Черными были и огромные щитовые панели, на них выделялись желтые циферблаты, по преимуществу прямоугольные.
И Вилене сразу вспомнилась рубка управления звездолета, какой она увидела ее во время видеосвидания. Стало как-то легче. Если все будет удачно, то она войдет все-таки в такую же рубку.
— Готовы ли вы, смелая женщина? — ласково спросил профессор, с улыбкой вставший из-за пульта ей навстречу.
Вилена не видела, чтобы до этого он улыбался, — около глаз у него появились морщинки, похожие на трещинки.
Усадив Вилену в кресло, тен-Кате пошутил:
— Не сочтите это за такие древности, как зубоврачебное кресло или электрический стул, — и сам же засмеялся.
Вилена осталась серьезной.
Сестра ван Дейсс подошла к ней с огромным шлемом, от которого тянулись к черному пульту пружинки проводов.
Вилена вспомнила о говорившей Ладе.
Когда Ланской-Ратовой надевали на голову шлем, она зажмурилась, но заставила себя открыть глаза. И ей представилось, что на нее надели космический шлем.
Глава третья. СВЕРХВОСПОМИНАНИЕ
Вернувшись после эксперимента тен-Кате домой. Вилена каждую ночь стала видеть страшные сны.
…Маленькая гривастая лошаденка скачет под ней ровным махом. Высокие пахучие травы бьют ее по лицу. С бугров видна степь, вспененная ковыльной сединой, и волны холмов на горизонте.
Все быстрее скачка. Ветер воет в ушах, и стрелы свищут у самого уха.
Черной тучей высыпали из засады враги. Звенят клинки, сшибаются кони, встают на дыбы, падают вместе со свирепыми всадниками в траву.
Как странно было Вилене чувствовать в себе бешеную ярость, кровь, свою и чужую, боль и опьянение битвой…
Проснувшись, Вилена долго не могла прийти в себя. Как могла она убивать? Ей казалось, что она живет странной, новой, совсем не ее, Вилены, но притягивающей к себе чьей-то жизнью…
Торжественно-печально опускают в открытую могилу тело вождя. Под руку ему кладут, чтобы удобнее было схватить, лук и колчан со стрелами. Удар кривого меча — и валится на край ямы мохноногий конь. Его стаскивают вниз за хвост и длинную гриву. Женщины покорно стоят на коленях. Лица их скрыты распущенными волосами, которые достают до комков рыжей, выброшенной снизу земли…
Вилена проснулась в холодном поту.
Сверкает отраженным солнцем морской простор. Сияющая синева моря, неба и свежий ветер наполняют Вилену безотчетной радостью. Ее длинная одежда ниспадает крупными складками. На берег с корабля сходит загорелый горбоносый бородач. Рабы несут тюки привезенных товаров.
Высятся стены, словно сложенные из скал. У ворот бородатые стражи в огненных шлемах, с огненными копьями.
И вот Вилена на базаре, ярком, шумном, пестром… Разноречивый говор напоминает гомон птиц.
На камнях у мощеной дороги с выбитой в ней колесницами колеей сидит купец. Он разложил перед собой браслеты, серьги, кольца.
У Вилены (всегда равнодушной к украшениям) дух захватывает теперь от их красоты. Ее сжимают со всех сторон, толкают локтями молодые женщины со множеством косичек, спадающих на плечи. Вилене жаль просыпаться — она хочет снова и снова переживать непосредственность наивной покупательницы.
Золотая пластинка с письменами сверкает в лучах солнца. Нужно распластаться на жертвенном камне, повторяя: «Ила ве ту ла ерасе нак к иавил же урвар те си амеит еле илаквеала се как Астрансес зила ка селе Итала».
Утром Вилена ловит себя на том, что повторяет эти странные слова. Юлий Сергеевич педантично записывает их.
Профессор тен-Кате предупредил его, что наследственная память у Вилены будет просыпаться постепенно. Нужно обязательно отметить, какой период яснее всего всплывает в ее сознании. Может быть, потребуется еще один сеанс.
Профессор Ланской, тщательно ведя дневник снов своей дочери, сокрушался:
— Каспарян, тот сразу бы определил, что это за язык. Попробуй перевести хотя бы смысл.
К величайшему изумлению Вилены, ей не составило это никакого труда. Она произнесла нечто вроде заклинания:
Сияющему свету ласковому эрасов даю, как принес, ей уготовленное, теми же именами священными поклявшись это дать Астранес могущественной, всюду сущей в Италии…
— В Италии, — задумчиво сказал профессор Ланской. — Во всяком случае, ничего похожего ни на один живой или мертвый язык. И уж, во всяком случае, это не латынь. Астранес? Что это за божество? Может быть, Астарта?
И вдруг он понял:
— Эрасов, говоришь ты? Но ведь это, очевидно, этрусков!
И Вилену свели с этрусковедами. Они показали тексты на знакомых ей золотых пластинках жертвенника и были потрясены. Оказывается, она настолько хорошо знала этрусский язык, что могла исправить переводы, сделанные за последние столетия, на основе корней древних славянских слов.
Авеноль, узнав об этом, решительно заявила:
— Этруски — русские. Только древние. Всегда так думала.
Юлий Сергеевич рассмеялся:
— Устами младенца глаголет истина.
— Во-первых — не младенца, а потом, что такое уста и что такое глаголет? Несовременно.
— Во всяком случае, современные лингвисты допускают, что это действительно так — родство этрусского языка с древним славянским.
Вилене нужно было перенести удар. Тен-Кате ошибся. Он пробудил в ней слишком давнюю память, полезную науке, но бесполезную ей.
Как это ни было курьезно, но Вилена думала о своей судьбе будущей звездолетчицы на этрусском языке. Правда, не хватало понятий. В голове была мешанина из древних и современных слов.
Юлий Сергеевич осторожно посоветовал ей остановиться. Нельзя искушать судьбу, а вернее, науку с ее исканиями. Второй эксперимент может быть менее удачным, если не трагическим.
Но Вилена уже уподобилась лыжнику, несущемуся для прыжка с трамплина — останавливаться было уже нельзя.
И она снова улетела в Голландию.
После второго сеанса в клинике тен-Кате Вилена вернулась домой сама не своя. Бабушка и мама причитали.
Кошмары начали мучить Вилену еще сильнее, но она не могла уже без них обходиться и с нетерпением ожидала вечера, чтобы забыться тяжелым, беспокойным сном, жить чужой, непонятной жизнью.
Бабушка рассказывала, как перепугалась, когда Вилена закричала во сне:
— Орудия выкатить! Прямой наводкой по головному танку… Огонь!
Вилена металась по кровати, стонала, звала кого-то.
Бабушка разбудила ее.
— Как хорошо! Мне снилось, что я ранен, — обрадовалась Вилена, вцепившись в бабушкину руку.
— Ранена, — поправила та.
— Нет, ранен. Второе орудие моей батареи погибло под гусеницами! А какие были ребята! Орлы! Точно.
— Что ты, внученька. Танки сейчас разве что в музее можно отыскать.
— Ах, бабуля, бабуля! Это ужасно! — твердила Вилена. — Неужели люди жили так? Меня только что понесли в медсанбат.
— Ну знаешь ли! Доэкспериментировались на тебе. Если не медсанбат, то врач требуется.
Она была права. Врач был нужен, и его пригласили. Он стал неотступно наблюдать за Виленой. Это был профессор Сергей Федорович Лебедев из Института мозга.
В отличие от родных Вилены, он не впадал в панику, считал, что причин для беспокойства нет.
Но Вилена беспокоилась не о себе, а о том, что происходит в ночной ее жизни, которая была и ее и не ее, а давно погибшего под Берлином человека, и была не менее ярка, чем дневная.
Вилена видела себя на больничной койке в госпитале. Нога была изуродована, загипсовала и «изуверски» подвешена на блоке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88