— Да, милая, там было темно, правда? Темно и холодно и плохо, о да. Мама знает.
Страшные руки прижали младенца к мареновой ткани хитона. Дитя посмотрело вверх, улыбнулось, затем положило головку на грудь матери и снова закрыло глаза.
— Рози, — сказала женщина в хитоне. Голос ее прозвучал отрешенно. Это был голос деспота, который вскоре станет повелевать бесчисленными воображаемыми армиями.
— Да, — прошептала Рози.
— Настоящая Рози. Рози Настоящая.
— Д-да. Н-наверное.
— Ты помнишь, что я сказала тебе перед тем, как ты отправилась в храм?
— Да, — ответила Рози. — Хорошо помню. — Ей отчаянно хотелось забыть слова Мареновой Розы.
— И что же? — требовательным тоном переспросила Мареновая Роза. — Что я тебе сказала, Рози Настоящая?
— Я плачу.
— Да, я плачу. Тебе было плохо там, в темноте? Тебе было плохо, Рози Настоящая?
Она задумалась над ответом.
— Да, но хуже всего было у ручья. Мне так хотелось напиться!
— Много ли в твоей жизни такого, о чем ты хотела бы забыть?
— Да. Думаю, да.
— Твой муж?
Она кивнула.
Женщина, прижимающая спящего младенца к груди, заговорила со странной бесстрастной уверенностью, от которой у Рози сжалось сердце.
— Он не будет твоим мужем.
Рози открыла рот, но обнаружила, что лишилась дара речи.
— Мужчины — звери, — равнодушно продолжала Мареновая Роза, — Одних можно отучить от жестокости и затем приручить. Другие не поддаются дрессировке. Почему, сталкиваясь с такими — дикими, — мы должны чувствовать себя обманутыми или проклятыми? Почему должны сидеть в придорожной пыли — или в кресле-качалке у кровати, если на то пошло, — оплакивая свою судьбу? Следует ли восставать против нашего ка? Нет, потому что ка — это колесо, на котором вращается мир, и любой мужчина, любая женщина, попытавшиеся воспротивиться его ходу, попадут под него. Но и с дикими зверями можно справиться. И нужно приступать к этому с сердцем, полным надежд, ибо следующий зверь может оказаться совсем другим.
«Билл не зверь», — подумала Рози, зная, что никогда не отважится произнести это вслух в присутствии сумасшедшей женщины. Легко представить, как та схватит ее за плечи и зубами вырвет горло.
— Как бы там ни было, звери станут сражаться, — сказала Мареновая Роза. — Так они устроены — всегда пригибают головы к земле и бросаются друг на друга, чтобы
проверить, у кого крепче рога. Ты понимаешь?
Рози подумала, что действительно понимает, о чем говорит женщина в хитоне, и понимание потрясло ее до глубины души. Она поднесла руку ко рту и прикоснулась пальцами к губам. Губы показались ей сухими и горячими, как в лихорадке.
— Не будет никакого сражения, — запротестовала она, — Не будет никакого сражения, потому что они даже не знают друг друга. Они…
— Звери станут драться, — повторила Мареновая Роза и затем протянула Рози какой-то предмет. Ей понадобилось несколько секунд, чтобы сообразить: та предлагает ей золотой браслет, который был надет на ее правой руке чуть выше локтя.
— Я… я не могу…
— Бери, — приказала женщина в хитоне с неожиданной нетерпеливой резкостью,
— Бери же, бери! И перестань ныть. Ради всех богов, которые когда-то существовали и будут существовать, прекрати свое жалкое овечье блеяние !
Рози вытянула дрожащую руку и взяла золотой браслет. Хотя до этого украшение находилось на теле женщины, металл оставался холодным. «Если она прикажет мне надеть его, я не знаю, что сделаю.», — подумала Рози, но Мареновая Роза не предложила ей надеть украшение. Вместо этого она указала пальцем на оливковое дерево. Мольберт исчез, и картина — как и та, что висела на стене ее комнаты — выросла до огромных размеров. К тому же она изменилась. Это была все та же ее комната на Трентон-стрит, но теперь Рози не увидела на ней женщины, повернувшейся лицом к двери. Комната погрузилась в темноту. Лишь прядь светлых волос и голое плечо позволяли заключить, что кто-то спит на кровати, укрывшись одеялом.
«Это я, — удивилась Рози. — Я сплю и вижу этот самый сон».
— Иди, — велела Мареновая Роза и слегка подтолкнула ее в затылок, Рози сделала шаг к картине, прежде всего потому, что хотела избавиться даже от самого легкого прикосновения холодной и жуткой руки. Остановившись, она услышала — очень слабый — шум автомобильного движения. В высокой траве у ее ног прыгали сверчки. — Иди, маленькая Рози Настоящая! Спасибо тебе за то, что спасла моего ребенка.
— Нашего ребенка, — поправила ее Рози, и на мгновение похолодела от страха. Только безумец мог противоречить этой потерявшей рассудок женщине.
Но в голосе Мареновой Розы в мареновом хитоне почувствовалась скорее усмешка, чем гнев:
— Да, да, нашего ребенка, если тебе так хочется. Теперь отправляйся. Помни то, что должна помнить, забудь то, что нужно забыть. Береги себя, когда выйдешь из круга моей защиты.
«Как же, — сказала себе Рози. — Я не вернусь сюда, желая вымолить у тебя исполнение очередного желания, в этом можешь не сомневаться. С таким же успехом можно нанять в садовники Ади Амина или попросить Адольфа Гитлера…»
Ход мысли прервался, когда она увидела, как женщина на картине зашевелилась в кровати, натягивая одеяло на голое плечо. Это уже не картина, а нечто большее. Окно.
— Иди, — мягко приказала ей женщина в длинном красном одеянии. — Ты справилась с заданием. Уходи скорее, пока она не передумала; не то у нее изменится настроение.
Рози шагнула к картине, и Мареновая Роза опять заговорила у нее за спиной, но теперь ее голос прозвучал не чувственно и сладостно, а громко, хрипло и убийственно:
— И помни : я плачу !
Ресницы Рози дрогнули от неожиданного крика, и она бросилась вперед, уверенная, что свихнувшаяся женщина в мареновом хитоне забыла об услуге, которую оказала ей Рози, и вознамерилась убить ее на месте. Она споткнулась обо что-то (нижний край картины, может быть?) и поняла, что падает. Ей хватило времени, чтобы почувствовать, как она переворачивается, словно цирковой барабан жонглера, после чего осталось только ощущение мчащейся мимо ее глаз и ушей темноты. Во тьме она расслышала невнятный зловещий звук, отдаленный, но быстро приближающийся. Возможно, это грохот поездов в тоннелях под Большим центральным вокзалом в Нью-Йорке, может, то были раскаты удаляющегося грома или же ее слуха достиг топот копыт быка Эриниса. слепо мечущегося по коридорам лабиринта с низко пригнутой к земле головой, готового поднять на рога похитительницу.
Затем в течение некоторого времени Рози ничего не ощущала.
11
Сон ее, глубокий, бесчувственный и ничем не нарушаемый, похожий на пребывание эмбриона в оболочке с плацентой, продолжался до семи часов утра. Затем Биг-Бен рядом с кроватью вырвал ее из объятий Морфея своим безжалостным звоном. Рози резко села на кровати, царапая воздух руками, словно когтями, и выкрикивая слова, которые сама не понимала, — слова из сна, уже забытого:
— Не заставляй меня смотреть на тебя! Не заставляй меня смотреть на тебя! Не заставляй меня смотреть! Не заставляй!
Затем она увидела стены кремового цвета, диванчик с претензией на солидность, на котором поместилась бы только парочка влюбленных, тесно прижавшихся друг к другу, свет, падающий из окна, и с помощью этих примет зацепилась за реальность, в которой так нуждалась. В кого бы она ни превращалась во сне, куда бы ни заносила ее фантазия, сейчас она не кто иная, как Рози Макклендон, одинокая женщина, зарабатывающая на жизнь читкой художественных книг в студии звукозаписи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147
Страшные руки прижали младенца к мареновой ткани хитона. Дитя посмотрело вверх, улыбнулось, затем положило головку на грудь матери и снова закрыло глаза.
— Рози, — сказала женщина в хитоне. Голос ее прозвучал отрешенно. Это был голос деспота, который вскоре станет повелевать бесчисленными воображаемыми армиями.
— Да, — прошептала Рози.
— Настоящая Рози. Рози Настоящая.
— Д-да. Н-наверное.
— Ты помнишь, что я сказала тебе перед тем, как ты отправилась в храм?
— Да, — ответила Рози. — Хорошо помню. — Ей отчаянно хотелось забыть слова Мареновой Розы.
— И что же? — требовательным тоном переспросила Мареновая Роза. — Что я тебе сказала, Рози Настоящая?
— Я плачу.
— Да, я плачу. Тебе было плохо там, в темноте? Тебе было плохо, Рози Настоящая?
Она задумалась над ответом.
— Да, но хуже всего было у ручья. Мне так хотелось напиться!
— Много ли в твоей жизни такого, о чем ты хотела бы забыть?
— Да. Думаю, да.
— Твой муж?
Она кивнула.
Женщина, прижимающая спящего младенца к груди, заговорила со странной бесстрастной уверенностью, от которой у Рози сжалось сердце.
— Он не будет твоим мужем.
Рози открыла рот, но обнаружила, что лишилась дара речи.
— Мужчины — звери, — равнодушно продолжала Мареновая Роза, — Одних можно отучить от жестокости и затем приручить. Другие не поддаются дрессировке. Почему, сталкиваясь с такими — дикими, — мы должны чувствовать себя обманутыми или проклятыми? Почему должны сидеть в придорожной пыли — или в кресле-качалке у кровати, если на то пошло, — оплакивая свою судьбу? Следует ли восставать против нашего ка? Нет, потому что ка — это колесо, на котором вращается мир, и любой мужчина, любая женщина, попытавшиеся воспротивиться его ходу, попадут под него. Но и с дикими зверями можно справиться. И нужно приступать к этому с сердцем, полным надежд, ибо следующий зверь может оказаться совсем другим.
«Билл не зверь», — подумала Рози, зная, что никогда не отважится произнести это вслух в присутствии сумасшедшей женщины. Легко представить, как та схватит ее за плечи и зубами вырвет горло.
— Как бы там ни было, звери станут сражаться, — сказала Мареновая Роза. — Так они устроены — всегда пригибают головы к земле и бросаются друг на друга, чтобы
проверить, у кого крепче рога. Ты понимаешь?
Рози подумала, что действительно понимает, о чем говорит женщина в хитоне, и понимание потрясло ее до глубины души. Она поднесла руку ко рту и прикоснулась пальцами к губам. Губы показались ей сухими и горячими, как в лихорадке.
— Не будет никакого сражения, — запротестовала она, — Не будет никакого сражения, потому что они даже не знают друг друга. Они…
— Звери станут драться, — повторила Мареновая Роза и затем протянула Рози какой-то предмет. Ей понадобилось несколько секунд, чтобы сообразить: та предлагает ей золотой браслет, который был надет на ее правой руке чуть выше локтя.
— Я… я не могу…
— Бери, — приказала женщина в хитоне с неожиданной нетерпеливой резкостью,
— Бери же, бери! И перестань ныть. Ради всех богов, которые когда-то существовали и будут существовать, прекрати свое жалкое овечье блеяние !
Рози вытянула дрожащую руку и взяла золотой браслет. Хотя до этого украшение находилось на теле женщины, металл оставался холодным. «Если она прикажет мне надеть его, я не знаю, что сделаю.», — подумала Рози, но Мареновая Роза не предложила ей надеть украшение. Вместо этого она указала пальцем на оливковое дерево. Мольберт исчез, и картина — как и та, что висела на стене ее комнаты — выросла до огромных размеров. К тому же она изменилась. Это была все та же ее комната на Трентон-стрит, но теперь Рози не увидела на ней женщины, повернувшейся лицом к двери. Комната погрузилась в темноту. Лишь прядь светлых волос и голое плечо позволяли заключить, что кто-то спит на кровати, укрывшись одеялом.
«Это я, — удивилась Рози. — Я сплю и вижу этот самый сон».
— Иди, — велела Мареновая Роза и слегка подтолкнула ее в затылок, Рози сделала шаг к картине, прежде всего потому, что хотела избавиться даже от самого легкого прикосновения холодной и жуткой руки. Остановившись, она услышала — очень слабый — шум автомобильного движения. В высокой траве у ее ног прыгали сверчки. — Иди, маленькая Рози Настоящая! Спасибо тебе за то, что спасла моего ребенка.
— Нашего ребенка, — поправила ее Рози, и на мгновение похолодела от страха. Только безумец мог противоречить этой потерявшей рассудок женщине.
Но в голосе Мареновой Розы в мареновом хитоне почувствовалась скорее усмешка, чем гнев:
— Да, да, нашего ребенка, если тебе так хочется. Теперь отправляйся. Помни то, что должна помнить, забудь то, что нужно забыть. Береги себя, когда выйдешь из круга моей защиты.
«Как же, — сказала себе Рози. — Я не вернусь сюда, желая вымолить у тебя исполнение очередного желания, в этом можешь не сомневаться. С таким же успехом можно нанять в садовники Ади Амина или попросить Адольфа Гитлера…»
Ход мысли прервался, когда она увидела, как женщина на картине зашевелилась в кровати, натягивая одеяло на голое плечо. Это уже не картина, а нечто большее. Окно.
— Иди, — мягко приказала ей женщина в длинном красном одеянии. — Ты справилась с заданием. Уходи скорее, пока она не передумала; не то у нее изменится настроение.
Рози шагнула к картине, и Мареновая Роза опять заговорила у нее за спиной, но теперь ее голос прозвучал не чувственно и сладостно, а громко, хрипло и убийственно:
— И помни : я плачу !
Ресницы Рози дрогнули от неожиданного крика, и она бросилась вперед, уверенная, что свихнувшаяся женщина в мареновом хитоне забыла об услуге, которую оказала ей Рози, и вознамерилась убить ее на месте. Она споткнулась обо что-то (нижний край картины, может быть?) и поняла, что падает. Ей хватило времени, чтобы почувствовать, как она переворачивается, словно цирковой барабан жонглера, после чего осталось только ощущение мчащейся мимо ее глаз и ушей темноты. Во тьме она расслышала невнятный зловещий звук, отдаленный, но быстро приближающийся. Возможно, это грохот поездов в тоннелях под Большим центральным вокзалом в Нью-Йорке, может, то были раскаты удаляющегося грома или же ее слуха достиг топот копыт быка Эриниса. слепо мечущегося по коридорам лабиринта с низко пригнутой к земле головой, готового поднять на рога похитительницу.
Затем в течение некоторого времени Рози ничего не ощущала.
11
Сон ее, глубокий, бесчувственный и ничем не нарушаемый, похожий на пребывание эмбриона в оболочке с плацентой, продолжался до семи часов утра. Затем Биг-Бен рядом с кроватью вырвал ее из объятий Морфея своим безжалостным звоном. Рози резко села на кровати, царапая воздух руками, словно когтями, и выкрикивая слова, которые сама не понимала, — слова из сна, уже забытого:
— Не заставляй меня смотреть на тебя! Не заставляй меня смотреть на тебя! Не заставляй меня смотреть! Не заставляй!
Затем она увидела стены кремового цвета, диванчик с претензией на солидность, на котором поместилась бы только парочка влюбленных, тесно прижавшихся друг к другу, свет, падающий из окна, и с помощью этих примет зацепилась за реальность, в которой так нуждалась. В кого бы она ни превращалась во сне, куда бы ни заносила ее фантазия, сейчас она не кто иная, как Рози Макклендон, одинокая женщина, зарабатывающая на жизнь читкой художественных книг в студии звукозаписи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147