очень мрачным. По-видимому, конца-краю не было этому каменистому ущелью.
— Ты тут был, Бульчу? — с недоумением, даже с испугом спросил Савчук.
Бульчу молчал, озираясь.
Да, он был тут, в этом не могло быть сомнений. Вот три «сторожевых» утеса, похожих на чумы, — о них говорил еще в Новотундринске. Вот каменная осыпь, о которой тоже говорил нам.
Держа перед собой раскрытый блокнот, где были нанесены кроки ущелья, я то опускал к ним глаза, то поднимал — сравнивал.
Характер местности, изгиб реки, очертания хребтов и отдельных скал — все в точности совпадало с описанием Вульчу. Долина не приснилась ему. Он был здесь, жил здесь.
Но что же произошло?
Где мачтовые сосны, березы, лиственницы, пышная трава, цветы, кусты шиповника?..
Голо, однообразно, уныло было вокруг. Те же серые угловатые утесы громоздились по склонам, тот же безотрадно-белый снег лежал в расщелинах и впадинах. Долина была похожа на пустую рамку, из которой вынули и выбросили прочь яркую, радовавшую и веселившую глаз картину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99