Хоть и весьма приблизительно, Дубов и Чаликова все же ориентировались в топографии Царь-Города — Надежда чуть хуже, а Василий чуть лучше. Судя по тому, что Чумичка вез их по каким-то тихим окраинным улочкам, они поняли: их провожатый не хочет «засвечиваться» в центре, где вовсю продолжались грабежи и поджоги, и выбрал путь не самый короткий, но более надежный. И хотя даже на тихих окраинах им несколько раз попадались кучки людей, разгоряченных вином, кровью и разбоем, наших путников никто не трогал — или считали их сословно близкими себе, или, что более вероятно, никого не прельщали ни убогая кляча и столь же убогая телега, ни потертый тулуп возницы и лохмотья его попутчиков.
Василий подумал, что Чумичка слегка сбился с пути — по его представлениям, ворота, через которые проходила дорога к городищу, должны были находиться чуть левее, а Чумичка то и дело забирал куда-то вправо.
Вскоре Чумичка остановил телегу возле ветхой ограды небольшого кладбища, где, судя по покосившимся крестам и скромным холмикам, предавали земле далеко не самых богатых и знатных жителей Кислоярской столицы.
— Хотели похоронить на главном городском, но он завещал здесь, — пояснил Чумичка в ответ на немой вопрос друзей. И указал куда-то вглубь кладбища: — Вон там.
За деревьями проглядывались несколько десятков человек, столпившихся вокруг свежей могилы. Надя хотела было спрыгнуть с телеги и отдать последний долг покойному, но Чумичка ее удержал:
— Не надо.
— Почему? — удивилась Чаликова.
— Нельзя, чтобы тебя видели, — нехотя пробурчал колдун.
Достав из-под лохмотьев кристалл, Василий попросил показать похороны более крупным планом, и вскоре на большой грани изобразились могильщики, опускающие гроб в землю.
— Прощай, Александр Иваныч, — дрогнувшим голосом прошептал Василий, сняв с головы старую дырявую шапку. А Надежда украдкой смахнула с ресниц невольную слезу.
Тем временем кристалл начал крупно показывать участников похорон — в их числе Василий узнал Евлогия, Патриарха Царь-Городского и Всея Кислоярщины, во всем торжественном облачении.
— Странно, в городе такое творится, а он здесь, — чуть удивился Дубов.
— А по-моему, ничего странного, — возразила Надежда. — Что-то похожее было описано в одной книжке, еще советского времени. Не помню подробностей, только общий смысл. Главному герою нужно было идти на какое-то не то партийное, не то комсомольское собрание и голосовать по некоему принципиальному вопросу. Если бы он проголосовал, как положено, «за», то утратил бы расположение любимой девушки, а если «против» — то доверие не менее любимого начальства. Воздержаться тоже не было возможности — в таком случае недовольными остались бы все. И не придти на собрание было нельзя, ибо «явка обязательна». В общем, положение безвыходное, и тут — не было бы счастья, да несчастье помогло — умирает его тетушка, и тем самым появляется вполне уважительная причина, чтобы не идти на собрание и не участвовать в «неудобном» голосовании. Вот и здесь то же самое. Кто знает, как там все сложится и чья верх возьмет — при таких событиях самое лучшее не высовываться и лишний раз рта не раскрывать. Ну а коли спросят потом при случае, дескать, где ж ты был, Ваше Преосвященство, в трудную годину, так он ответит: как это где, провожал в последний путь невинно убиенного отца Александра!.. Да и, похоже, не он один.
Пока Надя пересказывала сюжет о партсобрании, через грань кристалла прошла целая галерея участников похорон, среди которых оказалось немало знакомых и полузнакомых лиц, в том числе весьма высокопоставленных, виденных и на царских приемах, и на открытии водопровода рядом с Путятой. Но если присутствие на погребении боярина Павла, который был другом отца Александра, не могло вызвать никаких вопросов, то наличие там господина Павловского, да еще вместе со всей кодлой «идущих вместе» юношей и девушек, показалось Василию Николаевичу, мягко говоря, не совсем уместным. Чумичка вглядывался в кристалл куда пристальнее, чем его друзья. И когда там в третий раз появился какой-то совершенно неприметный мужичок в неприметном кафтане, Чумичка сказал:
— Запомните его хорошенько. Это — один из тех.
Из каких таких «тех», Чумичка уточнять не стал, но Надя поняла: из тех, кто привел к власти Путяту и служил опорой его трона. Из тех, которые зверски убили отца Александра, а теперь лежали под развалинами храма на Сорочьей улице.
— Он еще хуже, — пояснил Чумичка. — Те ваши были, а этот — НАШ.
Теперь, внимательно приглядевшись к «неприметному мужичку», Чаликова и Дубов заметили, что он то и дело подходит то к одному, то к другому участнику похорон, включая и Патриарха, и о чем-то с ними тихо беседует, причем настолько непринужденно (и вместе с тем приличествующе скорбной обстановке), что, если бы не замечание Чумички, то на него даже и не обратили бы внимания.
— Запомните этого человека, — повторил Чумичка. — Кто знает — вдруг да придется еще с ним столкнуться.
Сказав это, колдун слегка стеганул лошадку, и телега, скрипя, сдвинулась с места. Вскоре показалась и городская стена с воротами. А поскольку дорога, начинающаяся сразу же за ними, можно сказать, вела в никуда (если не считать нескольких захудалых деревенек), то и затора, как перед Мангазейскими воротами, здесь не было. Более того — отсутствовали даже те два-три привратника, которые обычно стояли тут более «для порядка», и телега прогромыхала через ворота безо всяких задержек.
Солнце, подобное зависшему воздушному шару, щедро алело на васильково-синем небе, незаметно спускаясь к бескрайней стене дремучего леса, чернеющего за широким полем. Еле заметный ветерок шевелил придорожную траву и гриву Чумичкиной лошади. Ничто не напоминало о тех событиях, что творились за городскими воротами, оставшимися где-то позади и в прошлом.
* * *
Приемная представляла собою самое печальное зрелище — как, впрочем, и остальные помещения царского терема, обращенные на площадь: все окна были выбиты, а на полу и даже на столах валялось немало камней и прочих посторонних предметов, как-то: помидоров, тухлых яиц и гнилых яблок.
— Ничего, и не в таких условиях выступать приходилось, — хладнокровно заявил Антип, которому после всего выпитого и море было бы по колено.
Пригнувшись, чтобы не быть замеченными с улицы, семеро смелых пересекли приемную и столпились в простенке между окнами. Украдкой перекрестившись, Антип отважно показался в окне, хотя и не посередине, а ближе к краешку, чтобы в случае чего уйти в сравнительно более безопасное место.
Нужно заметить, что неумеренное употребление вина сыграло с сидельцами царского терема злую шутку — Антип так и не вышел из последнего образа (и не снял с головы рыжий парик), а остальные этого даже не заметили.
Увидев, что в окне кто-то появился, толпа чуть примолкла. Одной рукой держась за подоконник, второю Антип резко взмахнул, и Мисаил, стоявший на краю межоконного простенка, вдохновенно заговорил. Естественно, голосом Рыжего, но вроде как бы от имени царя:
— Ну что, бездельники, убедились, что я живой? А теперь живо все на строительство Вавилонской башни, которую я переделаю в дерьмонапорную вышку и буду использовать для лепестричества и могильной связи!
— Что он несет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142