— Не купечь?
— Не! С обозом я.
— Тверской?
— Переяславськой.
— Етто?..
— Князь Мятрию княгиню привезли. Давеча на Ильмере покачало, баяли.
Матка Онфима сама села за стол. Его бы мать сейчас подавала. И тут у их по-иному. «Девку держат!» — догадался он.
Ели уху, хозяин угощал:
— Стерляди нашей отведай-ка! Батько-то кто будет?
— Батько убит у его, — подсказал Онфим, — под Раковором.
Олекса Творимирич оживился, глаза блеснули молодо:
— С князем Митрием, говоришь? Я ить тоже! Вота оно, как быват!
— Батя на той рати мало не погиб! — с гордостью пояснил Онфим. — Его из самой сечи вытащили!
Олекса Творимирич принялся вспоминать, расчувствовался даже. Федор во все глаза глядел на человека, который дрался там же, вместе с отцом, быть может, даже говорил с ним или был рядом в бою. Даже Олексиха, хоть и глядела сурово, положила молча ему новый кусок в тарель.
— Дак как, гришь, батьку звали твого? Михалко, Михалко…
— С Олександром ушел, дак ты вспомнишь ле! — подала голос матка Онфима.
Когда уже подали горячий сбитень, Онфим, покраснев, поведал:
— Вот, батя, дело у гостя. У батьки-то у егово хоромина была на Веряже… Дак как ни то ему подмогнуть в ентом дели…
— Грамотка есь! — поспешил пояснить Федор.
— Дак не дите ить! — пожала плечми Олексиха. — Сам пущай и сходит к Подвойскому!
— Ты, мать, не зазри, — мягко остановил Олекса. — Человек молодой, истеряетси тута, с нашими-то приставами да позовницами…
— Дак я сам, конешно… — начал было Федор.
— Сам-то сам, а все погодь, парень, — возразил Олекса Творимирич. — Покажи грамотку ту! — Отставив от лица подальше и щурясь, он разбирал грамотку, покивал головой. — Ето мы обмозгуем. Вот цего, Онфим! Тута Позвизда нать!
— Вота уж и Позвизда Лукича мешать, тьпфу! — снова вмешалась матка: — Потолкуй с Якуном!
— Ладно, молодечь. Приходи завтра, сделам! Мы с твоим батькой тезки.
Федя ушел окрыленный.
— Будешь всякому шестнику помогать! — не вытерпела Олексиха по уходе Федора.
— Не говори, мать. Где ни то придет еще встретитьце. Все православные люди!
— То-то, православные! Кабы ратитьце с има не пришлось! Цего Дмитрий рать собират?! На корелу?
— Корела нонь к свеям откачнулась, ее не грех и проучить.
— Ну и учили бы сами! Ярославу не дали, дак Митрию топерича…
ГЛАВА 37
В ближайшие дни Федору пришлось помотаться. От работы его никто не освобождал, и вырываться для своих дел приходилось чуть не украдом. Наученный новыми знакомыми он, однако, успел побывать в вечевой избе, вызнал и то, что отцов дом цел и что живет в нем какой-то Иванко Гюргич; упросив своего боярина, успел поговорить о доме и с княжьим тиуном, заручился у него еще одной грамотой и наконец воскресным днем, одолжив, все по той же боярской милости, коня, с некоторым замиранием сердца выехал в дорогу.
Он доскакал от Городца до Новгорода и Рогатицкими воротами проехал через весь город, мимо торга, Ивана-на-Опоках, Ярославова дворища с храмом Николы, переехал мост и, обогнув Детинец, поднялся на гору. Тут он уже начал спрашивать и дальше так и ехал, по пословице, что язык до Киева доведет.
Дорога вилась вдоль речки, ныряла в перелески, наконец с пригорка открылось селение. Серые крыши, крытые тесом и дранью, казалось, тускло отсвечивали, как вода в пасмурный день или старое серебро. Федор проехал селом, не решаясь спросить, наконец остановился у одной изгороды.
— Иванко Гюргич? А вот еговый дом! Родственник али кто? Не узнать словно?
— Дело к ему…
— А… Дома, кажись!
Федор спешился, привязал коня. Он еще медлил, оглядывая большой, на подклете, красно-коричневый дом. Как-то в голове не умещалось, что это вот и есть отцова хоромина. Их дом в Переяславле выглядел куда скромнее. Хозяин сам вышел на крыльцо.
— К кому, молодечь?
— Иванко Гюргич?
— Я буду.
— Грамота у меня… — Федор запнулся и покраснел. — На дом грамота. Мово батьки дом-от!
Новгородец глядел на него, соображая, и покачивался с пятки на носок. Федору показалось, что он сейчас оборотится и уйдет, захлопнув дверь.
— Дак вот! — сказал он, постаравшись придать строгость голосу. — Вхожу во владение!
Новгородец поглядел по сторонам, уставился на коня, снова оглядел Федора.
— Цего-то не понимаю, парень! Покаж грамоту ту!
Он долго читал и перечитывал и все не выпускал грамоты, и Федору опять показалось, что он раздумывает, как спровадить Федора, оставя грамоту у себя. Наконец спросил:
— Дак умер, Михалко-то?
— Батя умер.
— Дак чего тебе-то нать?
Федор, наконец, озлился. Решительно вырвав грамоту из рук новгородца, он возвысил голос:
— Чего нать? Свой дом получить! Али позовников покликать?
Новгородец, поняв наконец, что ему от Федора просто не отделаться, зазвал его внутрь. Женка оборотилась, разглядывая Федора.
— Цто за таков молодочь?
— Да вот, выгнать нас с тобою хочет! Не знать уж, кто и такой.
— А ты его самого выгони! — с угрозою взяв руки в боки, посоветовала женка.
— Ты вот что! — с расстановкой произнес Федор. — Грамоту чел? Я в дружине князь Митрия. Будешь тута чудить, приеду с боярином со своим, он меня послушат, да с тиуном. Тебя укоротят враз. Етова хошь?
— У, такой-сякой! Счас иди! И вон из моего дому! — начала было женка, но новгородец остановил ее:
— Ты поди-ка, поди. Мы тут сами разберем!
Она вышла, хлопнув с размаху дверью.
— Мужиков созвать да выкинуть его и из села! — проговорила она, уходя.
Стали рядиться. Новгородец упирал на то, что земля, по закону, «новогорочка» и никому из низовцев принадлежать не может. Тогда Федор, смотря в колючие глаза хозяина, возразил:
— Пущай. Землю бери, а дом не твой, дом отцов, вота. Дом очищай счас, и все!
Новгородец с усмешкой возразил было:
— А цего тоби хоромы без земли?
— Чего, чего! — взорвался Федор. — В дружину наместничу перехожу, тута буду жить!
Новгородец сбавил спеси, глаза забегали.
— Бери отступного…
— Очищай!
— Слушай…
— И слушать не хочу!
— Запалят тя и с домом!
— И деревню спалят как раз, — спокойно возразил Федор.
— Цего просишь? — сдался новгородец.
— За дом?
Торговались долго. В конце концов новгородец предложил коня с приплатой. Выходили, глядели коня. Задирали храп, смотрели зубы, щупали бабки. Конь был хорош.
— Добрый конь! — говорил новгородец, и по сожалению в колючих глазах яснее, чем по стати, виделось: да, добрый. Наконец сошлись на коне с пополнкой в пять ногат. За такой терем это было даром. Но Федор знал, что иначе совсем бросит и не возьмет ничего.
Захотелось еще что-то добыть от отца. Спросясъ, полез в клеть, соединенную тут с избой под одну кровлю. Долго рылся в старой рухляди, что свалили тут, очищая жило для нового хозяина. Что поценнее уже, видно, давно выбрали. Волочились какие-то тряпки, ломаная деревянная и лубяная утварь… Все было не то. Вот проблеснуло что-то. Но оказалось — просто ломаный стеклянный браслет, тоже не то… Федор отчаялся было, как новгородец, уже долго молчавший у него за спиной, подал голос:
— Солоница есть. Не твой ли батька резал?
Захотелось верить, что, верно, отцова. Подобрал еще крохотную медную иконку, всю покрытую сажей и зеленью. Верно, тоже была в отцовом доме, сунул в калиту — потом отчистить. Все, кажись! Новгородец помягчел, видно, тоже что-то переломилось. То было отобранное, стало купленное. Зазвал выпить пива на дорогу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167