Они вошли в дом, прошли насквозь совершенно пустую комнату и вышли в следующий сад. Этот сад ничем не отличался от предыдущего, разве что здесь тянулась дорожка из светлых камней. По этой дорожке они шли, как показалось Дунаеву, минут пять или десять, пока не уперлись в небольшую застекленную террасу, пустую и ярко освещенную изнутри голой электрической лампочкой, свисающей с потолка. В глубине террасы виделась дверь. Али открыл эту дверь железным ключом и они вошли. Прошли несколько комнат, обставленных уже не в азиатском духе. Дунаев мельком увидел в одной из комнат кресла и диваны, на стене висела картина в позолоченной раме, изображающая русский осенний пейзаж. Издали похоже на Левитана. Наконец, они подошли к двери, к которой был гвоздями прибит ковер.
Али троекратно постучал. Дверь открыла старуха в красном шерстяном платье. Она впустила их в большую комнату, где уже находилось некоторое количество людей — около десяти человек, как показалось Дунаеву. Али указал Дунаеву на низкий стул, стоящий в углу. Дунаев сел. Али отошел и сел на пол, на ковер.
Парторг робко огляделся. Из присутствующих только одна особа привлекала внимание своим видом — это была совершенно нагая старуха со спутанными волосами. На груди у нее, на железных цепях, висел фотопортрет Сталина в железной, сварной, наверняка очень тяжелой раме — этот портрет, видимо, следовало понимать как своего рода «вериги». Остальные выглядели неброско. Дунаев разглядел Бессмертного и Поручика: Бессмертный сидел на табуретке, прислонившись спиной к стене. Поручик восседал по-восточному, на одном из ковриков. Ближе к центру комнаты, в глубоком кожаном кресле сидела третья старуха, на вид обыкновенная, с лицом бурятского типа. Одета она была как деревенская учительница: серая шаль на плечах, под ней темное платье с белым кружевным воротничком и камеей.
У стены стоял парень лет тридцати, безбородый, в белых валенках с закрытыми глазами. Еще была одна женщина — довольно дебелая, молодая, с простым некрасивым лицом. Прочие вообще были как-то плохо различимы. К тому же в комнате не хватало света — горела лишь одна небольшая настольная лампа под оранжевым абажуром с бахромой.
Первым заговорил некий старичок, похожий на портного, одетый в расшитую душегрейку на меху. Он произнес несколько скупых приветственных слов, затем вдруг стал говорить так, что Дунаеву стало ничего не понятно. Парторг догадался, что старик не доверяет ему, Дунаеву (как человеку здесь новому), и специально поставил помеху, препятствующую пониманию его слов. Дунаев умел снимать подобные помехи, но тут ему казалось невежливым применять свои умения — не хочет, чтобы его понимали, — не надо, «Зачем тогда затащили меня сюда?» — со скукой подумал парторг. Ему снова стало неприятно. Отчего-то он испытывал антипатию ко всем этим людям, кроме, конечно, Поручика и Бессмертного, которых знал и уважал.
«И что я так волновался? — подумал он равнодушно. — Ну, вот эти люди. Наверное, они действительно шаманы, колдуны, маги. Ну, а мне-то какое дело? Все равно я, как ни крути, один веду эту войну. Что они мне, помогают, что ли? Вот Муха-Цокотуха — та мне помогала. Но ее-то здесь и нет почему-то».
Он с неожиданной теплотой подумал о Мухе-Цокотухе, совершенно забыв о тошноте, которую испытывал всякий раз, когда видел ее. Затем подумал, что присутствующие, наверное, свободно читают его мысли. Но ему было все равно.
Волна сонного безразличного спокойствия, порожденная сочетанием насвая, гашиша и опиума, стала накрывать его, унося сознание куда-то в сторону — и вот уже его внимание скользнуло по стенам, впитывая бесцельно (и эта бесцельность стала источником особого наслаждения) все неровности, все выпуклости этих южных стен, все глубокие трещины на поверхности штукатурки, все течение этих гибких и в то же время неподвижных декораций. Иногда стена начинала казаться бумажной.
Али бесшумно приблизился и вложил в руку Дунаева пиалу с чаем. Дунаев посмотрел в чай — жидкость казалась серебристой, как рыбий жир, и неторопливо вращалась, сквозь нее виднелось донце с узором. Узор подрагивал, раздвигался. Внезапно Дунаев с удивлением понял, что это не восточный узор, а изображение часового циферблата, только арабские цифры все были удвоены — вместо единицы стояло одиннадцать, вместо двух — двадцать два, вместо трех — тридцать три, и так далее. В центре циферблата обнаружилось изображение отсеченной головы Петра Первого. Петр страшно надувал белые щеки, шевелил острыми усиками (которые играли роль часовых стрелок) и смотрел на Дунаева сквозь чай свирепо, но бодро и даже как бы одобрительно.
Дунаев чуть не выронил пиалу из рук, но тут его внимание было отвлечено. В глубине комнаты скрипнула дверь, и осторожно вошел человек, видимо опоздавший к началу совещания. Он старался ступать тихо, чтобы не мешать говорящему и вообще не привлекать к себе внимание. Короче, вел себя так, как должен вести себя опоздавший.
Тихонько он пробрался к свободному стулу и сел. Усевшись, оказался освещен лампой. Дунаев увидел его лицо. Не веря своим глазам, он узнал в этом человеке того самого пожилого рабочего, которого видел во сне про Энизму и который в том сне играл роль проводника. Дунаев знал точно, что этого человека он видел прежде и наяву, но не мог припомнить, где и когда.
Пораженный, он уставился на вошедшего сквозь пространство комнаты. «Рабочий» тоже посмотрел на Дунаева и кивнул ему. Парторгу показалось, что он словно бы услышал странно знакомый голос:
— Ну что, Валя, узнал меня?
Недавно Дунаев жаловался Радужневицкому, что не может найти в мирах этого рабочего-проводника. И вот человек из сна вдруг появился перед ним. Спокойствие, навеянное наркотиками, схлынуло, и парторга охватило волнение, Он с трудом удержался, чтобы не крикнуть: «Пошли! Где оно?»
В смятении он снова взглянул на пиалу. Чай оказался выпитым (видимо, Дунаев механически выпил его, сам того не заметив), а на обнажившемся донце чашки никакого Петра Первого, никакого циферблата не оказалось.
Там был изображен герб Советского Союза в первой редакции, то есть вертикально пересеченный мечом.
В ту же секунду парторг понял, что выпитый им чай содержал яд.
«Сейчас умру, — быстро подумал он. — Сволочь, татарин, отравил!» (Он не мог вспомнить имя Али.)
Он встал и, повернувшись к своему отравителю, произнес резким, как скрежет цикад, голосом:
— Мирза, ты зазнался. Помни про перо!
На темном восточном лице вспыхнула в ответ белозубая улыбка. Али сделал движение рукой, и в пространстве комнаты образовался быстро расширяющийся надрез, сквозь который хлынул белый, сильный, ослепительный свет.
глава 16. Меч
«Вот это настоящее Совещание ! Так бы и сразу! С этого и надо было начинать, морщинистые господа!» — заорал в душе парторга какой-то бодрый голос (Дунаев с удивлением узнал свой собственный голос).
Его восхищенному взору представились сотни, может быть, тысячи великолепных существ. Они гнездились в белоснежном пространстве, как зерна в колосе. Это узкое и длинное пространство сияло и походило одновременно на баржу, на сверкающие ножны, на зал для совещаний, на белый готический собор. Здесь все являлось открытым и закрытым одновременно, просторным и сжатым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148
Али троекратно постучал. Дверь открыла старуха в красном шерстяном платье. Она впустила их в большую комнату, где уже находилось некоторое количество людей — около десяти человек, как показалось Дунаеву. Али указал Дунаеву на низкий стул, стоящий в углу. Дунаев сел. Али отошел и сел на пол, на ковер.
Парторг робко огляделся. Из присутствующих только одна особа привлекала внимание своим видом — это была совершенно нагая старуха со спутанными волосами. На груди у нее, на железных цепях, висел фотопортрет Сталина в железной, сварной, наверняка очень тяжелой раме — этот портрет, видимо, следовало понимать как своего рода «вериги». Остальные выглядели неброско. Дунаев разглядел Бессмертного и Поручика: Бессмертный сидел на табуретке, прислонившись спиной к стене. Поручик восседал по-восточному, на одном из ковриков. Ближе к центру комнаты, в глубоком кожаном кресле сидела третья старуха, на вид обыкновенная, с лицом бурятского типа. Одета она была как деревенская учительница: серая шаль на плечах, под ней темное платье с белым кружевным воротничком и камеей.
У стены стоял парень лет тридцати, безбородый, в белых валенках с закрытыми глазами. Еще была одна женщина — довольно дебелая, молодая, с простым некрасивым лицом. Прочие вообще были как-то плохо различимы. К тому же в комнате не хватало света — горела лишь одна небольшая настольная лампа под оранжевым абажуром с бахромой.
Первым заговорил некий старичок, похожий на портного, одетый в расшитую душегрейку на меху. Он произнес несколько скупых приветственных слов, затем вдруг стал говорить так, что Дунаеву стало ничего не понятно. Парторг догадался, что старик не доверяет ему, Дунаеву (как человеку здесь новому), и специально поставил помеху, препятствующую пониманию его слов. Дунаев умел снимать подобные помехи, но тут ему казалось невежливым применять свои умения — не хочет, чтобы его понимали, — не надо, «Зачем тогда затащили меня сюда?» — со скукой подумал парторг. Ему снова стало неприятно. Отчего-то он испытывал антипатию ко всем этим людям, кроме, конечно, Поручика и Бессмертного, которых знал и уважал.
«И что я так волновался? — подумал он равнодушно. — Ну, вот эти люди. Наверное, они действительно шаманы, колдуны, маги. Ну, а мне-то какое дело? Все равно я, как ни крути, один веду эту войну. Что они мне, помогают, что ли? Вот Муха-Цокотуха — та мне помогала. Но ее-то здесь и нет почему-то».
Он с неожиданной теплотой подумал о Мухе-Цокотухе, совершенно забыв о тошноте, которую испытывал всякий раз, когда видел ее. Затем подумал, что присутствующие, наверное, свободно читают его мысли. Но ему было все равно.
Волна сонного безразличного спокойствия, порожденная сочетанием насвая, гашиша и опиума, стала накрывать его, унося сознание куда-то в сторону — и вот уже его внимание скользнуло по стенам, впитывая бесцельно (и эта бесцельность стала источником особого наслаждения) все неровности, все выпуклости этих южных стен, все глубокие трещины на поверхности штукатурки, все течение этих гибких и в то же время неподвижных декораций. Иногда стена начинала казаться бумажной.
Али бесшумно приблизился и вложил в руку Дунаева пиалу с чаем. Дунаев посмотрел в чай — жидкость казалась серебристой, как рыбий жир, и неторопливо вращалась, сквозь нее виднелось донце с узором. Узор подрагивал, раздвигался. Внезапно Дунаев с удивлением понял, что это не восточный узор, а изображение часового циферблата, только арабские цифры все были удвоены — вместо единицы стояло одиннадцать, вместо двух — двадцать два, вместо трех — тридцать три, и так далее. В центре циферблата обнаружилось изображение отсеченной головы Петра Первого. Петр страшно надувал белые щеки, шевелил острыми усиками (которые играли роль часовых стрелок) и смотрел на Дунаева сквозь чай свирепо, но бодро и даже как бы одобрительно.
Дунаев чуть не выронил пиалу из рук, но тут его внимание было отвлечено. В глубине комнаты скрипнула дверь, и осторожно вошел человек, видимо опоздавший к началу совещания. Он старался ступать тихо, чтобы не мешать говорящему и вообще не привлекать к себе внимание. Короче, вел себя так, как должен вести себя опоздавший.
Тихонько он пробрался к свободному стулу и сел. Усевшись, оказался освещен лампой. Дунаев увидел его лицо. Не веря своим глазам, он узнал в этом человеке того самого пожилого рабочего, которого видел во сне про Энизму и который в том сне играл роль проводника. Дунаев знал точно, что этого человека он видел прежде и наяву, но не мог припомнить, где и когда.
Пораженный, он уставился на вошедшего сквозь пространство комнаты. «Рабочий» тоже посмотрел на Дунаева и кивнул ему. Парторгу показалось, что он словно бы услышал странно знакомый голос:
— Ну что, Валя, узнал меня?
Недавно Дунаев жаловался Радужневицкому, что не может найти в мирах этого рабочего-проводника. И вот человек из сна вдруг появился перед ним. Спокойствие, навеянное наркотиками, схлынуло, и парторга охватило волнение, Он с трудом удержался, чтобы не крикнуть: «Пошли! Где оно?»
В смятении он снова взглянул на пиалу. Чай оказался выпитым (видимо, Дунаев механически выпил его, сам того не заметив), а на обнажившемся донце чашки никакого Петра Первого, никакого циферблата не оказалось.
Там был изображен герб Советского Союза в первой редакции, то есть вертикально пересеченный мечом.
В ту же секунду парторг понял, что выпитый им чай содержал яд.
«Сейчас умру, — быстро подумал он. — Сволочь, татарин, отравил!» (Он не мог вспомнить имя Али.)
Он встал и, повернувшись к своему отравителю, произнес резким, как скрежет цикад, голосом:
— Мирза, ты зазнался. Помни про перо!
На темном восточном лице вспыхнула в ответ белозубая улыбка. Али сделал движение рукой, и в пространстве комнаты образовался быстро расширяющийся надрез, сквозь который хлынул белый, сильный, ослепительный свет.
глава 16. Меч
«Вот это настоящее Совещание ! Так бы и сразу! С этого и надо было начинать, морщинистые господа!» — заорал в душе парторга какой-то бодрый голос (Дунаев с удивлением узнал свой собственный голос).
Его восхищенному взору представились сотни, может быть, тысячи великолепных существ. Они гнездились в белоснежном пространстве, как зерна в колосе. Это узкое и длинное пространство сияло и походило одновременно на баржу, на сверкающие ножны, на зал для совещаний, на белый готический собор. Здесь все являлось открытым и закрытым одновременно, просторным и сжатым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148