Когда майор отдавал им этот приказ, немецкая гордость мгновенно обратилась в угодливость и немцы чуть не бегом кинулись исполнять распоряжение. Но стоило им пересечь улицу, как на их лицах появилась суровость, в тоне зазвучали резкие и начальственные нотки. Майор, будучи, должно быть, в хорошем настроении, отнёсся к нам благосклонно. Спросив, кто мы такие, заулыбался и сказал, что теперь уже скоро нас отправят в Россию. Сейчас, глядя на нас, в тон ему сладко заулыбались и немцы.
Глава 17.
Прощание с армией
С адского грохоту, свисту оглох,
С русского голоду чуть не подох.
Некрасов. Пир на весь мир
Подали эшелон, и мы в него лезем. Вагончики старинные, маленькие, в них, вероятно, ездил ещё Достоевский, путешествуя по Германии. Мест в эшелоне, должно быть, впятеро меньше, чем нас. Впрочем, для того времени посадка обычная. Вагоны набиваются битком, а кому не хватает места, располагаются на площадках, сидят на подножках или лезут на крыши. Я, глядя на других, оборудовал себе плацкартное место, только не внутри, а снаружи вагона. Для этого положил на перекладины под навесом крыши над площадкой широкую доску и на неё улёгся. Пока поезд не тронулся, так лежать великолепно. Мешают, правда, крышные пассажиры: они всё время через меня лазают и толкают ногами в бока. Однако всё-таки здесь лучше, чем стоять в тесно набитом вагоне.
Ночью просыпаюсь от сильной качки. Моя плацкартная доска елозит из стороны в сторону, вот-вот выскочит из перекладин. Тогда я с ней вместе полечу прямо под колёса. Хватаюсь руками за перекладины и кое-как держусь. Надо было бы на остановке прибить какие-нибудь упоры. Однако пересилила беспечность и надежда на авось. Сейчас поезд, который еле-еле тащился, несётся как бешеный. На дороге всё время уклоны и повороты; свистит тёплый ветер. Не спят и крышные пассажиры, охают и ворочаются. Чтобы не свалиться, привязывают себя ремнями и верёвками к вентиляционным трубам или держатся друг за друга и за что придётся.
Утром Познань - большой и оживлённый город. Посередине красная кирпичная крепость постройки, должно быть, середины прошлого века. Это огромное круглое сооружение с бойницами, смотрящими во все стороны.
Мы, однако, не туристы, и любоваться здешними достопримечательностями не собираемся. К тому же нет у нас и гидов. Впрочем, несколько своеобразные экскурсоводы, пожалуй, у нас есть: это наши пустые желудки. Они-то и зовут нас походить по городу. Ведь, как всегда, нас кормят только в расчёте на дорогу, а всякие стоянки, разумеется, при этом не учитываются. А стоянка в Познани, говорят, продлится не менее суток.
У нас с Иваном Фёдоровичем сохранилось немного немецких и русских денег. Немецкие были получены за работу в шахте, а русские - за погрузку автомашины. По нашим представлениям, это целый капитал. Поэтому мы чувствуем себя солидными людьми и уверенно входим в первый же встретившийся на пути магазин. Пожалуй, это не магазин, а мелочная лавочка, в которой всего понемногу. Лежит хлеб, в бочонке селёдки, на полках какие-то бутылки и тут же различная хозяйственная утварь. За прилавком в клеёнчатом переднике высокий немолодой поляк. Он перекидывается словами с тремя посетителями, сидящими тут же за столиком с кружками в руках. Хозяин нас как бы не замечает и продолжает говорить со своими.
Ждём минуту, две, может быть, и больше. Поляк по-прежнему нас игнорирует. Тогда я, вынув деньги, прошу его продать нам буханку хлеба, за русские или за немецкие. Поляка как током ударило. Он, резко вздёрнув голову и презрительно глядя на нас, принял гордый и надменный вид. Могло показаться, что перед нами не мелочной торговец, а ясновельможный пан. Тут же, кивая на нас, он стал быстро что-то говорить своим соотечественникам, в его тоне звучала то угроза, то насмешка. Слышалось: "москали", "пся крев" и другие, вероятно, не менее сильные и неблагозвучные эпитеты. Всё это явно направлялось в наш огород. Затем, быстро выхватив у меня из рук трёхрублёвку, он стал издали её внимательно рассматривать. Секунду подержав, смачно плюнул в эту зелёную бумажку и, скомкав, бросил мне в лицо.
Такого обращения с покупателями видеть мне не приходилось. Бывало, и у себя на родине продавцы держатся грубо и заносчиво, но там это можно объяснить их задёрганностью, низкой культурой и другими обстоятельствами. Здесь же изливалась лютая злоба и ненависть. Естественно, оба мы стали протестовать и отругиваться. Тогда, выскочив из-за прилавка, поляк с помощью своих троих соотечественников вытолкал нас из лавочки взашей.
Зашли ещё в такую же мелочную лавочку, благо их здесь множество. Входная дверь оповестила о нашем приходе звоном колокольчика. В лавочке было несколько покупателей, за прилавком стояла толстая полька, бросившая на нас вопросительный, но явно недобрый взгляд. Дождавшись, пока она отпустила покупателей и поболтала с ними, мы, как и в первой лавочке, попросили её продать нам на немецкие или на русские деньги хлеба и немного соли. Обратились мы к ней по-русски, а потом по-немецки. Я не думаю, чтобы она нас не поняла, однако, вместо ответа хозяйка отвернулась и слегка приподняв юбку, похлопала себя по широкому заду. Потом, мешая польскую, русскую и немецкую речь, крикнула, что она нам ничего не продаст и чтобы мы убирались прочь. Тут же добавила, что и мы, и немцы - вшистко едно (одно и то же).
Такая метаморфоза нас прямо ошарашила. Ведь только что перед нами она была так доброжелательна и любезна с покупателями, которые частично расплачивались такими же марками.
Везде было то же самое. Когда мы что-либо спрашивали у прохожих, те, не отвечая, отворачивались и шли дальше. На станции у себя в эшелоне нам рассказали, что и у других получалось не лучше. Некоторые не смогли ничего купить даже на новые польские деньги.
Всё же в одном довольно солидном магазине, правда, с насмешливым и пренебрежительным видом, буханку хлеба за немецкие деньги нам продали. Но, как мы узнали потом, с нас содрали втрое дороже, чем брали с поляков.
Долго стоим на разъезде, но как в тупике: никто нас не обгоняет и нет встречных. Кругом тишина, а о причине стоянки никто ничего не знает. Нас это, впрочем, не интересует; таких стоянок случалось немало. Чтобы поразмяться, мы вылезаем из своего ковчега и слоняемся по разъезду. Свечерело, и пора на покой. Одни лезут в вагоны, а другие, более беспечные, располагаются невдалеке прямо на земле, дескать, раньше утра всё равно не тронемся. Вдруг протяжные гудки, и мы, прервав сон, бросаемся по местам. В темноте, разумеется, возникает путаница, сопровождаемая отчаянной руганью. Поезд трогается, но идёт необычно тихо, часто давая гудки.
Вскоре остановка, и нам приказывают вылезать. Впереди совершенно фантастическая картина. Горят костры, освещающие груды обломков, завалившие путь. На рельсах уцелело лишь несколько вагонов - всё остальное обращено в хаос. Произошло крушение. Под локомотивом воронка, в которую он и свалился, а вагоны, подобно гусенице, вспучились вверх и налезли один на другой. Поэтому больше пострадали вагоны спереди и посередине поезда. Вспучивание середины смягчило толчок и этим, должно быть, спасло хвостовые вагоны. Поезд вёз из Германии в СССР машины, танки и другое оборудование. Сейчас всё это, бесформенной грудой перемешанное с обломками вагонов, лежит на полотне и по откосам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Глава 17.
Прощание с армией
С адского грохоту, свисту оглох,
С русского голоду чуть не подох.
Некрасов. Пир на весь мир
Подали эшелон, и мы в него лезем. Вагончики старинные, маленькие, в них, вероятно, ездил ещё Достоевский, путешествуя по Германии. Мест в эшелоне, должно быть, впятеро меньше, чем нас. Впрочем, для того времени посадка обычная. Вагоны набиваются битком, а кому не хватает места, располагаются на площадках, сидят на подножках или лезут на крыши. Я, глядя на других, оборудовал себе плацкартное место, только не внутри, а снаружи вагона. Для этого положил на перекладины под навесом крыши над площадкой широкую доску и на неё улёгся. Пока поезд не тронулся, так лежать великолепно. Мешают, правда, крышные пассажиры: они всё время через меня лазают и толкают ногами в бока. Однако всё-таки здесь лучше, чем стоять в тесно набитом вагоне.
Ночью просыпаюсь от сильной качки. Моя плацкартная доска елозит из стороны в сторону, вот-вот выскочит из перекладин. Тогда я с ней вместе полечу прямо под колёса. Хватаюсь руками за перекладины и кое-как держусь. Надо было бы на остановке прибить какие-нибудь упоры. Однако пересилила беспечность и надежда на авось. Сейчас поезд, который еле-еле тащился, несётся как бешеный. На дороге всё время уклоны и повороты; свистит тёплый ветер. Не спят и крышные пассажиры, охают и ворочаются. Чтобы не свалиться, привязывают себя ремнями и верёвками к вентиляционным трубам или держатся друг за друга и за что придётся.
Утром Познань - большой и оживлённый город. Посередине красная кирпичная крепость постройки, должно быть, середины прошлого века. Это огромное круглое сооружение с бойницами, смотрящими во все стороны.
Мы, однако, не туристы, и любоваться здешними достопримечательностями не собираемся. К тому же нет у нас и гидов. Впрочем, несколько своеобразные экскурсоводы, пожалуй, у нас есть: это наши пустые желудки. Они-то и зовут нас походить по городу. Ведь, как всегда, нас кормят только в расчёте на дорогу, а всякие стоянки, разумеется, при этом не учитываются. А стоянка в Познани, говорят, продлится не менее суток.
У нас с Иваном Фёдоровичем сохранилось немного немецких и русских денег. Немецкие были получены за работу в шахте, а русские - за погрузку автомашины. По нашим представлениям, это целый капитал. Поэтому мы чувствуем себя солидными людьми и уверенно входим в первый же встретившийся на пути магазин. Пожалуй, это не магазин, а мелочная лавочка, в которой всего понемногу. Лежит хлеб, в бочонке селёдки, на полках какие-то бутылки и тут же различная хозяйственная утварь. За прилавком в клеёнчатом переднике высокий немолодой поляк. Он перекидывается словами с тремя посетителями, сидящими тут же за столиком с кружками в руках. Хозяин нас как бы не замечает и продолжает говорить со своими.
Ждём минуту, две, может быть, и больше. Поляк по-прежнему нас игнорирует. Тогда я, вынув деньги, прошу его продать нам буханку хлеба, за русские или за немецкие. Поляка как током ударило. Он, резко вздёрнув голову и презрительно глядя на нас, принял гордый и надменный вид. Могло показаться, что перед нами не мелочной торговец, а ясновельможный пан. Тут же, кивая на нас, он стал быстро что-то говорить своим соотечественникам, в его тоне звучала то угроза, то насмешка. Слышалось: "москали", "пся крев" и другие, вероятно, не менее сильные и неблагозвучные эпитеты. Всё это явно направлялось в наш огород. Затем, быстро выхватив у меня из рук трёхрублёвку, он стал издали её внимательно рассматривать. Секунду подержав, смачно плюнул в эту зелёную бумажку и, скомкав, бросил мне в лицо.
Такого обращения с покупателями видеть мне не приходилось. Бывало, и у себя на родине продавцы держатся грубо и заносчиво, но там это можно объяснить их задёрганностью, низкой культурой и другими обстоятельствами. Здесь же изливалась лютая злоба и ненависть. Естественно, оба мы стали протестовать и отругиваться. Тогда, выскочив из-за прилавка, поляк с помощью своих троих соотечественников вытолкал нас из лавочки взашей.
Зашли ещё в такую же мелочную лавочку, благо их здесь множество. Входная дверь оповестила о нашем приходе звоном колокольчика. В лавочке было несколько покупателей, за прилавком стояла толстая полька, бросившая на нас вопросительный, но явно недобрый взгляд. Дождавшись, пока она отпустила покупателей и поболтала с ними, мы, как и в первой лавочке, попросили её продать нам на немецкие или на русские деньги хлеба и немного соли. Обратились мы к ней по-русски, а потом по-немецки. Я не думаю, чтобы она нас не поняла, однако, вместо ответа хозяйка отвернулась и слегка приподняв юбку, похлопала себя по широкому заду. Потом, мешая польскую, русскую и немецкую речь, крикнула, что она нам ничего не продаст и чтобы мы убирались прочь. Тут же добавила, что и мы, и немцы - вшистко едно (одно и то же).
Такая метаморфоза нас прямо ошарашила. Ведь только что перед нами она была так доброжелательна и любезна с покупателями, которые частично расплачивались такими же марками.
Везде было то же самое. Когда мы что-либо спрашивали у прохожих, те, не отвечая, отворачивались и шли дальше. На станции у себя в эшелоне нам рассказали, что и у других получалось не лучше. Некоторые не смогли ничего купить даже на новые польские деньги.
Всё же в одном довольно солидном магазине, правда, с насмешливым и пренебрежительным видом, буханку хлеба за немецкие деньги нам продали. Но, как мы узнали потом, с нас содрали втрое дороже, чем брали с поляков.
Долго стоим на разъезде, но как в тупике: никто нас не обгоняет и нет встречных. Кругом тишина, а о причине стоянки никто ничего не знает. Нас это, впрочем, не интересует; таких стоянок случалось немало. Чтобы поразмяться, мы вылезаем из своего ковчега и слоняемся по разъезду. Свечерело, и пора на покой. Одни лезут в вагоны, а другие, более беспечные, располагаются невдалеке прямо на земле, дескать, раньше утра всё равно не тронемся. Вдруг протяжные гудки, и мы, прервав сон, бросаемся по местам. В темноте, разумеется, возникает путаница, сопровождаемая отчаянной руганью. Поезд трогается, но идёт необычно тихо, часто давая гудки.
Вскоре остановка, и нам приказывают вылезать. Впереди совершенно фантастическая картина. Горят костры, освещающие груды обломков, завалившие путь. На рельсах уцелело лишь несколько вагонов - всё остальное обращено в хаос. Произошло крушение. Под локомотивом воронка, в которую он и свалился, а вагоны, подобно гусенице, вспучились вверх и налезли один на другой. Поэтому больше пострадали вагоны спереди и посередине поезда. Вспучивание середины смягчило толчок и этим, должно быть, спасло хвостовые вагоны. Поезд вёз из Германии в СССР машины, танки и другое оборудование. Сейчас всё это, бесформенной грудой перемешанное с обломками вагонов, лежит на полотне и по откосам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89