- Та що ж хорошего, сынок, увесь у крови.
- Ничего, мать, кровь обмоется. Главное, что глаз цел. Я с ними еще поквитаюсь.
И она радуется. Объясняет мне, где медпункт, спрашивает, голоден ли. Я же думаю о том, как поднять безжизненно распластанный на земле самолет, как вывезти его отсюда. По выстрелам нетрудно определить, что бой идет недалеко от будки. Задерживаться здесь нельзя.
На окраине села я увидел наших бойцов с оружием в руках и в касках. Они провели меня по ходу сообщения на свой командный пункт. Командир стрелкового полка, удерживавшего оборону у села Малая Токмачка, выслушал меня и пообещал выделить мне солдат и машину, чтобы вы везти самолет из-под обстрела, но вначале он послал меня на перевязку. Я пробовал отказаться.
- Связной, проводи старшего лейтенанта к медпункту! - приказал майор и приложил к глазам бинокль.
К сараю ближайшего двора подносили на носилках раненых. Их здесь было много. Перебинтованных размещали на повозках и увозили. Перевязку делали прямо посреди двора.
Я ждал своей очереди, смотрел, думал. Мимо меня пробегал какой-то человек в халате, давно утратившем свою чистоту.
- Летчик? - спросил он, остановившись, хотя по моей одежде и так было видно, кто я.
- Летчик.
- Пойдемте.
Я сделал несколько шагов за ним, как вдруг над нами прожужжал снаряд и тут же ахнул взрыв. Почти никто не обратил на это внимания. Я смотрел на осевший набок соседний дом. Из него через несколько минут двое солдат принесли мальчика лет восьми. Малыш был только в стареньких штанишках. Солдаты держали своими руками ребенка под мышки, и я сразу почему-то увидел синие, безжизненно повисшие детские тоненькие руки, затем лицо, удивительно спокойное, маленькое, бледное, с большими, широко открытыми глазами. В глазах не было ни слез, ни мольбы, ни ужаса, казалось, они только спрашивали всех нас, взрослых, на ком останавливались: «Видите, что со мной сделали? Зачем так сделали со мной?»
Я еле смог оторвать взгляд от его лица и тут увидел распоротый животик…
Много я испытал за минувшие месяцы войны на фронте, потерял не одного своего друга. Мое восприятие крови, ран уже притупилось. Наверно, боль, гнев, жажда мести врагу до краев наполнили душу и не было уже в ней места для страданий. Да, это было почти так. Но когда я увидел этого мальчика, все во мне перевернулось. Такие потрясения очищают человека от всякого огрубения. Я забыл о своей никчемной ране.
Мальчика подхватили санитары и унесли в помещение.
Звук полета снаряда повторился, и снова ударил взрыв, ближе. Осколки просвистели над нами. Человек в халате, стоявший рядом со мной, схватился руками за свою ногу. Я увидел на нем пробитый сапог.
Забинтовав руку, я возвратился к командиру полка. Там шел неутихающий бой, рвались снаряды, трещали пулеметы и автоматы.
Вскоре атака немецкой пехоты была отбита. Командир полка положил бинокль и повернулся ко мне. На его уставшем, черном от пыли и загара лице мелькнула улыбка.
- Подлечился? Ну что ж, бери людей и укатывай свой самолет побыстрее, пока они приутихли.
Командир приказал сержанту, стоявшему возле него, взять солдат, автомашину и отправиться со мной.
Только мы подъехали к самолету, по нас открыли стрельбу вражеские минометы - очевидно, это место просматривалось противником. Пришлось спрятаться за будку и ждать вечера. Лишь с наступлением темноты мы взялись за работу.
В полете МИГ-3 легок и послушен. Одно движение ручки управления изменяет его положение, бросает в переворот. Лежащий на земле с убранными шасси, он тяжел и непокорен. Почти до полуночи возились мы, пытаясь поднять и поставить самолет на колеса, но нам удавалось только переваливать машину с одного крыла на другое.
- Пора возвращаться в полк, - сказал сержант, вспотевший, как и все мы, от стараний. - В три часа ночи мы снимаемся отсюда.
Услышав это, я уставился на него, меня охватила растерянность. Неужели придется бросить самолет?
Солдаты полезли в кузов машины.
Грузовик уже гудел мотором. Я, скованный безвыходностью, думал о том, что делать дальше.
«Пойду с этой частью! - решил. - Куда они, туда и я, пока отойдем подальше от Орехова». Схватив свой реглан, планшет, лежавшие в стороне, я тоже быстро залез в кабину.
По дороге снова думал о самолете. Покидать его нельзя. Как же я возвращусь в полк без своего оружия? Воинский долг, совесть не позволяли мне покинуть, поджечь или взорвать самолет, в котором был поврежден только мотор. На этом МИГе еще можно было воевать и воевать!..
Командир полка остался мной недоволен.
- Не можете поднять - сжигайте! - решительно сказал он. - Мы оставляем позиции.
Поджечь самолет - сейчас тоже было нелегкой задачей. Надо в темноте, под обстрелом возвращаться к нему, поснимать пулеметы, забрать с собой парашют… Иначе у меня не поднимется рука уничтожить свою машину. Но самая правильная мысль, кажется, и осеняет человека в наиболее трудные для него минуты. Почему я пытался поднять самолет на руках, чтобы выпустить шасси? Можно ведь подкопаться под него и таким образом поставить его на колеса! Конечно же, это и легче и быстрее.
- Ладно, - согласился командир полка. - Берите несколько человек, попробуйте.
Он, кстати, значительно подобрел ко мне после того, как мы вместе с ним в его землянке поужинали, поговорили о жизни, о войне. Да разве он мог не понимать меня? Я хотел того же, чего хотел он сам, - спасти самолет.
Мы уже были в машине, когда в темноту кто-то бросил:
- В двенадцать быть здесь!
Я выскочил из кабины и наткнулся на командира.
- Разрешите нам взять пару бутылок КС. Если не поднимем, тогда…
- Разрешаю.
- А если поднимем, товарищ командир, я прошу ваших солдат последовать со мной.
- Двигайтесь на Пологи. Мы отходим в том направлении.
- Есть! - Я схватил в темноте его руку и крепко пожал ее.
Это было прощанье с хорошим человеком. Его солдаты, наша машина и я в Малую Токмачку больше не возвратились. Нам понадобилось немного времени, чтобы сделать подкоп под самолет, поставить его на колеса, положить его хвост на кузов. Без промедления наш спаренный агрегат - ЗИС и МИГ - двинулся по дороге на Пологи.
В ночном путешествии с самолетом на прицепе никому из нас не пришлось даже вздремнуть. Переезды, мосты, повороты, встречные машины - везде надо было осмотреться, предупредить, чтобы не задеть крыльями. Продвигались медленно, но без приключений. Только утром остановились у крайней хаты небольшого села.
Собственно, мы бы и здесь не сделали остановки, если бы не стадо коров. Оно двигалось, заняв всю дорогу. Мы вынуждены были подождать. Из кабины я увидел у ворот женщину. Наверно, она тоже выгнала со двора свою корову и смотрела, пока пастух пройдет дальше, за село. Я засмотрелся на нее, прислонившуюся к столбу, печальную.
- Вот бы попросить у нее чего-нибудь перекусить, - посоветовал сержант. Напоминание сержанта было своевременным: ведь со мной три человека, которые много потрудились, не спали.
- Доброе утро! - поприветствовал я женщину, приблизясь к ней.
- Здравствуйте, - тихо ответила она.
- Не найдется ли у вас чего-нибудь покушать? Она все еще не шелохнулась и не сводила с меня своих грустных глаз.
- Найдется, - сказала она по-украински и вздохнула, - А вы, значит, оставляете нас? На немцев?
Я посмотрел на ее старенькие туфли с мужской ноги - мужа ли, сына.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120