Возможно, возымели действие долгие наставления, которые читала нам мама о том, как надо вести себя с Летисией, а может быть, мы просто любили ее и поэтому нас не раздражало, что она главная.
Жаль только, внешность у нее была совсем не внушительная: самая низкорослая из всех троих и такая тощая! Оланда тоже была худая, да и я никогда больше пятидесяти килограммов не весила, но худоба Летисии сразу бросалась в глаза, стоило только взглянуть на ее шею и уши. Может быть, она казалась такой худющей из-за негнущегося, окостеневшего позвоночника; она даже голову повернуть не могла, и напоминала гладильную доску, поставленную стоймя, знаете, такую, как у этих Лоса, обшитую белой материей. Самая настоящая гладильная доска, прислоненная к стене, широким концом вверх. Но это не мешало ей быть у нас главной.
Самым большим удовольствием для меня было представлять, что будет, если мама и тетя Руфь узнают о нашей игре. Ну и скандал разразился бы! И си-бемоль, и обмороки, и сетования на нашу неблагодарность, и это за их-то преданность и самопожертвование, и призывы самых ужасных небесных кар на наши головы, самых страшных наказаний, которым надлежало претворить наконец в жизнь написанное нам на роду, а на роду, как известно, нам было написано «оказаться на улице». Вот это всегда ставило нас в тупик: ведь на улице мы оказывались каждый день и там было не так уж и плохо.
Первым делом Летисия заставляла нас тянуть жребий. Мы либо угадывали, в каком кулаке камушек, либо считались до двадцати одного, в общем, разные имелись способы. Когда считались, то для удобства принимали в игру еще двух-трех воображаемых девочек, чтобы все было по-честному. Если одна из них оказывалась двадцать первой, она выбывала, и мы считались снова, пока двадцать первой не становилась одна из нас. Тогда мы с Оландой отодвигали большой камень, под которым хранили коробку с нарядами. Если, например, при жеребьевке везло Оланде, то наряд ей выбирали мы с Летисией. Правила игры предусматривали «Статуи» и «Фигуры». Для фигур нарядов не требовалось, зато нужны были артистизм и выразительность. Чтобы показать Зависть, надо было скалить зубы, до хруста заламывать руки или судорожно стискивать их, как будто у тебя желтая лихорадка. Для Милосердия самое лучшее — сделать ангельское лицо, глаза возвести к небу и протягивать какую-нибудь тряпку, мяч или ивовую ветвь воображаемому сиротке. Стыд и Страх показывать очень легко; Злость же и Ревность требуют более тщательной подготовки. Наряды предназначались почти исключительно для статуй, — тут было больше простора творчеству. Чтобы статуя получилась, требовалось тщательно продумать каждую деталь костюма. Правила игры запрещали самой участнице выбирать себе наряд. Ей приходилось ваять свою статую из того, что предложат другие, это делало игру сложнее, но и увлекательнее. Например, иногда двое из нас сговаривались против третьей, несчастную наряжали в то, что ей и даром было не надо; и тогда только от ее изобретательности зависело, удастся ли ей сотворить хорошую статую. С фигурами все мы обычно оказывалась на высоте, а вот со статуями случались полные провалы.
То, о чем я рассказываю, длилось уже Бог знает сколько, и вдруг все изменилось в тот день, когда из окна проходившего поезда нам под ноги упала первая записка. Естественно, все эти статуи и фигуры предназначались не только и не столько для нас самих — нам бы это быстро надоело. По правилам вытянувшей жребий полагалось выйти из тени ив, встать у железнодорожной насыпи и дожидаться поезда, который ровно в два часа восемь минут проходил мимо нас из Тигре. На нашем отрезке, в Палермо, поезда ходят довольно быстро, так что мы не стеснялись демонстрировать наши статуи и фигуры. Мы не успевали разглядеть людей в окнах, но со временем все же научились кое-что различать и знали, что пассажиры ждут нашего появления. Один седой сеньор в очках с черепаховой оправой высовывался из окна и махал очередной статуе или фигуре платочком. Мальчишки, которые возвращались из колледжа, сидели на подножках и что-то весело нам кричали. Но были и такие, кто молчал и смотрел на нас серьезно, без улыбки. Сама-то статуя или фигура ничего не видела, все ее силы уходили на то, чтобы сохранять неподвижность, зато остальные двое, спрятавшись под ивами, подробно обсуждали реакцию зрителей: успех или безразличие. Записку бросили в марте из окна второго вагона. Она упала совсем рядом с Оландой, изображавшей в тот день Злословие, а потом ее отнесло ко мне. Листок бумаги, сложенный в несколько раз и привязанный к гайке. Мужским довольно корявым почерком было написано: «Статуи очень красивые. Я во втором вагоне, третье окно. Ариэль Б.». Послание показалось нам суховатым — стоило ради такого возиться, привязывать письмо к гайке, кидать… И все-таки мы были очарованы. Бросили жребий, кому играть следующей, и выпало мне. На другой день никто играть не желал — всем хотелось посмотреть на Ариэля Б., но мы испугались, что он неправильно истолкует перерыв в игре, поэтому опять бросили жребий, и на сей раз выпало Летисии. Мы с Оландой порадовались за нее, потому что Летисии, бедняжке, статуи удавались как никому другому. Ее частичный паралич оставался незаметным, пока она не двигалась, и к тому же она умела сообщать своим жестам такое благородство! Когда ей доставались фигуры, она, как правило, выбирала Щедрость, Набожность, Самопожертвование или Самоотречение. А что касается статуй, тут она старалась походить на Венеру из нашей гостиной, которую тетя Руфь упорно именовала Венерой Милосской. Мы уж постарались выбрать для Летисии наряд, который не оставил бы Ариэля равнодушным. Из куска зеленого бархата смастерили ей подобие туники, а на голову водрузили венок из ивовых ветвей. Мы носили платья с короткими рукавами, так что все выглядело очень даже по-гречески. Летисия немного порепетировала в тени, а мы с Оландой решили, что тоже покажемся и поздороваемся с Ариэлем — любезно, но с достоинством.
Летисия была просто великолепна: она не шелохнулась, пока проходил поезд. Так как повернуть голову Летисия не могла, она ее запрокинула, а руки опустила и прижала к телу, как будто их вовсе не было, о зеленой тунике я уже не говорю. В общем, вылитая Венера Милосская! В третьем окне мы разглядели белокурого молодого человека со светлыми глазами. Он широко улыбнулся, заметив, что мы с Оландой ему машем. Миг — и поезд умчал его, но даже в половине пятого мы все еще обсуждали, в темном он был или в светлом, какого цвета у него галстук, симпатичный он или, наоборот, неприятный. В четверг, когда я показывала Уныние, подоспела еще одна записка: «Все трое мне очень нравятся. Ариэль Б.». На этот раз он высунул голову и руку в окно и весело помахал нам. Мы сошлись на том, что ему лет восемнадцать (будучи уверены, что на самом деле — не больше шестнадцати), и решили, что он ежедневно возвращается этим поездом из своего английского колледжа. В том, что это именно английский колледж, мы не сомневались — не могли же мы принять в игру Бог знает кого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186
Жаль только, внешность у нее была совсем не внушительная: самая низкорослая из всех троих и такая тощая! Оланда тоже была худая, да и я никогда больше пятидесяти килограммов не весила, но худоба Летисии сразу бросалась в глаза, стоило только взглянуть на ее шею и уши. Может быть, она казалась такой худющей из-за негнущегося, окостеневшего позвоночника; она даже голову повернуть не могла, и напоминала гладильную доску, поставленную стоймя, знаете, такую, как у этих Лоса, обшитую белой материей. Самая настоящая гладильная доска, прислоненная к стене, широким концом вверх. Но это не мешало ей быть у нас главной.
Самым большим удовольствием для меня было представлять, что будет, если мама и тетя Руфь узнают о нашей игре. Ну и скандал разразился бы! И си-бемоль, и обмороки, и сетования на нашу неблагодарность, и это за их-то преданность и самопожертвование, и призывы самых ужасных небесных кар на наши головы, самых страшных наказаний, которым надлежало претворить наконец в жизнь написанное нам на роду, а на роду, как известно, нам было написано «оказаться на улице». Вот это всегда ставило нас в тупик: ведь на улице мы оказывались каждый день и там было не так уж и плохо.
Первым делом Летисия заставляла нас тянуть жребий. Мы либо угадывали, в каком кулаке камушек, либо считались до двадцати одного, в общем, разные имелись способы. Когда считались, то для удобства принимали в игру еще двух-трех воображаемых девочек, чтобы все было по-честному. Если одна из них оказывалась двадцать первой, она выбывала, и мы считались снова, пока двадцать первой не становилась одна из нас. Тогда мы с Оландой отодвигали большой камень, под которым хранили коробку с нарядами. Если, например, при жеребьевке везло Оланде, то наряд ей выбирали мы с Летисией. Правила игры предусматривали «Статуи» и «Фигуры». Для фигур нарядов не требовалось, зато нужны были артистизм и выразительность. Чтобы показать Зависть, надо было скалить зубы, до хруста заламывать руки или судорожно стискивать их, как будто у тебя желтая лихорадка. Для Милосердия самое лучшее — сделать ангельское лицо, глаза возвести к небу и протягивать какую-нибудь тряпку, мяч или ивовую ветвь воображаемому сиротке. Стыд и Страх показывать очень легко; Злость же и Ревность требуют более тщательной подготовки. Наряды предназначались почти исключительно для статуй, — тут было больше простора творчеству. Чтобы статуя получилась, требовалось тщательно продумать каждую деталь костюма. Правила игры запрещали самой участнице выбирать себе наряд. Ей приходилось ваять свою статую из того, что предложат другие, это делало игру сложнее, но и увлекательнее. Например, иногда двое из нас сговаривались против третьей, несчастную наряжали в то, что ей и даром было не надо; и тогда только от ее изобретательности зависело, удастся ли ей сотворить хорошую статую. С фигурами все мы обычно оказывалась на высоте, а вот со статуями случались полные провалы.
То, о чем я рассказываю, длилось уже Бог знает сколько, и вдруг все изменилось в тот день, когда из окна проходившего поезда нам под ноги упала первая записка. Естественно, все эти статуи и фигуры предназначались не только и не столько для нас самих — нам бы это быстро надоело. По правилам вытянувшей жребий полагалось выйти из тени ив, встать у железнодорожной насыпи и дожидаться поезда, который ровно в два часа восемь минут проходил мимо нас из Тигре. На нашем отрезке, в Палермо, поезда ходят довольно быстро, так что мы не стеснялись демонстрировать наши статуи и фигуры. Мы не успевали разглядеть людей в окнах, но со временем все же научились кое-что различать и знали, что пассажиры ждут нашего появления. Один седой сеньор в очках с черепаховой оправой высовывался из окна и махал очередной статуе или фигуре платочком. Мальчишки, которые возвращались из колледжа, сидели на подножках и что-то весело нам кричали. Но были и такие, кто молчал и смотрел на нас серьезно, без улыбки. Сама-то статуя или фигура ничего не видела, все ее силы уходили на то, чтобы сохранять неподвижность, зато остальные двое, спрятавшись под ивами, подробно обсуждали реакцию зрителей: успех или безразличие. Записку бросили в марте из окна второго вагона. Она упала совсем рядом с Оландой, изображавшей в тот день Злословие, а потом ее отнесло ко мне. Листок бумаги, сложенный в несколько раз и привязанный к гайке. Мужским довольно корявым почерком было написано: «Статуи очень красивые. Я во втором вагоне, третье окно. Ариэль Б.». Послание показалось нам суховатым — стоило ради такого возиться, привязывать письмо к гайке, кидать… И все-таки мы были очарованы. Бросили жребий, кому играть следующей, и выпало мне. На другой день никто играть не желал — всем хотелось посмотреть на Ариэля Б., но мы испугались, что он неправильно истолкует перерыв в игре, поэтому опять бросили жребий, и на сей раз выпало Летисии. Мы с Оландой порадовались за нее, потому что Летисии, бедняжке, статуи удавались как никому другому. Ее частичный паралич оставался незаметным, пока она не двигалась, и к тому же она умела сообщать своим жестам такое благородство! Когда ей доставались фигуры, она, как правило, выбирала Щедрость, Набожность, Самопожертвование или Самоотречение. А что касается статуй, тут она старалась походить на Венеру из нашей гостиной, которую тетя Руфь упорно именовала Венерой Милосской. Мы уж постарались выбрать для Летисии наряд, который не оставил бы Ариэля равнодушным. Из куска зеленого бархата смастерили ей подобие туники, а на голову водрузили венок из ивовых ветвей. Мы носили платья с короткими рукавами, так что все выглядело очень даже по-гречески. Летисия немного порепетировала в тени, а мы с Оландой решили, что тоже покажемся и поздороваемся с Ариэлем — любезно, но с достоинством.
Летисия была просто великолепна: она не шелохнулась, пока проходил поезд. Так как повернуть голову Летисия не могла, она ее запрокинула, а руки опустила и прижала к телу, как будто их вовсе не было, о зеленой тунике я уже не говорю. В общем, вылитая Венера Милосская! В третьем окне мы разглядели белокурого молодого человека со светлыми глазами. Он широко улыбнулся, заметив, что мы с Оландой ему машем. Миг — и поезд умчал его, но даже в половине пятого мы все еще обсуждали, в темном он был или в светлом, какого цвета у него галстук, симпатичный он или, наоборот, неприятный. В четверг, когда я показывала Уныние, подоспела еще одна записка: «Все трое мне очень нравятся. Ариэль Б.». На этот раз он высунул голову и руку в окно и весело помахал нам. Мы сошлись на том, что ему лет восемнадцать (будучи уверены, что на самом деле — не больше шестнадцати), и решили, что он ежедневно возвращается этим поездом из своего английского колледжа. В том, что это именно английский колледж, мы не сомневались — не могли же мы принять в игру Бог знает кого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186