Приехали мы на то место, где произошла трагедия. Опять прекрасная погода, светит солнышко, шоссе почти пустое, словом, все как в тот раз. Я сидела в милицейской машине, а нам навстречу на мотоцикле ехал милиционер, изображающий тех самых несчастных женщин. И я собственными глазами увидела непонятное явление.
На шоссе в этом месте оказалось чуть заметная выпуклость, совсем небольшая, закрывающая от нас дорогу на высоту каких-то двадцати сантиметров. И при этом обнаружился ещё изгиб шоссе, тоже пустяковый, может, отклонение от прямой всего на один градус. Но вместе взятые, оба эти обстоятельства сделали своё чёрное дело. Возможно, прибавилось ещё и отражающееся от асфальта солнце, но, как бы там ни было, мотоцикл появился внезапно, совершенно неожиданно. А ведь все мы его ждали, все знали, что едет, наша машина шла со скоростью намного меньшей скорости шведа, и все равно избежать второй автокатастрофы удалось с трудом. Шведа оправдали, причиной несчастного случая признали атмосферные явления.
Но тут дело не в шведе. С места происшествия я возвращалась в одной машине с судебным экспертом, и он мне рассказывал различные истории из своей практики. Разговор перешёл на автомашины, выяснилось, что машина шведа выставлена была на аукционе, я пожалела, что не знала об этом, и тут эксперт сказал об одном своём приятеле, который решил подарить своей дочери к свадьбе белый «мерседес». Рассказывал он об этом с возмущением.
«Ты что, спятил? — спрашиваю его я. — Не знаешь, сколько он может стоить?» — «Ну, сколько?» — поинтересовался тот. «Минимум четыреста тысяч». — «Вот тебе шестьсот и не морочь мне голову! — ответил приятель. — Сделай это для меня!»
Так возмущался эксперт. Я понимала его, в те годы очень неплохая зарплата составляла четыре тысячи злотых, и полмиллиона были просто сказочной суммой. Естественно, я поинтересовалась, кто же такой богач. И эксперт произнёс знакомую фамилию.
— Езус-Мария! — воскликнула я, потрясённая до глубины души. — Так я же его знаю с детства. Которая дочка?
Это оказался тот самый довоенный знакомый родителей и поклонник матери, который буквально за секунду до земельной реформы переписал километры своих садов на всю родню, благодаря чему остался их фактическим владельцем. А замуж выходила как раз его младшенькая, которой на том самом пиру было всего восемь месяцев.
Так вот, этого пира мне не забыть, проживи я ещё хоть тысячу лет. На столе было ВСЁ! Индейки, брусника, сардины, ветчина, заливное из птицы, лососина, дичь. Книги не хватит, чтобы все перечислить. Ну и самое ужасное: десерт. На десерт предлагался шоколадный торт и миниатюрные треугольные пирожные, рассыпчатые, в шоколадном креме. При одном взгляде на них у человека подгибались ноги.
Поначалу я, как автомат, уплетала все эти вкусности, птицу, рыбу, мясо, заливные, уплетала жадно и опрометчиво, и результат был ужасен: я не смогла съесть ни кусочка торта, ни одного печеньица! Съеденное, казалось, лезло из меня обратно, и, возможно, даже из ушей. А глаза впивали в себя недосягаемые вкусности, и сердце разрывалось. Но в меня и в самом деле не поместилась бы даже булавочная головка. А самое ужасное, что часа через два я бы уже, пожалуй, смогла проглотить кусочек восхитительного пирожного, да поздно было. Будучи хорошо воспитанной девочкой, я не осмелилась напомнить хозяевам о несъеденном мною десерте, и сожаление — смертельное, безграничное, сосущее — осталось во мне на всю оставшуюся жизнь.
О еде я могла бы написать ещё много, да вовремя вспомнила, что пишу не кулинарную книгу, а воспоминания о том, сколько неприятностей доставляла в детстве своим родным, поэтому перехожу к болезням.
С раннего детства болезни были моим несчастьем. Кроме дифтерита, тифа и воспаления лёгких я перенесла все детские болезни: корь, ветрянку, скарлатину, коклюш, свинку. Гриппы же и ангины просто не выходили из дома. По подсчётам моей матери, я две недели была здорова, а три болела. А как было не болеть? Удивляться надо не этому, а что я вообще не померла.
Одевали меня самым ужасающим образом. Навздёвывали все, что можно: тёплые рейтузы, свитера, штанишки, шарфики, длинные утеплённые ботики на ноги, обязательная шубка, черт бы её побрал! Не помню, что ещё, получался не ребёнок, а снежная баба. И многие годы это было моим самым большим несчастьем. Инициатором такого кутанья была бабушка, которая считала, что ребёнка следует держать в тепле, и которой удалось впоить это убеждение всем членам семейства. Закутанная таким ужасающим образом, я с трудом двигалась, а уж о том, чтобы бегать, и речи быть не могло. Впрочем, бегать мне строго-настрого запрещалось, ведь я могла вспотеть и простудиться. А я и без того потела, каждый бы потел на моем месте. А мне щупали руки и ноги, они вечно были холодными, наверное, не в порядке у меня было кровообращение, и на меня натягивали ещё одну тёплую одёжку. Как я в ней не задохнулась — просто не понимаю.
До сих пор я помню ощущение той чудесной, необыкновенной лёгкости, с которым сбегаю во двор по лестнице с пятого этажа бабушкиного дома на улице Сосновой. Дело было зимой, а мне вдруг так непривычно легко. Бабушка спускалась следом за мной и только на втором этаже с ужасом заметила, что я забыла обуть ботики. Проклятые утеплённые ботики до колен. Я умоляла бабушку позволить мне один-единственный разочек погулять без них, но тщетно, бабушка была неумолима. Пришлось возвращаться и обуться как надо, после чего прогулка утратила всю свою прелесть.
Перегретая до крайности, я легко подхватывала все простуды и инфекции и доводила до отчаяния мать своими вечными болезнями. И никто не проявил хоть немного здравого смысла, чтобы избавить меня от них. Только когда у меня самой были дети, а бабушка с матерью и тётками сделали попытку их кутать, я поняла истоки своих детских болезней и решительно воспротивилась. Мои дети воспитывались по-другому.
Третьим несчастьем моего детства, оказавшимся неистребимым и перешагнувшим за пределы детского возраста, был мой характер. В отличие от еды и болезней, его вряд ли что могло исправить, такой уж я уродилась.
Я хотела быть самостоятельной. На свете существуют два рода несчастных детей: несчастные дети, совсем лишённые всякой опеки, и несчастные дети, окружённые чрезмерной опекой, лишённые всякой самостоятельности. Как первое, так и второе приводит к катастрофическим последствиям. Мною в пять лет двигал не разум, трудно требовать от пятилетнего ребёнка такой сообразительности, а просто здоровый инстинкт. Я все хотела делать сама. Наиболее ярким и запоминающимся проявлением такого стремления стало моё самостоятельное путешествие из Груйца в Варшаву. Я так часто совершала этот путь в сопровождении взрослых — от родительского дома до дома бабушки в Варшаве, что могла бы с закрытыми глазами пройти его. Мне, естественно, не разрешали ехать одной, а я настаивала. И, видимо, настаивала столь энергично и настойчиво, что вынуждены были разрешить. Мать наверняка испытывала при этом страшные муки, ведь понятие самостоятельности было ей совсем чуждым, она всю жизнь привыкла жить так, как хотелось её матери. К тому же очень беспокоилась о том, чтобы чего не случилось в дороге с её единственной дочерью. И все-таки согласилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70