Откуда-то принесли воды, где-то раздобыли дров, мы с Иваном Федоровичем начистили картошку и сейчас в ожидании этого лакомства пускаем слюни.
Вдруг на околице деревни в облачке пыли показался быстро приближающийся к нам мотоциклист. Остановившись у нашего костра, он с [ 188] донесением в руке побежал к офицеру, уже поднявшемуся ему навстречу. Прочитав бумагу, офицер тотчас же приказывает нам подниматься и идти дальше. Оказывается, где-то невдалеке прорвались американцы и теперь идут сюда.
Но нас это совсем не устраивает - картофель только закипает и еще не сварился. А что касается американцев, то зачем нам от них уходить? Они свои, и все равно через день-два нас догонят. Поэтому мы четверо не встаем и продолжаем варить. Сейчас картофель для нас дороже всего на свете. К нам подходят двое конвоиров и в несколько просительном тоне предлагают нам встать и идти в строй. После небольшой паузы я, повернувшись к ним и подбирая немецкие слова в предложение, говорю:
- Wir der Kartoffel kochen. Warten Sie. (Мы картофель варим. Подождите.)
Это уже наглость. Самое бы время поддать нашу картошку ногой, а нас прикладами погнать в колонну. Но времена уже не те - те прошли. Сейчас Иван Федорович в раздумье играет своим английским ножом, то выдвигая, то пряча выскакивающее на пружине лезвие. Вытащил плоский немецкий штык и Алеша и для вида подгребает им угли. Конвойные не уходят и продолжают просить, говоря, что недалеко в следующей деревне для нас приготовлен хороший обед со свиным мясом. Никто им не верит, вероятно, они и сами знают, что этого нет и не будет. Просто они не знают, как прилично закончить этот неприятный разговор. И вдруг вскакивает Семен и, сделав резкий непристойный жест, крикливо частит:
- Врешь ты, ...мать, мать, мать. Сам катись отсюда!
Конвоиров это обескураживает: таких грубостей они, должно быть, от русских еще не слышали. Старший из них с негодующим видом, грозя нам пальцем, что-то пространно и наставительно говорит, затем, круто повернувшись, оба уходят и догоняют нашу сильно поредевшую колонну. Иван Федорович, единственный из нас, по-настоящему знающий немецкий язык, говорит, что, по словам немцев, мы поступаем безрассудно. Мы плохо знаем то, что вся прифронтовая полоса кишит полевой жандармерией, пикетами СС, группами гражданской обороны и Verwolf (Оборотень). Все они, по словам конвойных, имеют прямой приказ - таких как мы, расстреливать на месте. Мы же, по их мнению, имеем единственный шанс уцелеть только в составе организованных колонн. Увы, скоро в этом мы убедились сами. Но чего не делает наша российская беспечность и вечная надежда на "авось".
В небольшой чистенький поселок или городок мы пришли уже затемно. Везде в поселке аккуратные красивые домики. Перед нами цветники и палисадники, в которых и на кустах, и на вьющихся плетях зацвели розы. Все очень красиво, но нас это совсем не радует. Самое главное для нас - это устроиться ночевать. Но где ночевать, мы не знаем, так как от колонны мы отстали, и заботиться о нас больше некому. Стемнело очень быстро, на улицах ни души, не светится ни одно окно, и только мы бесприютные бродим, ища пристанища. Сейчас нас шестеро. Пристал к нам немолодой харьковчанин Петр Ефимович и совсем мальчик Ваня. Петр Ефимович и видом, и акцентом очень похож на еврея, но, конечно, говорить об этом ни он, ни мы не считаем нужным. Ваня сразу же увидел в Семке непререкаемый авторитет, и тот взял его к себе в подчинение.
Наконец нам судьба улыбнулась. В полной темноте попадаем в большое помещение, по-видимому, раньше служившее гаражом. Внутри при слабом свете маленькой коптилки видим многих людей, лежащих на грязном, пропитанном бензином и маслом, полу. По шинелям - это итальянцы. На нас они не обращают никакого внимания. Вероятно, или спят, или просто считают наш приход не заслуживающим даже поворота головы. Однако когда мы гуськом пробираемся в дальний пустой угол, некоторые все же приподнимаются и внимательно, но молча нас разглядывают. Забравшись в угол, тесно ложимся и, как мне кажется, мгновенно засыпаем. Итак, прошли еще сутки нашего похода. Стоп! Говорить так нельзя - сутки еще не миновали.
Тяжелое и неприятное пробуждение. Непонятно, где я и что со мной, но чувствуется недоброе.
Какие-то резкие крики и бегающие лучи сильных фонарей. В дверях двое жандармов, а позади них вооруженные штатские. Сейчас восприятие происходящего обострено, и память отчетливо фиксирует нужные детали. За спиной жандарма различаю высокого плечистого человека в зеленом охотничьем костюме, шляпе с пером и высоких болотных сапогах. Рядом с ним худощавый, верткий человек чахоточного вида, удивительно похожий на одного из наших шахтеров ночной смены. Черты лиц остальных скрыты густым сумраком. Кто они - штатские? Бойцы гражданской обороны или организации Verwolf, которой, как нам говорили, нужно особенно опасаться?
Verwolf - это партизанские группы, созданные накануне поражения Германии. Предполагалось, что они будут бороться с оккупантами точно так же, как боролись с немцами партизаны в России и Франции. Однако этого не получилось, так как тех условий, которые сложились во время войны в России и Франции, в Германии не было, и поэтому Verwolf просуществовал недолго. Тем не менее от их рук перед самым освобождением погибло много советских военнопленных. Да и после капитуляции на пулю и нож Verwolf нарвалось немало беспечных советских и самоуверенных американских военных.
- Wer sind ihr? (Кто вы?)
Итальянец, лежащий недалеко от спрашивающего жандарма, не вставая, а лишь приподняв голову, лениво бросает:
- Italiano! (Итальянцы).
Жандарма, должно быть, такая небрежность сердит.
Теперь он еще более резким тоном рубит:
- Russischen auch hier? (Русские тоже здесь?)
- Nein, nur Italiano! (Нет. Только итальянцы!)
Теперь отвечающий виден. В свете направленных на него фонарей видно, что он совсем молодой человек, но, вероятно, офицер. И вдруг сидящий неподалеку от него пожилой итальянец, старательно и неумело подбирая немецкие слова и путаясь в них, что-то пытается объяснить жандарму. При этом головой кивает в наш угол. Как мне кажется, он хочет сказать, что русские здесь есть и находятся вон в том углу. Может быть, он посчитал, что, когда мы пробирались в дальний угол, то офицер спал и нашего появления не видел? Может быть, сказалась нелюбовь к большевикам, которыми нас считают все? Может быть, проявилась итальянская экспансивность? Всего этого я не знаю, но он явно нас выдавал. Лучи фонарей заметались по гаражу, резанув и в наш угол. Немцы искали тех, о ком говорил итальянец. На мгновение ослепленный ярким лучом, я невольно зажмурил глаза.
В этот момент произошло что-то неожиданно странное. Офицера, который только недавно держался распущенно и нехотя говорил с жандармами, подбросило, как на пружине. Он упруго вскочил на ноги и, быстро подойдя к говорившему, с силой ударил его в лицо. Удар был настолько сильным, что голова итальянца в неверном свете фонаря мотнулась, как тренировочная боксерская груша.
Немцы в хороших затрещинах толк понимают. Поэтому зеленый, а за ним и остальные штатские громко и заливисто смеются. Жандармов все это, однако, сразу не разубеждает. Еще некоторое время они, освещая лицо офицера, пристально на него смотрят, а затем круто поворачиваются и уходят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Вдруг на околице деревни в облачке пыли показался быстро приближающийся к нам мотоциклист. Остановившись у нашего костра, он с [ 188] донесением в руке побежал к офицеру, уже поднявшемуся ему навстречу. Прочитав бумагу, офицер тотчас же приказывает нам подниматься и идти дальше. Оказывается, где-то невдалеке прорвались американцы и теперь идут сюда.
Но нас это совсем не устраивает - картофель только закипает и еще не сварился. А что касается американцев, то зачем нам от них уходить? Они свои, и все равно через день-два нас догонят. Поэтому мы четверо не встаем и продолжаем варить. Сейчас картофель для нас дороже всего на свете. К нам подходят двое конвоиров и в несколько просительном тоне предлагают нам встать и идти в строй. После небольшой паузы я, повернувшись к ним и подбирая немецкие слова в предложение, говорю:
- Wir der Kartoffel kochen. Warten Sie. (Мы картофель варим. Подождите.)
Это уже наглость. Самое бы время поддать нашу картошку ногой, а нас прикладами погнать в колонну. Но времена уже не те - те прошли. Сейчас Иван Федорович в раздумье играет своим английским ножом, то выдвигая, то пряча выскакивающее на пружине лезвие. Вытащил плоский немецкий штык и Алеша и для вида подгребает им угли. Конвойные не уходят и продолжают просить, говоря, что недалеко в следующей деревне для нас приготовлен хороший обед со свиным мясом. Никто им не верит, вероятно, они и сами знают, что этого нет и не будет. Просто они не знают, как прилично закончить этот неприятный разговор. И вдруг вскакивает Семен и, сделав резкий непристойный жест, крикливо частит:
- Врешь ты, ...мать, мать, мать. Сам катись отсюда!
Конвоиров это обескураживает: таких грубостей они, должно быть, от русских еще не слышали. Старший из них с негодующим видом, грозя нам пальцем, что-то пространно и наставительно говорит, затем, круто повернувшись, оба уходят и догоняют нашу сильно поредевшую колонну. Иван Федорович, единственный из нас, по-настоящему знающий немецкий язык, говорит, что, по словам немцев, мы поступаем безрассудно. Мы плохо знаем то, что вся прифронтовая полоса кишит полевой жандармерией, пикетами СС, группами гражданской обороны и Verwolf (Оборотень). Все они, по словам конвойных, имеют прямой приказ - таких как мы, расстреливать на месте. Мы же, по их мнению, имеем единственный шанс уцелеть только в составе организованных колонн. Увы, скоро в этом мы убедились сами. Но чего не делает наша российская беспечность и вечная надежда на "авось".
В небольшой чистенький поселок или городок мы пришли уже затемно. Везде в поселке аккуратные красивые домики. Перед нами цветники и палисадники, в которых и на кустах, и на вьющихся плетях зацвели розы. Все очень красиво, но нас это совсем не радует. Самое главное для нас - это устроиться ночевать. Но где ночевать, мы не знаем, так как от колонны мы отстали, и заботиться о нас больше некому. Стемнело очень быстро, на улицах ни души, не светится ни одно окно, и только мы бесприютные бродим, ища пристанища. Сейчас нас шестеро. Пристал к нам немолодой харьковчанин Петр Ефимович и совсем мальчик Ваня. Петр Ефимович и видом, и акцентом очень похож на еврея, но, конечно, говорить об этом ни он, ни мы не считаем нужным. Ваня сразу же увидел в Семке непререкаемый авторитет, и тот взял его к себе в подчинение.
Наконец нам судьба улыбнулась. В полной темноте попадаем в большое помещение, по-видимому, раньше служившее гаражом. Внутри при слабом свете маленькой коптилки видим многих людей, лежащих на грязном, пропитанном бензином и маслом, полу. По шинелям - это итальянцы. На нас они не обращают никакого внимания. Вероятно, или спят, или просто считают наш приход не заслуживающим даже поворота головы. Однако когда мы гуськом пробираемся в дальний пустой угол, некоторые все же приподнимаются и внимательно, но молча нас разглядывают. Забравшись в угол, тесно ложимся и, как мне кажется, мгновенно засыпаем. Итак, прошли еще сутки нашего похода. Стоп! Говорить так нельзя - сутки еще не миновали.
Тяжелое и неприятное пробуждение. Непонятно, где я и что со мной, но чувствуется недоброе.
Какие-то резкие крики и бегающие лучи сильных фонарей. В дверях двое жандармов, а позади них вооруженные штатские. Сейчас восприятие происходящего обострено, и память отчетливо фиксирует нужные детали. За спиной жандарма различаю высокого плечистого человека в зеленом охотничьем костюме, шляпе с пером и высоких болотных сапогах. Рядом с ним худощавый, верткий человек чахоточного вида, удивительно похожий на одного из наших шахтеров ночной смены. Черты лиц остальных скрыты густым сумраком. Кто они - штатские? Бойцы гражданской обороны или организации Verwolf, которой, как нам говорили, нужно особенно опасаться?
Verwolf - это партизанские группы, созданные накануне поражения Германии. Предполагалось, что они будут бороться с оккупантами точно так же, как боролись с немцами партизаны в России и Франции. Однако этого не получилось, так как тех условий, которые сложились во время войны в России и Франции, в Германии не было, и поэтому Verwolf просуществовал недолго. Тем не менее от их рук перед самым освобождением погибло много советских военнопленных. Да и после капитуляции на пулю и нож Verwolf нарвалось немало беспечных советских и самоуверенных американских военных.
- Wer sind ihr? (Кто вы?)
Итальянец, лежащий недалеко от спрашивающего жандарма, не вставая, а лишь приподняв голову, лениво бросает:
- Italiano! (Итальянцы).
Жандарма, должно быть, такая небрежность сердит.
Теперь он еще более резким тоном рубит:
- Russischen auch hier? (Русские тоже здесь?)
- Nein, nur Italiano! (Нет. Только итальянцы!)
Теперь отвечающий виден. В свете направленных на него фонарей видно, что он совсем молодой человек, но, вероятно, офицер. И вдруг сидящий неподалеку от него пожилой итальянец, старательно и неумело подбирая немецкие слова и путаясь в них, что-то пытается объяснить жандарму. При этом головой кивает в наш угол. Как мне кажется, он хочет сказать, что русские здесь есть и находятся вон в том углу. Может быть, он посчитал, что, когда мы пробирались в дальний угол, то офицер спал и нашего появления не видел? Может быть, сказалась нелюбовь к большевикам, которыми нас считают все? Может быть, проявилась итальянская экспансивность? Всего этого я не знаю, но он явно нас выдавал. Лучи фонарей заметались по гаражу, резанув и в наш угол. Немцы искали тех, о ком говорил итальянец. На мгновение ослепленный ярким лучом, я невольно зажмурил глаза.
В этот момент произошло что-то неожиданно странное. Офицера, который только недавно держался распущенно и нехотя говорил с жандармами, подбросило, как на пружине. Он упруго вскочил на ноги и, быстро подойдя к говорившему, с силой ударил его в лицо. Удар был настолько сильным, что голова итальянца в неверном свете фонаря мотнулась, как тренировочная боксерская груша.
Немцы в хороших затрещинах толк понимают. Поэтому зеленый, а за ним и остальные штатские громко и заливисто смеются. Жандармов все это, однако, сразу не разубеждает. Еще некоторое время они, освещая лицо офицера, пристально на него смотрят, а затем круто поворачиваются и уходят.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89