Упоминание о справке, как всегда во Франции, возымело действие, и луч света заскользил по проходу именно тогда, когда подошло к тому, что все хотели бы увидеть, но, как говорил один бродяга своему другу, только, мол, они начинают трахаться, как эти сукины дети выключают свет, но ты же успел увидеть, что у него гол
овой качает Лонштейн, не слишком интересующийся рассказом, но Маркос улыбается с хитрой миной и говорит aspetta, ragazzo , это еще не все, потому как в третьем ряду балкона обнаруживают Сусану, которая участвовала в беспорядках в Сорбонне и имеет еще другие отличия, и если ее не выселили из Парижа, то лишь потому, что поведение у нее весьма блл агонравное, но все объяснения бесполезны, ибо в этот момент Томас, а он вовсе не такой распутник, каким казался, решил жениться на Брижит, которая теперь летит над Андами в одном из тех «Боингов», которые гак и плывут на тебя а вокруг него голубое небо и внутри льется виски за милую душу и господа в первом классе в разгар обеда приготовленного у Максима, не уверен, что ты знаешь, кто это, пока наконец Сусана – как раз когда Томас во мраке ночи является в отель и кажется в верхнем правом углу уже мелькают искорки, обычно предшествующие слову «Конец», если только это не предпоследняя катушка но зачем нужны искорки в последней если киномеханик уже надел пиджак и закурил «Голуаз» и рука у него уже на выключателях и как раз тогда
– Я знаю, – говорит Андрес, – опять вой.
– А он у нас догадливый, – доверительно говорит Маркос Лонштейну. – На лету все схватывает, наш портеньо.
– Но какой смысл, объясни на милость, устраивать скандал в условиях, скажем, столь узкого круга, ведь в партере стандартного кинотеатра около четырехсот мест, что для сравнения с населением Франции надо соотнести примерно с пятьюдесятью девятью миллионами.
– Тебя, я вижу, нисколько не интересует судьба Сусаны, – говорит Маркос.
– Не больше, чем прошлогодний снег. Если хочешь знать, я уверен, что у этой девушки больше храбрости, чем у ее супруга Патрисио, за битого двух небитых дают.
– А ей пришлось провести два часа в комиссариате, – говорит Маркос. – Конечно, сделать ей ничего не могли, ведь вся публика разошлась, едва Брижит удалось настоять и– своем и Томас оказался в решающем инфайтинге, в общем, все потопали вон, осталась только капельдинерша, железная тетка, потом она в комиссариате, кажется, обозвала. полицейских рогоносцам и за то, что не сразу взяли у нее заявление, а ее Фернану вставать в полседьмого, чтобы идти на завод, и кто же ем; приготовит кофе с молоком, скажете на милость.
– Она была из народа, – говорит Андрес. – Полицейские не заслужили, чтобы их отругали, и Сусана, по сути дела, тоже получила свое. Но теперь я всерьез хочу узнать, какой толк от этого воя, потому что из твоего рассказа можно заключить
ничего, действительно ничего, но, видишь ли, ничего плюс еще раз ничего не дает ничего, но иногда дает чуточку чего-то, как говорится, «всего ничего», но все же кусочек чего-то, и заметь, если операция проведена толково, никакой жандарм и никакой судья не может придраться, вторая проба была в кинотеатре «Сельтик» и гораздо более усовершенствованная, то есть сам Маркос и некий Гомес – панамец и филателист – испустили вой, не вставая с мест, Маркос в разгар рекламы, как раз между NUTS и КУНЦ, а Гомес – в той части фильма, где Биби Андерсон ложится ничком на постель с черными простынями и из разных концов кинозала слышится как бы рычанье, посещают его главным образом студенты-стипендиаты, и вот наши, не двигаясь с мест, издали вой, и что тут с ними сделаешь, правда, какой-то тип попытался ударить Гомеса, хотя потом извинился, сказал, что просто хотел прервать у него приступ пощечинами с обеих сторон, что рекомендуют учебники психиатрии, когда приступ острый и психически больной засунул себе в рот осколки стекла, дабы самому себя наказать и заодно запятнать репутацию доктора. Нет, ничего серьезного им пришить невозможно, че, особенно когда Маркос после воя сидел совершенно спокойно, и многие дамы – которые сперва покраснели, чтобы затем, почти мгновенно, обрести дополняющий цвет, предвестье наихудших бурь, – в конце концов, после внутрисемейного перешептыванья, пришли к согласному выводу, что бедный парень, видимо, страдает от
хотя в случае с Гомесом уже никто не попался на удочку и была попытка его департеризации и вышвыриванья на улицу, но уберег мрак, а также, наконец обнажившаяся, Биби Андерсон – если у тебя выдурили восемь франков за то, чтобы поглядеть, ты же это не упустишь из-за какого-то чокнутого, разве что
– История в Опере была прикрытием, – сказал Маркос.
– Ах, в Опере, – сказал я, настроившись ничему не
удивляться.
– Как раз в момент, когда появляется лебедь, не знаю, видел ли ты эту оперу, – пояснил Маркос. – Опера Вагнера.
– Это незаконно, – сказал Лонштейн. – Свернуть шею лебедю, когда у нас хватает хлопот с Утенком Дональдом, вы просто перепутали птиц, че.
Так они и продолжали, было много шума и воя, пока не пришло сообщение, что в последние две недели уже не было возможности повторять номер по тактическим соображениям, – пошли толки прямо на улице, народ отправлялся в кино с намерением разбить башку всякому, кто хоть зевнет, люди, знаете ли, платят налоги и терпеть такое, уж извините.
– Это уже успех, че, – сказал Маркос. – Зачем продолжать действия в храмах седьмого искусства, когда имеются автобусы и кафе. В кафе, правда, не очень эффективно – во-первых, там все не говорят, а кричат, и уровень децибелов очень высокий, а во-вторых, невесть почему, народ меньше злится, когда ему мешают потреблять пиво или чинзано, чем кинокартину, – тут требуется исследование. Но зато на
– У меня осталось еще три могильных цветка, – пригрозил Лонштейн. – Один из желтой бумаги и другой белый, но, клянусь, на них такие пятна, как будто
любой линии, скажем, автобуса номер 94, который хвалится более-менее буржуазной клиентурой, там Люсьен Верней, истинный специалист, он уже обучил своей технике Патрисио, Сусану и других, которые действуют почти во всех концах Парижа. Раздается звонок перед остановкой, все весьма корректно (уж не говоря о том, что ты хорошо одет и под мышкой у тебя книга или портфель, дабы подчеркнуть облик интеллектуала), и когда этот мастодонт тормозит у самой кромки тротуара, Люсьен Верней подходит к водителю и протягивает ему руку. Ледяной взгляд водителя (бывают варианты), выражение лица, переводимое как
Какого черта
Эй
Псих или просто идиот
Можешь сунуть свою руку себе в
но Люсьен Верней выдает почти пасторальную улыбку, нечто вроде манной кашки для пай-мальчика, невозможно устоять перед столь невинной улыбкой и протянутой рукой в ожидании, что честный водитель, чье лицо приобретает цвет (по выбору) пурпурный / зеленый / черный / стеклянный / и тогда
– Я желаю вас поблагодарить за приятную поездку, – говорит Люсьен Верней. Ответы воспроизводить не стоит, вдобавок Маркос не утруждает себя их перечнем. Люсьен Верней: «Вы управляете автобусом с таким чувством ответственности, каковое в наши дни выказывают далеко не все водители». Или: «Я не могу покинуть автобус, не выразив вам свою благодарность». Или: «Я никогда не позволил бы себе завершить поездку, не выразив во всеуслышание удовольствие, полученное от нее, которое прошу вас передать администрации».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86