Что? Что и сейчас делает неодолимой степную мунгальскую конницу? Величие власти? Закон? Пресловутая «яса» Чингизова? Или то, что были они едины все, были они — народ и князья их были те же степные наездники, жрали ту же конину, пили тот же кумыс, пели и слушали те же песни, и — чего уже теперь не стало в Орде — любой простой воин мог подняться до звания темника, стать нойоном, даже и князем, как было и на Руси при Владимире Святом, что сделал великим мужем Кожемяку, одолевшего богатыря печенежского…
И чему защита книжное научение, и серебро, и вежество, и иное прочее, что было в Ростове и истаяло, исшаяло, развеялось пеплом без вражеского одоления, без пожаров, погромов, при живых ростовских князьях… Быть может, то, что Данил сам считает кожи и лупит слуг, рассыпавших овес, а за едой сам собирает крошки со стола себе в рот, быть может, то, что тетка Овдотья, не стыдясь, вычесывает вшей у своих «сорванцов», и сама строжит девок, и ходит ряженой с боярынями, и хохочет, и все равно — госпожа? Быть может, в этом спасение?!
И справится ли Михайло с Ордой или не вытерпит, поспешит, не сумеет быть мягким и себе на уме, как дядя, что отбил-таки у Рязани Коломну, и никто ему не помешал… Да и нужно ли сейчас, при хане Тохте, бороться с Ордою или надо, как сделал когда-то великий дед, Александр Невский, и как подсказывает сейчас Данила, заключить союз с мунгалами против бесермен, с одной стороны, и жадных латинян — с другой? Не страшнее ли для русской земли немецкие рыцари и свея, что суетливо и упорно лезут и лезут каждый год за Нарову и псковские рубежи?
Ивану тяжело думать о ратях, о смерти, посеченных полоняниках и вытоптанных полях, но он знает, — видел сам, вырос среди этого, — что нужны и сила, и власть. Их можно не применять, не лить крови, но быть сильным нужно. Иначе не стоять земле. А силы основа — вера, основа веры — добро. И не самое ли важное тогда: любить землю, любить и беречь ее, не насиловать, не уродовать, вырубая леса, сжигая хлеба, калеча пашню, в груды сора обращая города и храмы, спесиво считая, что новые храмы и города возникнут сами собой? Не самое ли важное — любить народ, своих соплеменников на этой земле, верить им, требовательно верить, не прощая зла, но и не насилуя, не обращая их по прихоти своей в иную веру или раздаривая по произволу своему, как Андрей, подаривший Переяславль ярославскому князю Федору Черному? И как тогда плакал Данил, видя разоренный город, и присылал потом мастеров-москвичей, чтобы возродить отцово добро… Ну, а кто будет после Данилы? Этот рыжий Юрий? Лучше бы Александр или Борис…
В двери стучат. Входит Федор. Князь Иван смотрит на него, выслушивает, кивает головой. Потом — Федор уже тронулся уйти — останавливает его и, отводя глаза, тихо спрашивает: как кажется ему, Федору, ну и другим… Всем… Там, на селе… Кому после него, Ивана, достоит княжить на Переяславле? Федор хочет возразить, что батюшка-князь еще жив и… Но Иван нетерпеливо машет рукой, и Федор проглатывает несказанные слова. Он очень не хочет отвечать князю и бормочет:
— Великие бояре знают лучше нас.
— Я спрашиваю тебя! — с терпеливой настойчивостью возражает Иван. Федор смотрит на князя, молчит, поводит плечами.
— Как сказать дак: право-то имеет Андрей Лексаныч больше, великий князь. Выморочно — егово добро… Ну, а по силе и по тому, каков князь и умом, и обликом, и по всему — дак лучше всех ныне Михайло Тверской… Ну, а своим-то здесь считают больше московского князя, Данил Лексаныча. Здесь его все помнят. Простой. Моя матка умирала, дак жалела, что не зашел, не наведался к ней.
Федор, сказав о матери, скупо улыбнулся и смолк.
— Спасибо, Федор. Прощай. На сегодня все.
Федор вышел, осторожно прикрыв дверь. Иван снова смежил глаза. Повторил шепотом: «Своим здесь считают московского князя». Усмехнулся. И он тоже считает Данилу своим!
В Рождество приходили славщики. Потом приходили ряженые из деревень. Приезжали бояре. Участливо и тревожно взглядывали в очи князю.
Весна была бурной, разом вскрылись все реки и ручьи. Ветра словно взбесились. Бурей рвало хоромы. Дрань и бревна, взятые вихрем, летели по воздуху. Ломило и валило леса, убивало людей и скот. Словно бог Ярило, в гневе и славе прежних языческих времен, пришел покарать отпавшую от него под сень креста землю славян.
Вскоре после Пасхи, когда утихли ветра и наступили наконец теплые майские дни, Иван вызвал переяславского архимандрита и игуменов Никитского и Горицкого монастырей, а также избранных великих бояр. При них и при княжеском духовнике слабым, но твердым голосом объявил свою волю:
— Яз, князь Иван, при животе своем, оставляю княжество Переяславское со всеми селы и деревни и землями дяде своему Даниле Александровичу, князю московскому.
Иван велел переписать грамоту. Скрепил подписями и княжескою печатью оба пергаменных свитка: образец и противень. Одно завещание вручил архимандриту, другое оставил у себя. Причастился. Отпустил духовенство и бояр, заповедав до его смерти грамоту не разглашать. Про себя подумал, что нынче же вечером супротивники Данилы пошлют гонца с известием князю Андрею.
Вечером он вызвал к себе Федора. Иван совсем не хотел, чтобы завещание, над которым он думал столь мучительно и долго, было попросту уничтожено боярами Андрея, которые начнут хозяйничать тут после его кончины.
— Скачи в Москву! — приказал Иван Федору. — Передай грамоту князю Даниле.
Он протянул противень завещания Федору, помедлил. Прибавил:
— Берегись, чтобы не перехватили. И… смерти моей не жди. Скачи сейчас!
Федор спрятал грамоту за пазуху. Потом опустился на колени перед ложем князя и прижался губами к бессильной и влажной руке Ивана.
— Храни тебя Господь! — прошептал князь.
Иван Дмитрич умер пятнадцатого мая note 7, «тих и кроток, и смирен, и любовен, и милостив», причастившись и соборовавшись, и был положен рядом с отцом в древнем Спасо-Преображенском соборе града Переяславля.
Весть о смерти князя едва не обогнала Федора по дороге в Москву.
ГЛАВА 122
Въезжая в Москву, Федор надеялся сразу попасть к Даниле, но у ворот Кремника его задержали. Стража скрестила копья, вышел боярин.
— Гонец от князя переяславского! — строго бросил Федор, уверенный, что его тотчас пропустят. Но боярин спесиво потребовал путевую грамоту. Ее у Федора не было. Пришлось долго ждать, препираясь со сторожей. Наконец вышел еще какой-то боярин, Федора пропустили в ворота, но не допустили до дворца, а отвели на посольский двор. Федор, мрачный, расседлал и покормил коня, пожевал сам дорожную краюху хлеба — накормить его почему-то не догадались. Он снова ждал, изнывая, беседовал со сторожей, пока не появился теперь уже третий боярин, которому Федор вновь повторил, что он послан от князя Ивана к Даниле Лексанычу.
— Кака грамота? Дай сюда! — потребовал боярин.
— Грамоту мой князь велел передать князю Даниле Лексанычу из рук в руки! — наливаясь гневом, ответил Федор. — Поди доложи! А гонца непутем держать — николи того не бывало!
Боярин смерил Федора взглядом, почесал в затылке, и проворчав что-то неразборчивое, ушел. Федор начал догадываться, да и по разговорам понял, что все эти строгости тут потому, что стерегут рязанского князя и боятся, чтобы его не похитили.
Наконец, уже ввечеру, он попал к Протасию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167
И чему защита книжное научение, и серебро, и вежество, и иное прочее, что было в Ростове и истаяло, исшаяло, развеялось пеплом без вражеского одоления, без пожаров, погромов, при живых ростовских князьях… Быть может, то, что Данил сам считает кожи и лупит слуг, рассыпавших овес, а за едой сам собирает крошки со стола себе в рот, быть может, то, что тетка Овдотья, не стыдясь, вычесывает вшей у своих «сорванцов», и сама строжит девок, и ходит ряженой с боярынями, и хохочет, и все равно — госпожа? Быть может, в этом спасение?!
И справится ли Михайло с Ордой или не вытерпит, поспешит, не сумеет быть мягким и себе на уме, как дядя, что отбил-таки у Рязани Коломну, и никто ему не помешал… Да и нужно ли сейчас, при хане Тохте, бороться с Ордою или надо, как сделал когда-то великий дед, Александр Невский, и как подсказывает сейчас Данила, заключить союз с мунгалами против бесермен, с одной стороны, и жадных латинян — с другой? Не страшнее ли для русской земли немецкие рыцари и свея, что суетливо и упорно лезут и лезут каждый год за Нарову и псковские рубежи?
Ивану тяжело думать о ратях, о смерти, посеченных полоняниках и вытоптанных полях, но он знает, — видел сам, вырос среди этого, — что нужны и сила, и власть. Их можно не применять, не лить крови, но быть сильным нужно. Иначе не стоять земле. А силы основа — вера, основа веры — добро. И не самое ли важное тогда: любить землю, любить и беречь ее, не насиловать, не уродовать, вырубая леса, сжигая хлеба, калеча пашню, в груды сора обращая города и храмы, спесиво считая, что новые храмы и города возникнут сами собой? Не самое ли важное — любить народ, своих соплеменников на этой земле, верить им, требовательно верить, не прощая зла, но и не насилуя, не обращая их по прихоти своей в иную веру или раздаривая по произволу своему, как Андрей, подаривший Переяславль ярославскому князю Федору Черному? И как тогда плакал Данил, видя разоренный город, и присылал потом мастеров-москвичей, чтобы возродить отцово добро… Ну, а кто будет после Данилы? Этот рыжий Юрий? Лучше бы Александр или Борис…
В двери стучат. Входит Федор. Князь Иван смотрит на него, выслушивает, кивает головой. Потом — Федор уже тронулся уйти — останавливает его и, отводя глаза, тихо спрашивает: как кажется ему, Федору, ну и другим… Всем… Там, на селе… Кому после него, Ивана, достоит княжить на Переяславле? Федор хочет возразить, что батюшка-князь еще жив и… Но Иван нетерпеливо машет рукой, и Федор проглатывает несказанные слова. Он очень не хочет отвечать князю и бормочет:
— Великие бояре знают лучше нас.
— Я спрашиваю тебя! — с терпеливой настойчивостью возражает Иван. Федор смотрит на князя, молчит, поводит плечами.
— Как сказать дак: право-то имеет Андрей Лексаныч больше, великий князь. Выморочно — егово добро… Ну, а по силе и по тому, каков князь и умом, и обликом, и по всему — дак лучше всех ныне Михайло Тверской… Ну, а своим-то здесь считают больше московского князя, Данил Лексаныча. Здесь его все помнят. Простой. Моя матка умирала, дак жалела, что не зашел, не наведался к ней.
Федор, сказав о матери, скупо улыбнулся и смолк.
— Спасибо, Федор. Прощай. На сегодня все.
Федор вышел, осторожно прикрыв дверь. Иван снова смежил глаза. Повторил шепотом: «Своим здесь считают московского князя». Усмехнулся. И он тоже считает Данилу своим!
В Рождество приходили славщики. Потом приходили ряженые из деревень. Приезжали бояре. Участливо и тревожно взглядывали в очи князю.
Весна была бурной, разом вскрылись все реки и ручьи. Ветра словно взбесились. Бурей рвало хоромы. Дрань и бревна, взятые вихрем, летели по воздуху. Ломило и валило леса, убивало людей и скот. Словно бог Ярило, в гневе и славе прежних языческих времен, пришел покарать отпавшую от него под сень креста землю славян.
Вскоре после Пасхи, когда утихли ветра и наступили наконец теплые майские дни, Иван вызвал переяславского архимандрита и игуменов Никитского и Горицкого монастырей, а также избранных великих бояр. При них и при княжеском духовнике слабым, но твердым голосом объявил свою волю:
— Яз, князь Иван, при животе своем, оставляю княжество Переяславское со всеми селы и деревни и землями дяде своему Даниле Александровичу, князю московскому.
Иван велел переписать грамоту. Скрепил подписями и княжескою печатью оба пергаменных свитка: образец и противень. Одно завещание вручил архимандриту, другое оставил у себя. Причастился. Отпустил духовенство и бояр, заповедав до его смерти грамоту не разглашать. Про себя подумал, что нынче же вечером супротивники Данилы пошлют гонца с известием князю Андрею.
Вечером он вызвал к себе Федора. Иван совсем не хотел, чтобы завещание, над которым он думал столь мучительно и долго, было попросту уничтожено боярами Андрея, которые начнут хозяйничать тут после его кончины.
— Скачи в Москву! — приказал Иван Федору. — Передай грамоту князю Даниле.
Он протянул противень завещания Федору, помедлил. Прибавил:
— Берегись, чтобы не перехватили. И… смерти моей не жди. Скачи сейчас!
Федор спрятал грамоту за пазуху. Потом опустился на колени перед ложем князя и прижался губами к бессильной и влажной руке Ивана.
— Храни тебя Господь! — прошептал князь.
Иван Дмитрич умер пятнадцатого мая note 7, «тих и кроток, и смирен, и любовен, и милостив», причастившись и соборовавшись, и был положен рядом с отцом в древнем Спасо-Преображенском соборе града Переяславля.
Весть о смерти князя едва не обогнала Федора по дороге в Москву.
ГЛАВА 122
Въезжая в Москву, Федор надеялся сразу попасть к Даниле, но у ворот Кремника его задержали. Стража скрестила копья, вышел боярин.
— Гонец от князя переяславского! — строго бросил Федор, уверенный, что его тотчас пропустят. Но боярин спесиво потребовал путевую грамоту. Ее у Федора не было. Пришлось долго ждать, препираясь со сторожей. Наконец вышел еще какой-то боярин, Федора пропустили в ворота, но не допустили до дворца, а отвели на посольский двор. Федор, мрачный, расседлал и покормил коня, пожевал сам дорожную краюху хлеба — накормить его почему-то не догадались. Он снова ждал, изнывая, беседовал со сторожей, пока не появился теперь уже третий боярин, которому Федор вновь повторил, что он послан от князя Ивана к Даниле Лексанычу.
— Кака грамота? Дай сюда! — потребовал боярин.
— Грамоту мой князь велел передать князю Даниле Лексанычу из рук в руки! — наливаясь гневом, ответил Федор. — Поди доложи! А гонца непутем держать — николи того не бывало!
Боярин смерил Федора взглядом, почесал в затылке, и проворчав что-то неразборчивое, ушел. Федор начал догадываться, да и по разговорам понял, что все эти строгости тут потому, что стерегут рязанского князя и боятся, чтобы его не похитили.
Наконец, уже ввечеру, он попал к Протасию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167