Однако ожесточение было не в характере пана Дудковского. Как все благородные люди, он мог вдруг вспылить, но быстро успокаивался. Поэтому, пройдясь раза два по столовой, в которой стояли только стол, два стула и большой сундук, он сел ужинать.
Черный хлеб был с мякиной и, пожалуй, кисловат, а простокваша обратилась в сыворотку и, судя по вкусу, долго простояла в сыром погребе. Невольно пану Дудковскому представились веселые ужины в Варшаве, где в этот час он мог напиться прекрасного чаю, поесть холодного мяса в разных видах, послушать остроумную беседу молодежи, окружающей его жену,— и он вздохнул. Но грусть его скоро рассеялась. Он вспомнил, что с нынешнего дня начинается для него период отдыха и молочно-фруктового лечения, после чего, помолодевший, окрепший телом и духом, он вернется в Варшаву и снова займет достойное положение хозяина дома.
Малгожата вошла убрать посуду.
— Ну, что?— обратился к ней пан Дудковский, ковыряя зубочисткой в зубах, хотя ел только простоквашу.— Великолепная местность, не правда ли? Что ты так морщишься?
Кухарка старалась овладеть собой, но не выдержала и разрыдалась.
— Да ты с ума сошла!—вскричал пан Дудковский, быстро вставая со стула.
— Ах, пан!— простонала Малгожата.— Мне здесь так грустно, так тоскливо! Не с кем словом обмолвиться... такие все грубые люди. А больше всего я скучаю по Феликсу — ну, том, что у нас в первом этаже натирал полы; и как раз сегодня мне снилось, что он упал с какой-то башни и что его поймала наша лавочница.
Пан Дудковский засунул руки в карманы.
— А ты думала, дуреха, что он на тебе женится?
— Он бы женился... но, конечно, не женится, если я высохну от слез в этой глухой дыре, где даже порядочного мяса нельзя купить.
У пана Дудковского мелькнула мысль, что, пожалуй, прежде чем он вернет себе здоровье и силы, а с ними и уважение супруги, он может потерять преданную прислугу. Желая избавиться от дальнейших объяснений с ней, он вышел в сад.
Это было самой большой драгоценностью во всем его имении. Сумерки не позволяли разглядеть все красоты сада, зато наполняли его каким-то таинственным очарованием. Пану Дудковскому казалось, что сад его не имеет границ, что деревья выше, а кусты смородины и малины гуще, чем это было в действительности. Впервые за много лет он вздохнул полной грудью, с любопытством прислушиваясь к отдаленному лаю собак и кваканью лягушек. Им овладели давно не испытываемые желания. О, как бы он хотел увидеть здесь, рядом с собой, жену, дочь, даже всех жильцов своего дома. С каким удовольствием он сидел бы здесь и, прислушиваясь к многообразному деревенскому шуму, вырезал из прошнурованной книги расписки в получении платы за пребывание в его имении... Не может быть, чтобы в такой восхитительной местности нельзя было бы построить несколько дач... В это время где-то совсем близко послышался шорох. Какие-то тени выскочили из кустов крыжовника и побежали в глубь сада.
— Воры! Воры!—закричал пан Дудковский.— Держи!..— Он бросился за ними, но увидел, что тени перескакивают через забор.— Я вам покажу, мошенники!..
В этот миг, как отдаленное эхо, донесся чей-то голос. Он произнес протяжно и певуче три слова, из которых первого пан Дудковский не расслышал, но смысл его угадал по двум другим.
— Ах ты, негодяй!..— закричал пан Дудковский в бешенстве.
С минуту было тихо, но вот... дуновение теплого ветерка вновь принесло пану Дудковскому те же три слова, уже прозвучавшие отчетливо и внятно...
Не дожидаясь, когда это восклицание повторится, хозяин усадьбы торопливо повернул к дому. Он вошел в кухню, где Малгожата стелила себе постель, взбивая ее чуть не до потолка, и велел ей тотчас же идти за вахмистром.
Малгожату удивило это необыкновенное проявление энергии. Однако, ни о чем не спрашивая, она быстро взяла накидку, полученную в подарок от барыни, шаль — от барышни и зонтик — от гувернантки, вышла во двор и исчезла в темноте.
Вскоре она вернулась и сообщила, что вахмистр сейчас придет. Полчаса спустя явился представитель полицейской власти, тучный, потный, с саблей, запутавшейся в ремнях, с револьвером в кобуре и с вопросом: «Что случилось?»
Пан Дудковский отпер и тотчас же запер ящик стола, потом, долго и радушно пожимая руку гостю, проговорил:
— О дорогой мой, сколько у меня здесь огорчений...
— Все устроится. А что такое?
— Из волости мне прислали какой-то штраф.
— Один? Так вы уплатите, что следует.
— Захватили мою корову...
— Она зашла в чужое поле. Но это не беда. Вы заплатите им за потраву, они и отдадут вам корову.
— Но хуже всего, что какие-то негодяи обворовывают мой сад!
— Да, уж в ворах тут недостатка нет. Я сам целыми днями гоняюсь за ними, но что делать. Выслежу тех, что ломятся в дома, а тем временем другие грабят конюшни...
— Но этот сад,— продолжал пан Дудковский,— в нем вся моя радость, мое здоровье!
— Беда! — вздохнул блюститель порядка. -— Так что же делать?
Вахмистр задумался.
— Прежде всего надо его хорошенько огородить. Потом я им настрого запрещу сюда ходить. Ну, а потом .. если вы поймаете кого-нибудь, накажите его с глазу на глаз — домашним способом.
— А может, лучше подать на этого негодяя в суд? — спросил пан Дудковский с видом человека, делающего великое открытие.
Вахмистр покачал головой.
— Видите ли...— сказал он,— я сразу понял, что вы умный человек и умеете говорить с людьми по-человечески. А потому советую вам: держитесь вы подальше от судов. Вот полиция — это другое дело Полиция —как мать родная: выслушает, кому следует живо даст в зубы — он и успокоится. А обратитесь вы в суд еще попадете в лапы к здешним адвокатам... ну, тут уж будьте здоровы!
Пан Дудковский, решив последовать умному совету, простился с почтенным вахмистром, который сказал ему уходя:
— Вот вы спокойно ложитесь спать, а я должен ехать в одно место, где, по моим подозрениям, сегодня собираются воровать. Такая уж наша служба... Ничего не поделаешь! Спокойной вам ночи!
Выслушав эти объяснения, пан Дудковский действительно лег спать. Он испытал в течение этого дня так много волнений, что вскоре уснул как убитый. Но путешествие и свежий воздух уже подбодрили его, и он видел очень приятные сны. Ему приснилось, что он помолодел, что может бегать, прыгать и влезать на фонари, как делал это, когда ему было лет двадцать от роду. Иллюзия была так сильна, что, проснувшись,, он поискал спички и, не найдя их, принялся стучать кулаком а стену кухни и звать Малгожату.
Он был как в тумане от своих сновидений, и руки его дрожали от радости.
Чуткая служанка тотчас вошла со свечой, стыдливо прикрывая вязаным платком некоторую небрежность туалета.
Казалось, она была встревожена и удивлена, хотя в голосе ее не слышен был страх.
— Что с вами? — ласково спросила она, закрывая рукой свечу.
Пан Дудковский сидел на постели.
— Что? Что? — повторил он, вдруг приходя в себя.— А... Мне что-то показалось... Но... уже ничего... Можешь идти спать, Малгожата!
— Вот нечистая сила мутит!..— проворчала кухарка, с силой захлопнув за собой дверь.
Несколько минут спустя пан Дудковский услышал, как она всхлипывает и шепчет: «Горькая моя доля... и зачем только я сюда приехала...»
Потом запел единственный в усадьбе петух, и пан Дудковский снова погрузился в сон, на этот раз уже до утра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33