Помните, гитлеровцы на виражах с И-16 никогда не дрались. Атаковали только с прямой и, если не сбивали, сразу отрывались и уходили для повторного нападения. Теперь виражи нам тоже выгодны, а чтобы их навязать противнику, нужна высота. Высоту же можно завоевать в бою только с помощью эшелонированного построения боевого порядка по вертикали. Не зря немецкие летчики, когда крепко зажмешь их, стараются вырваться то горкой, то пикированием: здесь летные качества «мессершмиттов» не уступают нашим. В таких случаях сбить не просто, но как только гитлеровец встанет в вираж, тут ему и крышка. У Емельяна Чернышева в воздухе отказало оружие: перегорел предохранитель электроспуска пулеметов и пушки. Емельян не мог в напряженный момент боя защитить своего ведущего от истребителей противника. Тогда Иван Моря, не раздумывая, напал на четверку «мессершмиттов», сбил одного, остальных задержал наверху и таким образом помог нам расправиться с «юнкерсами». Это был его последний бой. Иван Моря не вернулся на свой аэродром.
— На моих глазах фриц зашел в хвост «яку», — с грустью вспоминал Чернышев. — Моря, конечно, надеялся, что я отобью «месса». И я бы угробил его. Прицелился хорошо. Нажимаю на кнопки спуска, а оружие молчит. Быстро перезарядил — опять не стреляет… Хотел рубануть винтом, но было уже поздно.
— Вот, глядите, — показал старший техник эскадрильи Михаил Пронин малюсенькую стеклянную трубочку в металлической оправе на концах.
— Из-за такой плюгавенькой штучки погиб Моря! — возмущался Чернышев. — На кой черт тогда эти кнопки?! Когда стоял механический спуск, отказов не было…
Емельян тяжело переживал гибель товарища. Крупный, обычно казавшийся неуклюжим, теперь он был не в меру подвижен, горячился, проклиная конструкторов кнопочного управления вооружения самолета. Летчик ни слова не сказал, как ему, безоружному, трудно было отбиваться от «мессершмиттов», а лишь сокрушался по поводу гибели Моря.
Между тем Чернышев совершил, казалось бы, невозможное. После гибели Моря он один принял на себя семь немецких истребителей и этим помог нам разгромить бомбардировщиков. Все еще находясь под впечатлением боя, Емельян делал какие-то движения, жесты, словно продолжал сражаться. Большая голова с растрепанными, мокрыми волосами то и дело дергалась, руки судорожно сжимались, маленькие глазки, казалось, совсем скрылись под крутым навесом бровей.
Капитан Рогачев, разглядывая перегоревший предохранитель, пошутил:
— Да-а, невелика штучка. А проволочка-то с волосок. Могли бы сделать и потолще. Ну хоть бы с палец…
Чернышев не уловил насмешки.
— Конечно, надежнее бы было. — И вдруг, поняв, что говорит не то, понизил голос: — Жалко Моря…
Да, Моря не стало. На фронте часто бывает: блеснет человек ярким светом своей недюжинной натуры, глянь — и нет, проглотила его война. Так случилось и с Моря…
Мы до тонкостей разбирали действия каждого летчика и делали практические выводы. Очередь дошла до Дмитрия Аннина. Ослабев от потери крови, он не мог стоять и сидел на земле. Нам не хотелось тревожить его расспросами.
— Не делайте никакой скидки на мое ранение, — глуховато проговорил Дмитрий. — Я сам виноват: зазевался. Плохим оказался щитом… Из-за моей неосмотрительности «мессершмитты» нас могли сбить…
— Прозевали, — заметил я, понимая, что в ранении ведомого есть и моя вина.
В самом деле, почему ведомый должен смотреть за ведущим, а не взаимно охранять друг друга? Такой вопрос возникал уже не впервые.
Ведомый и ведущий должны меняться своими ролями в бою с учетом обстановки. Сегодня при атаке мы так и делали. Но построение пары этого не обеспечивало. Ведомый не всегда в поле зрении ведущего. Находясь впереди, ведущий, если и заметит в хвосте у напарника вражеского истребителя, мгновенно не сможет помочь товарищу. Требовалось изменить боевой порядок пары и летать не в пеленге, а фронтом, на одной линии и на увеличенном интервале до двухсот — трехсот метров. Это не только улучшит взаимное наблюдение, но и даст возможность обыкновенным доворотом прийти на выручку друг другу.
Когда были выслушаны доклады всех уцелевших летчиков, картина боя прояснилась, и я окончательно убедился, что было бы лучше, если мы все сначала атаковали верхнюю группу истребителей противника.
Очевидно, в воздухе нельзя слепо следовать ранее разработанному плану. Надо действовать творчески, исходя из обстановки.
Только как эту обстановку оценить, понять в вихре развертывающихся событий?
На земле, после боя, все становится проще. Здесь можно посоветоваться с товарищами, с начальниками, штабными работниками, специалистами. А в воздухе у ведущего, когда он принимает мгновенные решения, советчик один — собственная голова. Хорошо, если ты имеешь кое-какой опыт. Но опыт-то на войне достался очень трудно. Каждая его крупинка — это кровь, нервы, кусок жизни. И может быть, извлекать правильные выводы из боевой практики не менее трудно, чем добывать победу.
Пока я раздумывал об этом, техник Мушкин вместе с мастером по вооружению пополняли мой самолет снарядами и патронами.
— Сколько израсходовано за вылет боеприпасов? — спросил я техника.
— Немного больше половины. Задержек не было?
— Нет, оружие работало хорошо.
Четыре очереди — четыре сбитых вражеских самолета. Последняя стрельба неудачная: «мессершмитта» не уничтожил. Правда, подбил его, может, он и не долетит до своего аэродрома, где-нибудь сгорит или упадет, а все равно стрелял по нему плохо. Ведь мог уничтожить, как и первых четырех, с одной очереди. Погорячился. Следовательно, запаса снарядов и патронов на «яке» вполне хватает на уничтожение девяти самолетов противника. Нужно только уметь воевать.
«Берите пример с Горовца», — пришли на память слова командира корпуса генерала Галунова.
Раздумье нарушил посыльный. Смахивая рукой крупные капли пота, катившиеся по румяным щекам, он торопливо выпалил:
— Вас вызывает командир полка… Срочно.
Майор Василяка с капитаном Рогачевым стояли на опушке рощи у радиостанции. Командир только что выпустил на задание новую группу истребителей.
— Что, растерял эскадрилью? С кем теперь воевать-то будешь? — встретил меня Василяка.
Потом голосом, в котором больше чувствовалось сожаление, чем упрек, добавил:
— Не надо залетать далеко в тыл к врагу. Старайтесь вести бой над своей территорией. А то вот оба летчика, если не разбились при приземлении, наверняка попали в плен.
Трудно было принять такой совет. Он почти исключал инициативу, заставлял пассивно ожидать противника в районе своего переднего края и, фактически, вести только оборонительные бои.
— Чем дальше от нашего переднего края перехватишь «юнкерсов», тем лучше, — заметил я. — Им не удастся бомбить наши объекты.
— А я имею в виду бои с истребителями, — уточнил Василяка. — Драться с ними над их территорией — ненужный риск, неизбежны лишние потери. Дома, говорят, и стены помогают.
«Всегда ли?» — подумал я.
Командир полка заинтересовался, почему мы считаем, что пеленг пары устарел и наступила пора летать строем фронта. Рогачев повторил то, что об этом уже было сказано во время разбора боя.
— Но ведь фронт пары не предусмотрен никакими положениями? А потом при таком порядке ведущему придется меньше смотреть за воздухом, а больше за ведомым, — высказал свое сомнение Василяка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
— На моих глазах фриц зашел в хвост «яку», — с грустью вспоминал Чернышев. — Моря, конечно, надеялся, что я отобью «месса». И я бы угробил его. Прицелился хорошо. Нажимаю на кнопки спуска, а оружие молчит. Быстро перезарядил — опять не стреляет… Хотел рубануть винтом, но было уже поздно.
— Вот, глядите, — показал старший техник эскадрильи Михаил Пронин малюсенькую стеклянную трубочку в металлической оправе на концах.
— Из-за такой плюгавенькой штучки погиб Моря! — возмущался Чернышев. — На кой черт тогда эти кнопки?! Когда стоял механический спуск, отказов не было…
Емельян тяжело переживал гибель товарища. Крупный, обычно казавшийся неуклюжим, теперь он был не в меру подвижен, горячился, проклиная конструкторов кнопочного управления вооружения самолета. Летчик ни слова не сказал, как ему, безоружному, трудно было отбиваться от «мессершмиттов», а лишь сокрушался по поводу гибели Моря.
Между тем Чернышев совершил, казалось бы, невозможное. После гибели Моря он один принял на себя семь немецких истребителей и этим помог нам разгромить бомбардировщиков. Все еще находясь под впечатлением боя, Емельян делал какие-то движения, жесты, словно продолжал сражаться. Большая голова с растрепанными, мокрыми волосами то и дело дергалась, руки судорожно сжимались, маленькие глазки, казалось, совсем скрылись под крутым навесом бровей.
Капитан Рогачев, разглядывая перегоревший предохранитель, пошутил:
— Да-а, невелика штучка. А проволочка-то с волосок. Могли бы сделать и потолще. Ну хоть бы с палец…
Чернышев не уловил насмешки.
— Конечно, надежнее бы было. — И вдруг, поняв, что говорит не то, понизил голос: — Жалко Моря…
Да, Моря не стало. На фронте часто бывает: блеснет человек ярким светом своей недюжинной натуры, глянь — и нет, проглотила его война. Так случилось и с Моря…
Мы до тонкостей разбирали действия каждого летчика и делали практические выводы. Очередь дошла до Дмитрия Аннина. Ослабев от потери крови, он не мог стоять и сидел на земле. Нам не хотелось тревожить его расспросами.
— Не делайте никакой скидки на мое ранение, — глуховато проговорил Дмитрий. — Я сам виноват: зазевался. Плохим оказался щитом… Из-за моей неосмотрительности «мессершмитты» нас могли сбить…
— Прозевали, — заметил я, понимая, что в ранении ведомого есть и моя вина.
В самом деле, почему ведомый должен смотреть за ведущим, а не взаимно охранять друг друга? Такой вопрос возникал уже не впервые.
Ведомый и ведущий должны меняться своими ролями в бою с учетом обстановки. Сегодня при атаке мы так и делали. Но построение пары этого не обеспечивало. Ведомый не всегда в поле зрении ведущего. Находясь впереди, ведущий, если и заметит в хвосте у напарника вражеского истребителя, мгновенно не сможет помочь товарищу. Требовалось изменить боевой порядок пары и летать не в пеленге, а фронтом, на одной линии и на увеличенном интервале до двухсот — трехсот метров. Это не только улучшит взаимное наблюдение, но и даст возможность обыкновенным доворотом прийти на выручку друг другу.
Когда были выслушаны доклады всех уцелевших летчиков, картина боя прояснилась, и я окончательно убедился, что было бы лучше, если мы все сначала атаковали верхнюю группу истребителей противника.
Очевидно, в воздухе нельзя слепо следовать ранее разработанному плану. Надо действовать творчески, исходя из обстановки.
Только как эту обстановку оценить, понять в вихре развертывающихся событий?
На земле, после боя, все становится проще. Здесь можно посоветоваться с товарищами, с начальниками, штабными работниками, специалистами. А в воздухе у ведущего, когда он принимает мгновенные решения, советчик один — собственная голова. Хорошо, если ты имеешь кое-какой опыт. Но опыт-то на войне достался очень трудно. Каждая его крупинка — это кровь, нервы, кусок жизни. И может быть, извлекать правильные выводы из боевой практики не менее трудно, чем добывать победу.
Пока я раздумывал об этом, техник Мушкин вместе с мастером по вооружению пополняли мой самолет снарядами и патронами.
— Сколько израсходовано за вылет боеприпасов? — спросил я техника.
— Немного больше половины. Задержек не было?
— Нет, оружие работало хорошо.
Четыре очереди — четыре сбитых вражеских самолета. Последняя стрельба неудачная: «мессершмитта» не уничтожил. Правда, подбил его, может, он и не долетит до своего аэродрома, где-нибудь сгорит или упадет, а все равно стрелял по нему плохо. Ведь мог уничтожить, как и первых четырех, с одной очереди. Погорячился. Следовательно, запаса снарядов и патронов на «яке» вполне хватает на уничтожение девяти самолетов противника. Нужно только уметь воевать.
«Берите пример с Горовца», — пришли на память слова командира корпуса генерала Галунова.
Раздумье нарушил посыльный. Смахивая рукой крупные капли пота, катившиеся по румяным щекам, он торопливо выпалил:
— Вас вызывает командир полка… Срочно.
Майор Василяка с капитаном Рогачевым стояли на опушке рощи у радиостанции. Командир только что выпустил на задание новую группу истребителей.
— Что, растерял эскадрилью? С кем теперь воевать-то будешь? — встретил меня Василяка.
Потом голосом, в котором больше чувствовалось сожаление, чем упрек, добавил:
— Не надо залетать далеко в тыл к врагу. Старайтесь вести бой над своей территорией. А то вот оба летчика, если не разбились при приземлении, наверняка попали в плен.
Трудно было принять такой совет. Он почти исключал инициативу, заставлял пассивно ожидать противника в районе своего переднего края и, фактически, вести только оборонительные бои.
— Чем дальше от нашего переднего края перехватишь «юнкерсов», тем лучше, — заметил я. — Им не удастся бомбить наши объекты.
— А я имею в виду бои с истребителями, — уточнил Василяка. — Драться с ними над их территорией — ненужный риск, неизбежны лишние потери. Дома, говорят, и стены помогают.
«Всегда ли?» — подумал я.
Командир полка заинтересовался, почему мы считаем, что пеленг пары устарел и наступила пора летать строем фронта. Рогачев повторил то, что об этом уже было сказано во время разбора боя.
— Но ведь фронт пары не предусмотрен никакими положениями? А потом при таком порядке ведущему придется меньше смотреть за воздухом, а больше за ведомым, — высказал свое сомнение Василяка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68