- Есть-с, - отвечала, улыбнувшись, Ида.
- Покажите нам ее здесь.
- Здесь нет ее.
- Кто же это такая? Антигона, верно?
- Нет, не Антигона. - Нет, без шуток, скажите, пожалуйста, какой из всех известных вам женщин вы больше всех сочувствуете?
- Моей маме, - ответила спокойно Ида и отправилась к бабушке с кружкою шалфейного питья, приготовленного на ночь старушке.
- Роман Прокофьич! - тихо позвала Софья Карловна художника. Истомин нагнулся.
- Какая, я говорю, у меня дочь-то!
- Это вы об Иде Ивановне?
- Да, Идочка-то; я о ней вам говорю. Ведь это, истинно надо сказать правду, счастливая и пресчастливая я мать. Вы знаете, как это странно, вот я нынче часто слышу, многие говорят, - и Фриц тоже любит спорить, что снам не должно верить, что будто сны ничего не значат; а я, как хотите, ни за что с этим не могу согласиться. Мы все с Авдотьюшкой друг другу сны рассказываем. - Старуха подвинулась к Истомину и заговорила: - Представьте вы себе, Роман Прокофьич, что когда я была Иденькой беременна... Маничка, выйди, моя крошечка; поди там себе пелериночку поправь.
Маня, слегка покраснев, встала и вышла за сестрою.
- Да; так вы представьте себе, Роман Прокофьич, девять месяцев кряду, каждую ночь, каждую ночь мне все снилось, что меня какой-то маленький ребенок грудью кормит. И что же бы вы думали? родила я Идочку, как раз вот, решительно как две капли воды то самое дитя, что меня кормило... Боже мой! Боже мой! вы не знаете, как я сокрушаюсь о моем счастье! Я такая счастливая, такая счастливая мать, такие у меня добрые дети, что я боюсь, боюсь... не могу я быть спокойна. Ах, не могу быть спокойна!
Истомин, мне показалось, смутился при выражении этой внезапной и неудержимой грусти Софьи Карловны. Он хотел ее уговаривать, но это ему не удавалось.
- Представьте себе, если посудить здраво, - продолжала старуха, - ведь сколько есть на свете несчастных родителей - ведь это ужас! Ведь это, Роман Прокофьич, самое большое несчастие. У кого нет детей, говорят, горе, а у кого дурные дети - вдвое. Ну, а я - чем я этого достойна... - старуха пригнулась к полу и, как будто поднимая что-то, с страхом и благоговением шептала: - Чем я достойна, что у меня дети... ангелы?.. Мои ангелы! мои ангелы! - заговорила она громко при появлении в эту минуту в дверях обеих дочерей своих.
- Иденька! Иденька! дитя мое! друг мой! - звала она и, раскрыв дрожащие руки, без всякой причины истерически заплакала. - Идочка! ангел, министр мой, что мне все что-то кажется страшное; что мне все кажется, что у меня берут вас, что мы расстаемся!
Она обхватила руками шею дочери и, не переставая дрожать и плакать, жарко целовала ее в глаза, в лоб и в голову.
- Успокойтесь, мама, я всегда буду с вами.
- Со мною, да, со мною! - лепетала Софья Карловна. - Да, да, ты со мною. А где же это моя немушка, - искала она глазами по комнате и, отпустив Иду, взяла младшую дочь к себе на колени. - Немуша моя! рыбка немая! что ты все молчишь, а? Когда ж ты у нас заговоришь-то? Роман Прокофьич! Когда она у нас заговорит? - обратилась опять старуха к Истомину, заправляя за уши выбежавшую косичку волос Мани. - Иденька, вели, мой друг, убирать чай!
Ида кликнула кухарку и стала сама помогать ей, а Софья Карловна еще раз поцеловала Маню и, сказав ей: "Поди гуляй, моя крошка", сама поплелась за свои ширмы.
- Идочка! бабушка давно легла? - спрашивала она оттуда.
- Давно, мамаша, - ответила Ида, уставляя в шкафы перемытую посуду, и, положив на карниз шкафа ключ, сказала мне: - Пойдемте, пожалуйста, немножко пройдемтесь, голова страшно болит.
Когда мы проходили залу, Истомин стоял по-прежнему с Маней у гравюр.
- Куда ты? - спросила Маня сестру.
- Хочу пройтись немножко; у меня страшно голова болит.
- Это вам честь делает, - вмешался Истомин.
- Да, значит голова есть; я это знаю, - отвечала Ида и стала завязывать перед зеркалом ленты своей шляпы. Ей, кажется, хотелось, чтобы и Маня пошла с нею, но Маня не трогалась. Истомин вертелся: ему не хотелось уходить и неловко было оставаться.
- Ида Ивановна, - спросил он, переворачивая свои гравюры, - да покажите же, пожалуйста, какая из этих женщин вам больше всех нравится! Которая ближе к вашему идеалу?
- Ни одна, - довольно сухо на этот раз ответила Ида.
- Без шуток? У вас нет и идеала?
- Я вам этого не сказала, а я сказала только, что здесь нет ее, произнесла девушка, спокойно вздергивая на пажи свою верхнюю юбку.
- А кто же, однако, ваш идеал?
- Мать Самуила.
- Вон кто!.. Родители мои, что за елейность! за что бы это она в такой фавор попала?
- За то, что она воспитала такого сына, который был и людям мил и богу любезен. Истомин промолчал.
- А ваш идеал, сколько я помню, Анна Денман?
- Анна Денман, - отвечал с поклоном художник.
- То-то, я это помню.
- И должен сознаться, что мой идеал гораздо лучше вашего.
- Всякому свое хорошо.
- Нет-с, не все хорошо! Если бы вы, положим, встретили свой идеал, что ж бы, какие бы он вам принес радости? Вы могли бы ему поклониться до земли?
- Да.
- А я свой мог бы целовать.
- Вот это в самом деле не входило в мои соображения, - отшутилась Ида.
- Да как же! Это ведь тоже - "всякому свое". В песне поется:
Сей, мати, мучицу,
Пеки пироги;
К тебе будут гости,
Ко мне женихи;
Тебе будут кланяться,
Меня целовать.
Роман Прокофьич, видно, вдруг позабыл даже, где он и с кем он. Цели, ближайшие цели его занимали так, что он даже склонен был не скрывать их и поднести почтенному семейству дар свой, не завертывая его ни в какие бумажки.
Ида не ответила ему ни слова.
- Мама! - крикнула она, идучи к двери. - Посидите, дружок мой, в магазине. Запирать еще рано, - я сейчас вернусь.
Мы обошли три линии, не сказав друг другу ни слова; дорогой я два или три раза начинал пристально смотреть на Иду, но она не замечала этого и твердой походкой шла, устремив неподвижно свои глаза вперед. При бледном лунном свете она была обворожительно хороша и характерна.
Когда мы повернули к их дому, я решился сказать ей, что она, кажется, чем-то очень расстроена.
- Нет, чем же расстроена? У меня просто голова болит невыносимо, ответила она, и с тем мы с нею и простились у их подъезда.
"А что это Софья Карловна все так совещательно обращается к почтенному Роману Прокофьичу? - раздумывал я, оставшись сам с собою. - Пленил он ее просто своей милой короткостью, или она задумала женихом его считать для Мани?"
"Не быть этому и не бывать, моя божья старушка. Не нужна ему Анна Денман, с руки ему больше Фрина Мегарянка", - решил я себе, и не один я так решил себе это.
Вскоре после того, так во второй половине марта, Ида Ивановна зашла ко мне, посидела, повертелась на каком-то общем разговоре и вдруг спросила:
- Вы, кажется, немножко разладили с Истоминым?
- Не разладил, - отвечал я, - а так, что-то вроде черной кошки между нами пробежало.
- Я это заметила, - отвечала Ида и через минуту добавила: - Если вы нас любите, поговорите-ка вы с ним хорошенько... ,
Удивительные глаза Иды Ивановны диктовали, о чем я должен поговорить.
- Хорошо, Ида Ивановна, я поговорю.
- Вы помните, как мы с вами ели недавно орехи?
- Помню-с.
- Я думаю, ни один человек в своей жизни не съел за один раз столько этой гадости, сколько я их тогда перегрызла. Это, понимаете, отчего так елось?.. Это я себя кусала, потому что во мне вот что происходило.
Ида, сердито наморщив лоб, повернула рукою возле своего сердца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53