— Прав был Рём. Три раза сказал, что пожалею о его смерти. Единственный был друг. О, как он прав! Даже поговорить не с кем!.. — понизив голос, покосился в сторону охранников. — Не с этими же ублюдками… И в споре со стариком Ницше Рём оказался прав: масса все-таки имеет некоторое творческое начало. И общество состоит не только из жертв и хищников. Бывают сильные личности и в овечьем стаде. Народ не всегда глина в руках творца. Нет!
Он запустил длинную фразу на своем языке, похоже, ругался.
— Было время, когда держал мир на ладони, как череп: быть или не быть — и не имел счастья. Но было время, когда не имел десяти пфенигов, чтобы купить хлеба, но годы те кажутся лучшими. Это было в Вене. Я попал туда семнадцати лет. Поступал в Академию Художеств. Не получилось. Зимой умерла от рака мать. Я таскал чемоданы, спал на скамейках. Но не уезжал. В Вене держал меня один предмет. Он находился в музее, под толстым стеклом. Это был наконечник копья. Я простаивал перед ним часами. Чувствовал, как через этот почернелый кусок старого железа приобщаюсь к великой космической силе. Разум вселенной диктовал мне свои откровения.
Три года ходил к копью. Его называют копьем судьбы. Оно принадлежало сорока пяти монархам, начиная с царя Ирода. В острие вделан один из гвоздей, которыми прибивали Христа к перекладине… Ты еще малыш, Алекс, и многого не понимаешь, но всё сбылось так, как мне открылось через копьё: когда получил власть, в Иудее, ровно девятнадцать веков назад, год в год, Христос взошел на Голгофу…
Он говорил запальчиво, громко и хвастливо, размахивая руками и странно отставив свой треугольный зад; тем временем козел Фомка, с рогами как у вилорога, разогнавшись, ударил его под хлястик пальто. Ади покачнулся, сбился с мысли, и вдруг заорал на мальчика так, что тот в испуге отпрянул.
— Рапустили скотину! Сами недочеловеки, и скотина у вас неполноценная. А-а-а! О-о-о!
Казалось, лицо его вот-вот лопнет от натуги… А еще было страшно тех двух толстых дядек — сейчас прибегут, отлупят козла, а заодно и хозяину перепадет, — но дядьки и не думали бежать и драться, они смеялись, схватив себя за бока. И даже с места не тронулись — смеялись себе и смеялись.
Запахнув полы длинного кожаного пальто, отвернув воротник и нахлобучив шляпу, Ади подошел к ним, резко что-то сказал и зашагал к машине, на ходу приклеивая черную бороду — она прилипла у него криво.
Машина тихо завелась и, мигнув фарами, медленно, словно наощупь, бесшумно уехала, без света, будто растворившись во тьме, и только тогда мальчик заметил, что давно уже наступила ночь. На той стороне залива мерцали расплывчатые огни Монтевидео. Там загадочная страна Уругвай. Говорят, что там…
IV
Дома мальчика отругали за то, что вернулся так поздно. Он забился к деду Игнату подмышку, чтоб тот приласкал («пожалел»), и дед, поглаживая по вихрам, еле слышно спросил:
— С кем это ты у моря был?
Мальчик рассказал полушепотом о новом знакомом, всё-всё рассказал, и как тот говорит, и что говорит, и как ведет себя, и какой он добрый, и какой смешной, и про фальшивую бороду сказал, и про козла Фомку, и про копьё, в которое вделан гвоздь…
— Это копье Лонгина, — сказал дед. — Им пронзили Христа. Между четвертым ребром и пятым.
Дед был умница и книгочей, пол-мира объехал, на трех войнах побывал, а родился и вырос и вовсе на другой стороне земли, в загадочной России, где в середине лета, в феврале, снег лежит, а в августе арбузы зреют; он там бородатого царя охранял, был в его свите. Никто из мальчишек не верит в это, особенно, в то, что и на другой стороне земли люди живут — настолько это для них, малограмотных, фантастично.
— С Христом распяли двух разбойников, Гестаса и Дисмаса. Им сломали голени, они повисли на руках и вскоре задохнулись. А Гай Кассиус, его звали Лонгин-копейщик, проткнул правый бок Христа. Из раны вытекла кровь и вода. Так сбылось пророчество: «Кости его да не сокрушатся». А сам Лонгин — он был подслеповатый, — после этого прозрел…
Да, дед Игнат всё знал. Во всём разбирался и обо всём имел свое понятие. О России, например, говорил, что это вовсе и не страна, а — часть света, континент; и что русский — это вовсе не национальность, а — состояние духа… И тогда, укладывая внука, он сказал неожиданно:
— А этот твой Ади скорее всего какой-нибудь проходимец. Или сумасшедший. Хотя… Говоришь, делит всех на овец и волков? К ночи приезжают, и всё черное на них? Это смахивает на сатанинское общество.
— А есть такое?
— На свете много чего есть… Ты поменьше его слушай, ночные люди — люди тёмных сил.
Достал потрепанную книгу и прочел басню про волка и ягненка.
— На кого он похож?
— Только не на волка.
— Не ищи, чего нет. Если он ягненок, тогда я — волк. Ты — добрый… И он — тоже.
Долго не мог уснуть в ту ночь мальчик. Смутили его слова деда… Но ведь Ади так интересно рассказывает, он так не похож на всех, — жаль вот только, что теперь уж, видно, не придет больше.
V
Но Ади появился через неделю. Подошел, улыбнулся, как ни в чем не бывало, назвал «козликом», развернул коробку, что была у него в руках. В коробке оказались пирожные. «Угощайся!» А вилорогому Фомке, стоящему на валуне в воинственной позе и оттого еще более похожему на вилорога из пампы, погрозил пальцем.
— Хулиган! Я — тебя… Хотя всё правильно. Мужчина должен завоевывать жизненное пространство. И постояно доказывать свое право на него. Считаются только с силой — в любом ее проявлении. А гибнут из-за потери сопротивляемости. Праздность и роскошь — они как плющ, который обвивает гранитные колонны и разрушает их…
Мальчику это было неинтересно, и он попросил Ади рассказать что-нибудь о копье Лонгина.
— До сих пор пытаюсь разобраться в ощущениях, которые испытывал перед копьем, — сказал Ади после недолгого молчания. — Я воспринимал копьё как перст судьбы. Чувствовал чьё-то мистическое присутствие. Передо мной распахивалось окно в будущее — оно виделось в какой-то яркой вспышке. Словно озаряло. И с каждым разом всё сильнее и сильнее осознавал ту великую судьбу, которая предназначалась мне.
Мальчик слушал, затаив дыхание. Половины из сказанного не понимал. Но страсть и неясная тоска, с которой произносились эти необыкновенные слова, — завораживали. И было чуть-чуть жутковато… Один из охранников тоже прислушивался к словам Ади и странно как-то при этом ухмылялся. Но Ади этого не замечал, он сделался как токующий'петушок маринетты.
— Однажды ясно почувствовал, нет, увидел, как моя кровь вливается в русло народного духа нации, и я становлюсь проводником, мостом, своеобразным переходом идеи христианской в национальную идею. Меня обожгло мессианство. Разве не я, открывший мистические тайны копья, должен разбудить задремавшие амбиции нации?.. Пусть нас ненавидят, лишь бы боялись! Подолгу стоял перед копьем в священной тишине. Грозные, тогда еще неясные, но — знал! — великие видения теснились в мозгу… Вскоре покидал Вену. Уходил, так и не поступив в Академию. Но ощущал себя мессией. Твердо знал, что только война очистит нацию. Мне тогда едва исполнилось двадцать лет.
Рассказывая, Ади был таким… таким… его глаза так блестели… А поодаль, меж валунов, сидел человек в черном плаще, и лицо его всё более и более делалось мрачным.
— А теперь у меня ничего нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62