В толпе разноцветных фартуков, соломенных шляп, коричневых сермяг и серых рубашек шнырял человек в негнущейся фуражке и в длинном пальто, с жиденькой бородкой и густой копной нечесаных волос, которые, казалось, должны были восполнить недостаток растительности на лице. Человек этот что-то объяснял собравшимся, пересыпая свою речь восклицаниями, среди которых пану Дудковскому послышалась фраза: «Настоящий шляхтич!» — но как следует он не мог разобрать.
Когда изображение второй руки с плеткой было закончено, а пан Дудковский, довольный своей работой, собрался возвращаться домой с пустым горшком и мокрой кистью, человек в длинном пальто подошел к нему и сказал без всяких предисловий:
— Сразу видно шляхтича. Не успели вы приехать, а уже рисуете кнуты...
— А что? Разве нельзя? — высокомерно спросил пан Дудковский, хотя сам не вполне был уверен, можно ли это.
— Не мне указывать вам, что можно и чего нельзя,— продолжал незнакомец.— Меня только удивляет, как это шляхтич, едва встретившись с мужиком, спешит напомнить ему о кнуте. Я здесь учителем уже пять лет и еще ни разу не тронул пальцем ни одного ребенка, а вы только вчера приехали, а сегодня уже рисуете на своем заборе кнут! Вот они, шляхтичи!
Звание шляхтича так польстило самолюбию пана Дудковского, что он не ушел домой, а вступил в разговор с либеральным учителем.
— Пустяки! Что, собственно, общего вы находите между кнутом и шляхтой?
Мужчина в пальто неприязненно усмехнулся.
— Однажды я видел герб вашей сельскохозяйственной выставки,— сказал он оживляясь,— и на нем между граблями и лопатой — кнут!
— Цепь! Цепь! — возмутился пан Дудковский.
— Конечно, все-таки в девятнадцатом веке неудобно с полной откровенностью изображать кнут,— продолжал мужчина в пальто.— Затем, я как-то нашел на улице запонку какого-то графа, смотрю: этакий круглый графский картузик с козырьком и — опять кнут!
— Да это жокейский картуз и бич! — возразил пан Дудковский.
— Пусть так,— рассмеялся незнакомец.— Но ведь Мицкевич потому и был признан величайшим поэтом, что воспевал и проповедовал порку кнутом!..
— Враки! — воскликнул пан Дудковский, однако в душе отчасти усомнился. Управление домом всегда отнимало у него очень много времени, поэтому он не знал, что именно воспевал Мицкевич и что он проповедовал.
— Вечно кнут и кнут! — продолжал незнакомец.— Хочешь избавить мужика от кнута — избавь его от шляхтича.
— Ах, оставьте меня в покое со своими выводами,— с возмущением сказал пан Дудковский.
Ему пришло в голову, что незнакомец хочет втянуть его в пропаганду крамольных идей, которой он очень боялся.
Они разошлись не прощаясь: человек в пальто с иронической усмешкой, а пан Дудковский с решением защищать свой сад от всяческих нападений.
— Им не понравилось,— бормотал он под нос,— что я положил сегодня конец их хозяйничанью. Опоздай я на неделю, в саду не осталось бы ни одного кустика.
Было около десяти часов утра, и пан Дудковский с большим удовольствием узнал у Малгожаты, что завтрак готов. Работа на свежем воздухе пробудила в нем аппетит. Он выпил два стакана кофе и съел две огромные халы с маслом, мимоходом заметив, что в деревне, родине молочных продуктов, сливки напоминают свернувшееся молоко, а масло отдает салом.
В конце завтрака его снова охватила тоска по людям. Быть может, ему было тяжело потому, что он привык бранить дворника, а здесь его нет, и что сам он, в свою очередь, не получил обычной нахлобучки от жены, которая всегда по утрам бывала в кислом настроении и жаловалась на головную боль. Воспоминания эти настолько исчерпали его душевные силы, что он повалился на кровать и проспал до двенадцати часов.
Проснувшись, он снова ощутил голод и отправился в сад, чтобы начать лечение фруктами. Ему захотелось малины с сахаром и со сливками.
Но едва прошел он несколько шагов среди густой зелени, как услышал шорох и топот и увидел справа и слева, впереди и позади себя в кустах смородины и малины множество головок с льняными волосами, в соломенных шляпах и детских лиц, испачканных ягодным соком, особенно вокруг рта.
Гнев обуял пана Дудковского, тем более что безобразники, которые заметили его первыми, не только убегали сами, но и сзывали других, менее внимательных или СЛИШКОМ поглощенных собиранием малины. Вдобавок он вспомнил гадкие слова, которые они выкрикивали ему накануне вечером.
Испуганные детишки разлетелись, как стая воробьев, а за ними, как разъяренный бык, гнался пан Дудков-ский, крича: «Стойте, негодяи... не то стрелять буду!» Однако угроза эта не только не остановила их, а даже ускорила бегство, и пан Дудковский уже потерял надежду захватить хотя бы одного пленного, как вдруг в нескольких шагах от себя заметил мальчугана.
Ребенок был хромой и не мог бежать; укрывшись между кустами, он закрыл глаза в полной уверенности, что раз сам он не видит пана Дудковского, то и тот не может его заметить.
Почти рядом с мальчиком на земле валялся свежий прут, представившийся владельцу сада орудием провидения. Он поспешно схватил его и набросился на мальчика.
Бедный маленький воришка уже решился бежать, но было поздно. Он почувствовал на своем загривке костлявые пальцы пана Дудковского, а пониже — сильные удары прутом. Вначале новый землевладелец размахивал орудием провидения не очень энергично, как бы еще колеблясь, по чем громче кричал мальчик, тем проворней взмахивал он прутом. Дело дошло до того, что пан Дудковский потерял уже всякую меру и счет ударам. Ему казалось, что в своей могучей руке он держит всех преступников, грабивших его сад, и что этим прутом он выбьет из них все съеденные ими ягоды малины и смородины, столь необходимые для его здоровья.
— Так целуют у нас в Варшаве, разбойник! — выкрикивал, запыхавшись, пан Дудковский.
Вдруг сквозь вопли мальчика и свист кнута ему послышался какой-то шум. Он повернул голову и по другую сторону забора увидел толпу детей и взрослых, что-то кричавших ему с необыкновенным раздражением. Среди них была какая-то жалкая бабенка, вопившая не своим голосом, какой-то еврей в пиджаке, созывавший людей, и даже верзила-адвокат с угреватым лицом; размахивая руками, как семафор, он кричал:
— Ради бога, что вы делаете? Но это же страшная ответственность! Это грозит ссылкой!
В добром сердце пана Дудковского сразу проснулась жалость. Он уже хотел отпустить мальчика, даже почувствовал потребность приласкать его и дать несколько грошей на булку, как вдруг кто-то сзади набросился на него и вырвал из его рук прут и мальчика, Это был учитель.
— Вот он, настоящий шляхтич! — сказал учитель, презрительно засмеявшись.— Недаром вы сегодня утром рисовали кнут. Теперь вы узнаете, что такое кнут! Я сейчас же отправлюсь с мальчиком и свидетелями к следственным властям. Эй, люди! — крикнул он, обращаясь к толпе.— Видели вы, как этот пан избивал несчастного калеку?
— Как же... видели!.. Видели!
— И засвидетельствуете это перед судом?
— Засвидетельствуем! — крикнул еврей в пиджаке. Остальным, видно, не улыбалась роль свидетелей.
— Пан адвокат, вы тоже все видели? — снова спросил учитель, перетаскивая мальчика через забор.
— Увы... я близорук,— ответил адвокат.
— Но вы же сами советовали ему остановиться,— с возмущением сказал учитель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33