"Кутузов уверял Ростопчина, что Москва не будет отдана врагу". (20)
"Граф Ростопчин получил уведомление о намерении Кутузова отдать Москву
без боя за несколько часов до появления французов в виду города". (21)
"Моя мысль поджечь город до вступления в него злодея, — пишет 11 сентября
1812 года Ростопчин жене, — была полезна, но Кутузов обманул меня! Было уже
поздно".
Через два дня в письме к Императору Александру I, Ростопчин снова
обвиняет Кутузова в том, что он не предупредил его своевременно о сроке
оставления Москвы.
"Скажи мне два дня раньше, что он (Кутузов) оставит я бы выпроводил
жителей и сжег ее".

V

Г-н Власенко, как и большинство писавших до и после него, старается
доказать, что Москва подожжена была не по приказанию Ростопчина, а что она
сгорела сама в результате неосторожности французских солдат. Доказывается это
вопреки свидетельству французов, что когда они входили в Москву, Москва уже
горела.
Когда Кутузов отступил из Москвы, замыслы Наполеона, русских масонов и
якобинцев казалось были на грани осуществления.
Вот Наполеон входит в Москву, к нему являются русские масоны и якобинцы и
он создает из них покорное "побежденное русское правительство", но благодаря
героическим мерам, предпринятым графом Ростопчиным, разгадавшим политический
замысел Наполеона и русских масонов, Наполеону не удалось выполнить свой план.
Оставление Москвы жителями произвело сильное впечатление на вступившую в
нее армию Наполеона.
Французы были не только изумлены, но и почувствовали страх перед
решительностью своего противника.
"Наполеон призвал Дарю, — пишет граф де Сегюр, — и воскликнул:
"Москва пуста! Какое невероятное событие. Надо туда проникнуть. Идите и
приведите мне бояр"! Он думал, что эти люди, охваченные гордостью или
парализованные ужасом, неподвижно сидят у своих очагов, и он, который повсюду
встречал покорность со стороны побежденных, хотел возбудить их доверие тем, что
сам явился выслушать их мольбы. Да и как можно было подумать. что столько пышных
дворцов, столько великолепных храмов, столько богатых складов было покинуто их
владельцами, подобно тому, как были брошены те бедные хижины, мимо которых
проходила французская армия.
Между тем Дарю вернулся ни с чем. Ни один москвич не показывался; ни
одной струйки дыма не поднималось из труб домов; ни малейшего шума не доносилось
из этого обширного и многолюдного города. Казалось, будто триста тысяч жителей
точно по волшебству были поражены немой неподвижностью; это было молчание
пустыни. Но Наполеон был так настойчив, что заупрямился и все еще продолжал
дожидаться".
Но вместо депутации из якобински настроенных "бояр", на измену которых
рассчитывал Наполеон, какой-то офицер пригнал к Наполеону несколько оставшихся
случайно в Москве жителей.
"Тут только он, — пишет Сегюр, — окончательно убедился и все его надежды
на этот счет рушились. Он пожал плечами и с тем презрением, с которым он
встречал все, что противоречило его желанию, он воскликнул:
"А! Русские еще не знают, какие последствия повлечет взятие их столицы".
Но еще меньше знал какие роковые последствия принесет оставление Москвы и поджег
ее, для его планов завоевания России, сам Наполеон.
"С зарею 3-го сентября, — пишет другой француз Ложье, — мы покинули
Хорошево и в парадной форме двинулись к Москве.
...В то же время мы не замечаем ни одного дыма над домами, — это плохой
знак. Дорога наша идет прямо в город: мы нигде не видим ни одного русского и ни
одного французского солдата. Страх наш возрастает с каждым шагом, он доходит до
высшей точки, когда мы видим вдали над центром города густой клуб дыма...
Вице-Король во главе Королевской армии въезжает в Москву по прекрасной дороге,
ведущей от предместья Петровско-Разумовское. Этот квартал один из наиболее
богатых в городе назначен для квартирования Итальянской армии. Дома, хотя
большей частью и деревянным, поражают нас своей величиной и необычайной
пышностью. Но все двери и окна закрыты, улицы пусты, везде молчание! — Молчание,
нагоняющее страх.
Молча, в порядке, проходим мы по длинным, пустынным улицам: глухим эхо
отдается барабанный бой от стен пустых домов. Мы тщетно стараемся казаться
спокойными, тогда как на душе у нас неспокойно: нам кажется, что должно
случиться что-то необыкновенное...
...Мы выходим на красивую и широкую площадь и выстраиваемся в боевом
порядке в ожидании новых приказов. Они скоро приходят и мы одновременно узнаем о
вступлении Императора в Москву и о пожарах начавшихся со всех сторон".

VI

Во всех учебниках русской истории и во всех историях Отечественной войны
1812 года Императору Александру I ставится в вину, что он не хотел назначить
Кутузова главнокомандующим и назначил его только уступая желаниям общества.
Назначая Кутузова главнокомандующим Александр I сказал:
"Публика желала назначения его, я назначил его: что касается меня лично,
то я умываю руки".
В письме к своей сестре Екатерине, Александр I писал, что он никогда бы
не назначил Кутузова главнокомандующим, если бы это не желало общество.
Нежелание Императора Александра I назначить Кутузова главнокомандующим
объясняется обычно "прогрессивными" историками, как результат недальновидности
Александра I, не умевшего де разглядеть крупный полководческий талант Кутузова.
О действительных же причинах нежелания Александра I видеть Кутузова во главе
русской армии обычно умалчивается. А какие-то причины были и причины весьма
серьезные.
Александр I не имел ни какого основания доверять масонам принимавшим
участие в убийстве его отца, в том числе и Кутузову.
В. Ф. Иванов в своей книге "От Петра до наших дней" (Масонство и русская
интеллигенция) утверждает, что М. И. Голенищев-Кутузов "как злостный масон,
играл видную роль в убийстве Павла, знал об этом убийстве и помогал убийцам, как
лично сам, так и его жена и дочь, которая была фрейлиной при дворе императора
Павла и благодаря постоянной и ежедневной близости оказывали большие услуги
заговорщикам".
В своем исследовании Михайловский-Данилевский несколько раз обвиняет
Александра I в недоброжелательном отношении к Кутузову и подчеркивает, что
Александр вообще не любил вспоминать об Отечественной войне.
"Когда соорудив памятник Кутузову в Бунцлау, месте его смерти, Прусский
король просил Александра I, чтобы Александр I посетил Бунцлау, когда он будет
возвращаться в Россию. Александр I в Бунцлау не заехал".
Возможно, что Александр I подозревал Кутузова в измене, но по
политическим соображениям принужден был молчать о ней и еще награждать его.
Оставим этот вопрос открытым до появления специальных исследований. Но можно
твердо сказать, что холодное отношение к Кутузову и к Отечественной войне не
является результатом зависти Александра I к славе Кутузова, как это примитивно
объясняет Керсновский в "Истории царской армии". Александр I по наивному мнению
Керсновского "питал неприязнь к самой памяти Кутузова. Это странное
обстоятельство объясняется "эгоцентрической" натурой Государя, требовавшего
считать одного лишь себя центром всеобщего поклонения и завистливо относившегося
к чужой славе".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27