Но прапорщик его не слушал, ловко обстукивая по бокам. Наткнулся на пристегнутую с боку, под пальто, кобуру, задрал полу, расстегнул ее, выдернул и сунул в свой карман револьвер.
— Господин Фирфанцев, вы арестованы, — только теперь сообщил он.
— И у вас имеется ордер? — растерянно спросил Мишель.
— Не извольте беспокоиться.
Прапорщик развернул, впрочем, в руки ему не давая, лист, на старом еще, Департамента Полиции, бланке, но уже с новой, совершенно невзрачной на вид синей печатью.
В ордер была вписана его фамилия. А внизу была подпись какого-то незнакомого ему милицейского чина с совершенно ничего не говорящей ему фамилией. Но инициалы!.. Инициалы были ему знакомы... Инициалы были — Д и А!
Дмитрий Алексеевич?!
— В чем меня обвиняют? — взяв себя в руки и уже совершенно спокойно спросил Мишель.
— В служении прежнему режиму и творимых при этом произволе и злоупотреблениях, — объяснил прапорщик. И добавил, уже от себя: — Мы теперь арестовываем всех жандармов из прежней охранки, которые верой и правдой служили царю, душа свободу!
И опять слова!..
— Что конкретно вменяется мне в вину? — попросил уточнить Мишель.
— Преследование борцов за свободу, — заявил прапорщик.
— Но я никогда не служил в охранном отделении, — попытался возразить Мишель. — Я занимался уголовным сыском, преследуя воров и убийц!
Прапорщик промолчал.
За него ответил солдат.
— Один черт! Все одно, сразу видать — жандарм и душитель, — злобно буркнул он. — И чего только с ними цацкаться — всех бы их в распыл пустить! Вывести — да стрельнуть!..
И стоящие рядом солдаты согласно закивали.
— Шагай давай, ваше благородие! — прикрикнул солдат, скидывая с плеча винтовку.
И стало совершенно ясно, что если он им не подчинится или, пуще того, побежит, то они будут стрелять и запросто, без суда и следствия, его прямо здесь и прикончат!
Мишель шагнул на ступеньки, ничего не понимая.
— Куда мы теперь? — спросил он, чтобы прервать томительное молчание.
Но ему не ответили. Хотя он заметил, как солдаты быстро переглянулись меж собой.
И от того, что ему не ответили и что обращались с ним так, словно уверены были, что он никому не пожалуется, Мишеля все более и более охватывало страшное предчувствие, что его никуда не повезут, а, спустив вниз, просто заведут во двор, приставят к стенке и застрелят. Как совсем недавно здесь, в Петрограде, и в Москве тоже озверевшая от крови солдатня и почуявшие свободу обыватели ловили и стреляли или даже просто забивали насмерть камнями и палками пойманных на улице городовых.
Неужели?.. Неужели и его тоже?..
Неужели — теперь?!
Глава 38
Уж как Густава ни предупреждали, чтобы не имел он дел с Алексашкой Меншиковым, и как он от него ни берегся, а черт все равно попутал!
Прислал к нему как-то князь-кесарь записку, где сей час, не откладывая, велел доставить ему во дворец часы с каменьями работы немецкого мастера Иоганна Пруста. И послал своего слугу и трех солдат ему в сопровождение. Дать бы ему эти часы — да и дело с концом, да только Густав возьми и упрись.
Нет, сказал, такого указа, чтобы он по чьей-нибудь просьбе, кроме царя с царицей, рентерию отворял! Князь-кесарь не царь и, значит, никаких часов без особого на то соизволения императора Петра получить не может!
Караульный офицер, который уже было к дверям пошел караул снимать, глаза выпучил и на Густава глядит.
Как можно любимцу царя, который после него в государстве второй человек, перечить?! Отдать ему эти часы — пусть потешится. А чтобы на себя беды не накликать, можно о том после царю сообщить!
Так бы и сделать. Да только Густав — ни в какую! А без него, один, офицер ничего поделать не может, так как ключа от рентерии у него нет! Он только солдатами заведует, а всем тем, что за дверями, — Густав Фирлефанц!
Стоит офицер в полной растерянности, ничего караулу не говорит и чего делать — не знает. Не силой же ключ отнимать! За такое самоуправство можно запросто на плаху лечь!
А Густав все — нет да нет! И пальцем своим в параграфы тычет!..
Так и ушел посланный Меншиковым слуга с солдатами несолоно хлебавши. Но только на этом ничего не кончилось. Потому что часа не прошло, как заявился в рентерию сам князь-кесарь, пьяный и злой на весь белый свет.
Вбежал, встал, качаясь, и счас кричит к себе караульного офицера.
Тот, чуть не до смерти испуганный, к нему бежит, по стойке смирно тянется и, как положено, честь по чести, рапорт отдает.
Меншиков, на него глазищами сверкая, кричит:
— Ты почему дверь не отворяешь?
А что тут ответить? Не может офицер дверь в рентерию без ключа отворить.
— Где ключ?! — орет, ногами о пол стуча, Алексашка.
Все указуют на прибежавшего на шум Густава Фирлефанца.
— Открывай сей минут! — указывает ему на дверь князь-кесарь.
А тот — нет, говорит, на то должно быть собственноручное соизволение царя Петра или царицы.
Офицер ни жив ни мертв стоит, бледный весь, в поту. Но только сделать все одно ничего не может. И даже караул снять не может. Бормочет только:
— Не могу, потому как приказ у меня! Без того, чтобы сперва дверь отомкнуть, никакие могу!..
А солдаты — те, бедные, вовсе ничего понять не могут. А ну как сейчас Меншиков дверь ломать зачнет — чего делать-то? Допущать до того нельзя — кричать надо, палить и штыком колоть князя-кесаря до смерти. Да только боязно — он ведь не «иван» какой-нибудь. И офицер-караульный, который должен им приказ отдать, молчит!
Меншиков поглядел на Густава, да и приказывает офицеру:
— А ну-ка — забери у него ключ да отопри двери!
Офицер честь отдал, и к Густаву шаг сделал. А тот головой мотает, сразу видно, добром ключ не отдаст. И даже за карман, где ключ хранил, двумя руками взялся! Отступил офицер, не решился силу применить.
— А раз так, — говорит, совсем взбеленясь, Алексашка, — высаживай эту дверь вовсе! — И солдатам командует: — А ну, навались разом, молодцы!
Но только те стоят, не шелохнувшись, на караульного офицера пялясь. А офицер тот — на Густава. А Густав головой мотает, потому что с испугу слова сказать не может!
Бросился было князь-кесарь к двери сам, но только солдаты ему, как предписано, ружьями дорогу крест-накрест перегородили, хотя сами на него взглянуть боятся! И что делать дальше, непонятно... Хотя всем ясно, что солдаты в того, кто надумает дверь всерьез ломать, должны стрелять и рубить, без оглядки на чины!
Увидел это Меншиков, развернулся на каблуках и пошел было к двери мрачный, как туча. Но, видно, что-то сообразил, понял, что слишком далеко зашел.
Повернулся, к караульному офицеру подошел и стал по плечу его колотить и говорить:
— Молодец! Справно службу несешь! Хотел я нынче проверить, как вы государеву рентерию от злодеев бережете и можно ли туда силой, обманом или еще как проникнуть. Так теперь вижу — что нет! На, дай своим молодцам за верную службу. — Вытащил из кармана кошелек и щедро одарил солдат...
У всех сразу словно гора с плеч свалилась. Назавтра обо всем царю Петру доложили.
И тот Густава к себе призвал.
Пришел Густав, а в зале, кроме царя, гостей полно и сам князь-кесарь стоит.
Петр, как Густава увидел, сразу ему навстречу пошел, брови хмуря.
— Это верно, — спрашивает грозно, — что ты вчера Алексашку моего, — и пальцем в князя тычет, — в рентерию не пустил?
— Так и есть, не пустил, — повинно отвечает Густав.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66