— Значит, так, ребята, — миролюбиво сказал он. — Я всегда верил и продолжаю верить в нашу родную милицию. И потому предлагаю небольшое пари — ставлю десять к одному, что вы их поймаете в течение четверти часа! Десять американских Франклинов — против нашего деревянного рубля.
Мгновение милиционеры думали...
— Гапоненко!
— Я, товарищ лейтенант!
— Ты чего тут стоишь, как три тополя на Плющихе?.. Ты чего мер не принимаешь? Гражданина вон побили и ограбили, а ты никаких мышей не ловишь! А ну, быстро — по коням! Отделение в ружье!
— Ага, товарищ лейтенант.
— Понял, товарищ лейтенант.
— Сделаем, товарищ лейтенант.
— Есть!..
Глава 29
Хорошо тем, кто близок к Петру.
Хорошо тем, что близость сия оборачивается выгодными подрядами на поставку сукна для пошива солдатских мундиров, пеньки для выделки корабельных вант, свинца для литья ружейных пуль, провианта для дальних военных походов... А тот, кто царю приглянулся, в сей момент может из грязи в князи выйти, получив звание генеральское или канцелярию в полное свое единоначальное владение. Как Алексашка Меншиков, сын придворного конюха, что ранее пирогами с зайчатиной на базаре в Китай-городе торговал, а нынче, обласканный Петром, князь-кесарем стал, каменные дома в Петербурге и Москве имеет и денег без счету.
Хорошо быть подле Петра!
Но и плохо же...
Плохо — что можно навлечь на себя словом неловким, взглядом косым или просто под горячую руку угодив, гнев царский, который удержу не знает. Но и тем тоже, что приходится принимать участие в забавах Петровых, которые не всяк выдержать может.
Соберет царь свою ватагу шутейную (и все-то тут есть и все при должностях: и певчие, и попы, и дьяконы, и архимандриты, и суфраганы, и архижрецы, и князь-папины служители), посадят вновь избранного патриарха шутовского в громадный ковш и несут в собственный его дом, где опускают в чан с вином. Провозгласят: «Пьянство Бахусово да будет с тобой». Перечтут принадлежности пьянства: «пьяниц, скляниц, шутов, сумасбродов, водок, вин, пив, бочек, ведер, кружек, стаканов, чарок, карт, Табаков, кабаков и прочее и прочее...»
И пойдет гульба!.. Только успевай чарки подставлять. А не пить нельзя, таких, кто норовит от забав питейных уклониться, шуты обязательно приметят и тогда уж вусмерть напоят!
И всяк раз собутыльники Петровы норовят какую-нибудь новую шутку учудить.
— Эй! — кричит вдруг, пьяный гомон и стук чарок перекрывая, Алексашка Меншиков. — Слыхал я, Федор Юрьевич, что в канцелярии твоей колдунов каких-то приволокли и ныне огнем их пытают? Али брешут?
— Как не пытать — пытают! — отвечает Федор Юрьевич.
— А чего ты их нам не показываешь? — в пьяном угаре кричат все, желая новой забавы испробовать.
— А вот мы прямо теперь и поедем на них глазеть! — предлагает Петр.
И счас всей ватагой собираются они в пытошную канцелярию. Кто на своих ногах, а кто под руки. Порасселись в кареты и понеслись долгой вереницей с криками да хохотом, давя конями кур и собак, а то и прохожих зазевавшихся.
Приехали.
А как спустились по ступеням истертым под своды каменные, в глубокие, без окон, подвалы, коих все, а пуще других сами пьяницы шутейные, пугаются, как дохнули смрада, пахнущего горелой плотью, кровью, да требухой, так враз притихли.
Глядят кругом на крюки железные, из стен торчащие, и всяк думает об одном и том же — а ну как на этом самом или на том, что рядом, крюке ему после висеть.
А тут кто-то дверь сзади с громом захлопнул, да на засов с лязгом запер.
— А вот возьму я, да прикажу вас всех отсюда обратно не пускать! — громогласно, так, что эхо от сводов отскакивает, кричит пьяный Петр. — Тута всех на дыбах поразвешу!..
И не понять, шутит он или нет?! А может, он специально их напоил и сюда хитростью заманил, чтобы всех здесь по-тихому порешить! А?..
Да хоть бы даже и шутил и хоть бы пьян был до бесчувствия, а все одно царь он — только мигнет, и ведь враз развесят!
Присмирели пьяницы, и весь хмель из них сразу — вон.
— Что, спужались? — хохочет довольный своим розыгрышем Петр.
И требует прикатить бочонок вина, чтобы тут же, в подвалах пытошных, шутейный пир продолжить. Велит каждому пить допьяна да велит, чтобы привели сюда немедля колдунов.
Колдуна-то всего два — старик да баба молодая, на него похожая, не иначе как дочь. Оба в лохмотьях вместо одежды, оба кнутами драны так, что кожа лоскутами висит.
— Эти, что ли? — указывает на них пальцем Петр. — За что их?
— За сношение с нечистой силой, за сглаз, за порчу, за слова предерзкие, прилюдно произнесенные, за гадание по внутренностям и по руке тоже! — докладывают Петру.
— Да ну? — удивляется Петр. — А ну, пусть они теперь погадают. Кому бы только?.. А вот пущай ему!
И толкает в спину, вперед выставляя князя-кесаря — друга своего разлюбезного Алексашку Меншикова.
Алексашка — бух на колени и к царю ползком.
— Пощади, Мин Херц! — орет, кривляется, смешные рожи строит, чтобы царя порадовать, повеселить. — Спаси-пощади — сглазят меня злодеи!..
— Ступай! — кричит на него Петр, ногой к колдунам пихая.
Пополз Алексашка, всячески на потребу царя и пьяниц его дурачась. Подал руку.
— А скажи-ка ты мне — честный сей царедворец али нет? — тужась и еле-еле сдерживая смех, говорит царь Петр, сам притворно брови хмуря.
Колдун берет руку князя-кесаря и, к чадному смоляному факелу повернув, долго-долго смотрит, по раскрытой ладони пальцем водя. А Алексашка — комедию строит, ужом крутится, приседает, испуг на потеху всем изображая.
— Ну, чего скажешь? — требует ответ Петр.
— Вор он, — говорит колдун.
— Ага! Попался разлюбезный! — кричит, хохочет довольный царь. — Вор ты, Алексашка, вор!
Меншиков на колдуна зыркнул, да не пьяно, а будто и не пил вовсе. Асам шутейным криком кричит:
— Мин Херц! Ей-богу, врут! Напраслину на меня возводят!
— Врешь, врешь — воруешь! — хохочет царь, по ляжкам себя колотя. — Ты, Алексашка, в беззакониях зачат, во грехах родился и в плутовстве скончаешь живот свой!
— Мин Херц, гроша лишнего без сызволения твоего не взял! — божится, в грудь себя колотит князь-кесарь. Да уж, кажись, не кривляется, а всерьез.
— А коли не вор — докажи! Дайте ему вина!
Тут же Алексашке подносят кубок Великого Орла — чуть ли не полведерный сосуд, до самых краев вином заполненный.
— Пей, коли не врешь! Весь выпьешь, да на ногах устоишь — поверю. А нет — счас плетьми прикажу бить и ноздри щипцами рвать.
И вроде шутка все, а только по спине морозцем так и ожигает!
Алексашка кубок схватил и враз, залпом, мимо губ, да так, что до самых колен проливая, осушил. Закачался, но все ж таки устоял.
— Вот, Мин Херц! Как есть до капли! — и кубок вверх дном перевернул, показывая, что пустой тот.
— Ай да Алексашка, ай да молодец! — крикнул Петр. — А все одно — вор и мошенник! Но тока все равно люблю тебя, друг сердешный!
И, встав и на нетвердых ногах к нему подойдя, обнял, привлек и поцеловал в губы. А потом, к колдуну оборотясь, приказал:
— А ну гляди, чего у него там еще написано? Чего с ним наперед будет?
Алексашка еле-еле руку поднял и колдуну сунул. На — гляди!..
Колдун руку взял, посмотрел. Опустил молча, а сам слово сказать боится.
— Ну, чего молчишь? — грозно взглянул на него Петр. — Правду молви!
Колдун поклонился и сказал:
— Вижу город на самом краю земли, избенку махоньку, а в ней человеце в рубище на печи помирает, криком крича.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66