— Спартак — это что-то так: папаша наверняка в болельщиках хоккейной команды ходил.
— Ну что вы! — воздел руки к потолку Мелхов. — Именно вождь гладиаторов, и никто больше! Разве я не прав, Спартак Алексеевич?
— Зовите просто Спартаком. По отчеству непривычно, хотя отец у нас замечательный.
— Я знаю, что замечательный. И в вас и в Аэлите чувствуются его черты. Романтизм, прямота, честность…
— Да что вы, право! Отец одно, а я совсем другое.
— Не скажите, не скажите. Вот я предложил переговорить с кем надо насчет вашего поступления в вуз, — чего греха таить, там при поступлении списочки в ходу, — так вы и слушать не захотели.
— Да и не надо! После армии мы и так преимуществом пользуемся. А вот окажусь ли подготовленным — тут вся загвоздка.
— Так я помогу вам, Спартак! Какой разговор! Математика, физика — это же моя стихия!
— Спасибо. Вот не думал.
— Он думал. Я его продам и все выложу, — вмешался все более хмелевший Остап. — Мы хотели сперва на Урал податься, на заводе годик-другой поднатореть. Отец там, ну и другие прочие…
— И как же?
— Так других прочих не оказалось, — расхохотался Остап. — Не дождались, в град-столицу учиться двинулись. Вот и мы за ними.
— Вот как? И много этих остальных прочих?
— Одна-единственная.
— Замечательно! Люблю настоящего мужчину! Еще рюмочку за нее, прекрасную незнакомку. Не осмеливаюсь спросить имени.
— Имя обыкновенное — Тамара, — смущенно выговорил Спартак.
— Зато фамилия необыкновенная, — вмешался Остап. — Если «идзе» обыкновенным считать, так она — Неидзе. Могла бы в сам стольный град Тбилиси податься, к родственникам всесильным, а она в Москве очутилась ради служения искусству.
— Художница, — пояснил Спартак.
— Даже меня рисовала в классе. Правда, карикатуру для стенгазеты. Это все брызги, но, говорят, похоже.
Юрий Сергеевич рассмеялся:
— До чего же, Остап, вы хороший друг. Несмотря на злую карикатуру, отправляетесь за тридевять земель с другом, чтобы догнать жрицу искусства.
— Вот-вот! И я ему то же твержу! Цени друга! А мы с ним вместе и на суше, и в море, и в воздухе испытаны.
— И в воздухе?
— Самое что ни на есть пустяковое дело, — продолжал Остап, зорко следя за хозяином. — Для нас с парашютом в затяжном прыжке чесануть, все равно как вам — в курительную комнату.
— Неужели?
— Все одно, что в речку «макнуться». Сперва, конечно, боязно, — продолжал он, подтрунивая сам над собой. — Она неподогретая. А потом, как окунешься, и вылазить неохота. Так же и в воздухе. Глядишь друг на друга и летишь, летишь, парашюта не раскрываешь, чтобы труса не сыграть. Земля — хоть рукой трогай, а ты все нежишься в высоте, как в саду с гуриями. И сразу бац! — и в ямке…
— Стоп, — остановил его Спартак.
— Ну, глаз-то наметался, — уже оправдываясь, продолжал Остап, — рука сама открывает парашют — биоавтоматика или условный рефлекс по Павлову, как хотите! — закончил он, озорно блестя глазами.
— Так все-таки где ж Аэлита? — спросил напрямик Спартак.
— У подруги, — отвел глаза в сторону Мелхов. — Добрая душа, не умеет отказываться. А та, видите ли, за длинным рублем на Север поехала. А квартиру кто будет сторожить? Может быть, милиция? А зачем? Для этого куда удобнее и дешевле иметь безотказных подружек. Аэлита, знаете ли, склонна к жертвам. Предложила всем нам троим с сынишкой переселиться в ту квартиру. Так ведь тесновато в однокомнатной. Ребенок, собака и все такое… Вот и приходится по десять раз в день бегать. Ладно хоть тот дом — башня неподалеку отсюда…
— Может, сразу и сходим?
— Рано еще. С работы она в ясли зайдет за Алешкой. Кроме того, у нас с тобой, прости за фамильярность, мужской разговор будет. Ничего, что я на «ты»?
— Нет, пожалуйста, вы же старше.
— Нет. Дружба так дружба! «Ты» — взаимное. Выпьем на брудершафт.
И они выпили.
— Я тебе все, все расскажу, не стану лукавить, как сначала хотел. Потому что понял, какой ты есть человек! От тебя многое зависит. И не только для моей семьи, но и для всего человечества.
— Для человечества? — удивился Спартак, у которого уже шумело в голове.
— Да, для человечества. Его можно накормить… лишь искусственной пищей, это я тебе потом объясню. Но для этого сперва нужно примирить нас с Аэлитой. А в вуз я тебя подготовлю. Физика, математика — это мне раз плюнуть. И все экзаменаторы свои люди, ты уж поверь. Только бы примириться с женой.
— Так она потому и ушла в ту квартиру?
— Потому и ушла. Это я, дурак, попросил ее об этом. Приревновал! И знаешь к кому? К Мафусаилу! Ему сто лет или сто два, точно не помню.
— Как же это вы?
— А она оскорбила мою мать и меня тоже, червяком назвала, с академиком сравнивать стала. А что академик? Он только придумать искусственную пищу может. А кто ее делать будет? По секрету тебе скажу. Мне это вверху доверить собираются. И вот теперь восстановление семьи — вопрос номер один. Поможешь?
— Конечно, помогу. Ведь у вас же ребенок.
— Сын! И какой еще! Твой племянник, ну вылитый ты! Жаль, я не догадался его Спартаком назвать. Но вы с Тамарой своего непременно Галилеем назовите.
— Галилеем? Почему Галилеем?
— Потому что никому другому это в голову не придет. Итак, насчет работы я все устрою. И в вуз вам будет рельсовая дорога, смазанная сливочным маслом. Идет?
— Вот с Аэлитой поговорим.
— В этом главное. И ты сумеешь, по твоим правдивым глазам вижу, что сумеешь. Ну кому нужна мать-одиночка с ребенком? Кому, как не законному ее мужу, который во всем раскаивается?
— Так если так, то Аэлита, может быть, поймет.
— Надо, чтобы поняла. Надо! Понял?
Глава третья. ЖИВОЙ ПРИБОР
Юрий Сергеевич вместе с двумя солдатами в беретах расположился в скверике против подъезда, где жила теперь Аэлита. Спартаку не терпелось, и он притащил всех сюда раньше времени.
Наконец на узкой асфальтированной дорожке, отгораживавшей сквер от подъездов, появилась черная «Волга». Дверца открылась, и из нее выскочил великолепный рыжий боксер, важно восседавший до того рядом с шофером. Потом вышла Аэлита, держа за руку Алешу.
Шофер попрощался и уехал.
Юрий Сергеевич как завороженный наблюдал за прибытием «своей семьи», как он продолжал считать.
— Каково, Спартак? Ты только прочувствуй, пойми, что во мне творится! — прошептал он, вцепляясь в локоть Спартака. — Я по вызову министерства толкаюсь в троллейбусах, уминаюсь в двери вагонов метро в часы «пик», а тут самую что ни на есть младшую научную сотрудницу на государственной машине возят с работы и на работу! Вот куда идут государственные денежки! И все это я должен забыть и простить! Тяжело, ох, тяжело, Спартак! Но ведь я ее люблю!..
— Так, может быть, машину-то дают из-за собаки? — предположил Спартак. — Вы говорили у них там опыты какие-то. В трамваи и троллейбусы псов не пускают.
— Вот-вот! Выходит, собаке больший почет. А не потому ли, спрашивается, что она принадлежит кое-кому? А? Вспомни-ка чеховскую «Даму с собачкой».
— При чем тут «Дама с собачкой»?
— А при том, что «шерше ля фам», как говорят французы — «ищите женщину». Но я молчу, молчу. И все снесу, как обещал. — И он даже всхлипнул, зашмыгал носом.
— Да что вы, Юрий Сергеевич, — поежился Спартак. — Я же пообещал, что поговорю. Как-нибудь уладим.
Машину действительно подавали Аэлите каждое утро и после работы отвозили ее сначала в ясли, а потом домой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
— Ну что вы! — воздел руки к потолку Мелхов. — Именно вождь гладиаторов, и никто больше! Разве я не прав, Спартак Алексеевич?
— Зовите просто Спартаком. По отчеству непривычно, хотя отец у нас замечательный.
— Я знаю, что замечательный. И в вас и в Аэлите чувствуются его черты. Романтизм, прямота, честность…
— Да что вы, право! Отец одно, а я совсем другое.
— Не скажите, не скажите. Вот я предложил переговорить с кем надо насчет вашего поступления в вуз, — чего греха таить, там при поступлении списочки в ходу, — так вы и слушать не захотели.
— Да и не надо! После армии мы и так преимуществом пользуемся. А вот окажусь ли подготовленным — тут вся загвоздка.
— Так я помогу вам, Спартак! Какой разговор! Математика, физика — это же моя стихия!
— Спасибо. Вот не думал.
— Он думал. Я его продам и все выложу, — вмешался все более хмелевший Остап. — Мы хотели сперва на Урал податься, на заводе годик-другой поднатореть. Отец там, ну и другие прочие…
— И как же?
— Так других прочих не оказалось, — расхохотался Остап. — Не дождались, в град-столицу учиться двинулись. Вот и мы за ними.
— Вот как? И много этих остальных прочих?
— Одна-единственная.
— Замечательно! Люблю настоящего мужчину! Еще рюмочку за нее, прекрасную незнакомку. Не осмеливаюсь спросить имени.
— Имя обыкновенное — Тамара, — смущенно выговорил Спартак.
— Зато фамилия необыкновенная, — вмешался Остап. — Если «идзе» обыкновенным считать, так она — Неидзе. Могла бы в сам стольный град Тбилиси податься, к родственникам всесильным, а она в Москве очутилась ради служения искусству.
— Художница, — пояснил Спартак.
— Даже меня рисовала в классе. Правда, карикатуру для стенгазеты. Это все брызги, но, говорят, похоже.
Юрий Сергеевич рассмеялся:
— До чего же, Остап, вы хороший друг. Несмотря на злую карикатуру, отправляетесь за тридевять земель с другом, чтобы догнать жрицу искусства.
— Вот-вот! И я ему то же твержу! Цени друга! А мы с ним вместе и на суше, и в море, и в воздухе испытаны.
— И в воздухе?
— Самое что ни на есть пустяковое дело, — продолжал Остап, зорко следя за хозяином. — Для нас с парашютом в затяжном прыжке чесануть, все равно как вам — в курительную комнату.
— Неужели?
— Все одно, что в речку «макнуться». Сперва, конечно, боязно, — продолжал он, подтрунивая сам над собой. — Она неподогретая. А потом, как окунешься, и вылазить неохота. Так же и в воздухе. Глядишь друг на друга и летишь, летишь, парашюта не раскрываешь, чтобы труса не сыграть. Земля — хоть рукой трогай, а ты все нежишься в высоте, как в саду с гуриями. И сразу бац! — и в ямке…
— Стоп, — остановил его Спартак.
— Ну, глаз-то наметался, — уже оправдываясь, продолжал Остап, — рука сама открывает парашют — биоавтоматика или условный рефлекс по Павлову, как хотите! — закончил он, озорно блестя глазами.
— Так все-таки где ж Аэлита? — спросил напрямик Спартак.
— У подруги, — отвел глаза в сторону Мелхов. — Добрая душа, не умеет отказываться. А та, видите ли, за длинным рублем на Север поехала. А квартиру кто будет сторожить? Может быть, милиция? А зачем? Для этого куда удобнее и дешевле иметь безотказных подружек. Аэлита, знаете ли, склонна к жертвам. Предложила всем нам троим с сынишкой переселиться в ту квартиру. Так ведь тесновато в однокомнатной. Ребенок, собака и все такое… Вот и приходится по десять раз в день бегать. Ладно хоть тот дом — башня неподалеку отсюда…
— Может, сразу и сходим?
— Рано еще. С работы она в ясли зайдет за Алешкой. Кроме того, у нас с тобой, прости за фамильярность, мужской разговор будет. Ничего, что я на «ты»?
— Нет, пожалуйста, вы же старше.
— Нет. Дружба так дружба! «Ты» — взаимное. Выпьем на брудершафт.
И они выпили.
— Я тебе все, все расскажу, не стану лукавить, как сначала хотел. Потому что понял, какой ты есть человек! От тебя многое зависит. И не только для моей семьи, но и для всего человечества.
— Для человечества? — удивился Спартак, у которого уже шумело в голове.
— Да, для человечества. Его можно накормить… лишь искусственной пищей, это я тебе потом объясню. Но для этого сперва нужно примирить нас с Аэлитой. А в вуз я тебя подготовлю. Физика, математика — это мне раз плюнуть. И все экзаменаторы свои люди, ты уж поверь. Только бы примириться с женой.
— Так она потому и ушла в ту квартиру?
— Потому и ушла. Это я, дурак, попросил ее об этом. Приревновал! И знаешь к кому? К Мафусаилу! Ему сто лет или сто два, точно не помню.
— Как же это вы?
— А она оскорбила мою мать и меня тоже, червяком назвала, с академиком сравнивать стала. А что академик? Он только придумать искусственную пищу может. А кто ее делать будет? По секрету тебе скажу. Мне это вверху доверить собираются. И вот теперь восстановление семьи — вопрос номер один. Поможешь?
— Конечно, помогу. Ведь у вас же ребенок.
— Сын! И какой еще! Твой племянник, ну вылитый ты! Жаль, я не догадался его Спартаком назвать. Но вы с Тамарой своего непременно Галилеем назовите.
— Галилеем? Почему Галилеем?
— Потому что никому другому это в голову не придет. Итак, насчет работы я все устрою. И в вуз вам будет рельсовая дорога, смазанная сливочным маслом. Идет?
— Вот с Аэлитой поговорим.
— В этом главное. И ты сумеешь, по твоим правдивым глазам вижу, что сумеешь. Ну кому нужна мать-одиночка с ребенком? Кому, как не законному ее мужу, который во всем раскаивается?
— Так если так, то Аэлита, может быть, поймет.
— Надо, чтобы поняла. Надо! Понял?
Глава третья. ЖИВОЙ ПРИБОР
Юрий Сергеевич вместе с двумя солдатами в беретах расположился в скверике против подъезда, где жила теперь Аэлита. Спартаку не терпелось, и он притащил всех сюда раньше времени.
Наконец на узкой асфальтированной дорожке, отгораживавшей сквер от подъездов, появилась черная «Волга». Дверца открылась, и из нее выскочил великолепный рыжий боксер, важно восседавший до того рядом с шофером. Потом вышла Аэлита, держа за руку Алешу.
Шофер попрощался и уехал.
Юрий Сергеевич как завороженный наблюдал за прибытием «своей семьи», как он продолжал считать.
— Каково, Спартак? Ты только прочувствуй, пойми, что во мне творится! — прошептал он, вцепляясь в локоть Спартака. — Я по вызову министерства толкаюсь в троллейбусах, уминаюсь в двери вагонов метро в часы «пик», а тут самую что ни на есть младшую научную сотрудницу на государственной машине возят с работы и на работу! Вот куда идут государственные денежки! И все это я должен забыть и простить! Тяжело, ох, тяжело, Спартак! Но ведь я ее люблю!..
— Так, может быть, машину-то дают из-за собаки? — предположил Спартак. — Вы говорили у них там опыты какие-то. В трамваи и троллейбусы псов не пускают.
— Вот-вот! Выходит, собаке больший почет. А не потому ли, спрашивается, что она принадлежит кое-кому? А? Вспомни-ка чеховскую «Даму с собачкой».
— При чем тут «Дама с собачкой»?
— А при том, что «шерше ля фам», как говорят французы — «ищите женщину». Но я молчу, молчу. И все снесу, как обещал. — И он даже всхлипнул, зашмыгал носом.
— Да что вы, Юрий Сергеевич, — поежился Спартак. — Я же пообещал, что поговорю. Как-нибудь уладим.
Машину действительно подавали Аэлите каждое утро и после работы отвозили ее сначала в ясли, а потом домой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104