22 В первом приближении - ибо еще только предстоит дать его конечное определение - телефон есть нечто, одновременно и большее, и меньшее самого себя. Возможно поэтому, что телефон как таковой принадлежит к нераспознаваемому топосу или находится в сфере athetic - атетического ответствования23 , сбор сведений о нем ни в коем случае не возможен без помех на линии - особенно если речь идет о Хайдеггере и Второй мировой войне. Нас постоянно будет прерывать фон внутреннего беспокойства и синхронизация с зуммером истории, прорывающимся на линию мысли. Для защиты нашего прочтения от вторжения репрессирующих включений, сигналов занято и прерывов связи, будет вновь мобилизовано нечто вроде кодекса нервов 5) Допустим, мы начнем с цитирования Хайдеггера решительно не философским образом, с того места, где рассердившись на вопросы репортера, он дает ответы в жанре уклонения от проблемы:
Heidegger: Das ist eine Verleumdung. (Это клевета)
Шпигель : Und es gibt auch keinen Brief in der dieses Verbot gegen Husserl ausgesprochen wird? Wie wokl ist dieses Gerucht worl aufgecommen? (И не существует никакого письма, в котором выражен этот запрет? Как же возник такой слух?)
Хайдеггер: Weiss ich auch niht, ich finde dafur keine Erklarung. Die Unmoglichkeit dieser dieser ganzen Sache kann ich Ihnen dadurch demonstrieren, was auch nicht bekannt ist. (1,9) (Я тоже этого не знаю. Не нахожу никакого объяснения. Невозможность всего этого дела могу вам доказать с помощью фактов, которые тоже неизвестны).6)
Таким образом, благодаря переводу, Гуссерль исключен дважды. И раз уж Хайдеггер собирается нечто доказать , возможно, что настроение его не такое уж нефилософское . Хайдеггер полагает себя чем-то вроде незамутненного проекта для крайне запутанного исторического повествования, в котором звучит, между прочим, телефонный звонок. В цитированном пассаже этот зов зафиксирован; технически, связь Хайдеггера с утробой государства еще не закреплена. Что означает начать телефонный вызов с цитирования слуха? Или с цитирования Хайдеггера? Не того Хайдеггера, чье имя25 резонирует с имперским достоинством, а Хайдеггера, процитированного выше (уже лишенного к тому времени прежнего статуса) - Хайдеггера для всех и ни для кого , если воспользоваться выражением Ницше, - философа, вошедшего в посмертную трансляцию зова. Одна из пометок судьбы нашла место в газетной статье, в радиусе вещания Gerede26 , сразу отсылающего нас к низшим инстанциям языка. То, что процитировано как сказанное - уже по ту сторону досягаемости самого Хайдеггера. Все мы знаем, чего стоят слухи. Более или менее. Во всяком событии их эпистемологический статус таков, что никакое последующее уточнение терминов, видимо, не способно уже привести к надежности референции. В ситуации, создаваемой руморологической паранойей27 , субъект хочет во что бы то ни стало свести счеты с циркуляцией слухов в структуре после моей смерти , в очень зыбкой месте, где слухи сталкиваются друг с другом, в приложении, каковым в данном случае является Шпигель . Пытаясь развеять слух через еженедельник, Хайдеггер адресует его системе телефонной связи. Как раз эта линия и потребует нашего пристального внимания. Услышанные разговоры, возможно, вызовут у нас недоумение: есть нечто странное в объяснениях философа с форумом общественного мнения, связывающим ответствование с теми самыми инстанциями техники, к которым Хайдеггер относился с подозрением. Уж не хотел ли Хайдеггер завещать свое самое аутентичное признание дискурсу Gerede? Иными словами, не стало ли последнее слово Хайдеггера,
предназначенное к посмертному произнесению, ударом по его философии, преисполненным иронии выпадом против зерна собственного мышления (что бы сие значило: Хайдеггер, намеревающийся высказать истину через газету?) или же его пост-присутствие в дискурсе мира взывает к пересмотру проектов языка как дома бытия?
Неверно, что мы в первую очередь вслушиваемся в данность, возникающую из опутанности Хайдеггеровского языка телефонным кабелем, в его слова военного времени или сказанные журналу Шпигель . В некоторых отношениях, в трудах Хайдеггера, включая его финальное интервью, используется телефон для симулирования ответственности там, где царит лишь сумятица и неразборчивость - требующая, тем не менее, нашего декодирования. Именно сам Хайдеггер устанавливает телефон. Он располагает телефон в том сочинении, где хотел бы реализовать свое желание этики. Уже было сказано об отсутствии этики у Хайдеггера. Это приводит к проблеме с нашей центральной АТС; линии эмпирической вины и хайдеггеровской теории вины, похоже, обслуживаются одной и той же телефонисткой. Здесь серьезная проблема для произведения, снабженного телефонным диском, прямое назначение которого - сделать такого рода связи неизбежными, одновременно порождая их и желая аннулировать. Даже если интервью, содержащее телефонный звонок, есть уловка или дымовая завеса, намеренно продуцированная философом - это еще не повод поднимать его на смех. Может потому, что Хайдеггер никогда не углублялся в позу мэтра - видимо, он не желал отстаивать идею высшего служения в духе Бодлера - или же потому, что воздержание от смеха знаменует более суровый приговор - тот, что еще будет зачитан через линию связи, которая временно не обслуживается. Поскольку необходимо избежать смешения топосов эмпирическо-антропологического прочтения вины и теоретически обоснованного, следует учесть, что для Хайдеггера отношения между онтологией и антропологией не являются просто внешними. Филипп Лаку-Лабар убедительно продемонстрировал разделенность исторического и эмпирического в фигуре философа.7)
Пришло время записать сообщение,
выслушать с надлежащим вниманием
то, что было сказано в промежутке
между двумя гудками.
Давайте-ка прокрутим запись, касающуюся двух, по-видимому главных пунктов. Хайдеггер ответил на вызов. В духе Лакана назовем исходную категорию перемещением власти от субъекта к Другому.8) В данном случае Другим оказался группенфюрер университетских штурмовиков. Хайдеггер прослеживает свое отношение к национал-социализму вплоть до этого звонка, указывая, таким образом, нефиксированное место, где другой вторгся в него, необнаружимое место или момент, когда была установлена связь. Он не сообщает о встрече лицом к лицу, но мы ее сейчас устроим без труда.
Сцена может быть передана по телетайпу с учетом двух предварительных моментов. Во-первых, компромисс Хайдеггера с национал-социализмом свидетельствует о соглашении со сверх-технизированной властью. Во-вторых, Хайдеггер фактически разрабатывает идею techne, на которую в значительной степени падает тень отрицания. Получается рассогласование с Бытием, усугубление его опустошения, сокрытости и забвения. Состыковка этих двух аспектов приведет нас к подозрению: а что, если именно теория техники (Technih) толкнула Хайдеггера в ряды нацистской партии? Позднее Хайдеггер дистанцируется от национал-социализма, связав нацистское движение с той же техникой. Но если первоначально Хайдеггер подписывается на нацистскую авантюру, то это происходит в какой-то мере из-за его сопротивления технике, из-за надежды ее превзойти, как превозмогают скорбь или боль потерянности в сфере человеческого. Нам придется обратить внимание на эту немотивированную скорбь, посредством которой Хайдеггер отпевает фигуру техники.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Heidegger: Das ist eine Verleumdung. (Это клевета)
Шпигель : Und es gibt auch keinen Brief in der dieses Verbot gegen Husserl ausgesprochen wird? Wie wokl ist dieses Gerucht worl aufgecommen? (И не существует никакого письма, в котором выражен этот запрет? Как же возник такой слух?)
Хайдеггер: Weiss ich auch niht, ich finde dafur keine Erklarung. Die Unmoglichkeit dieser dieser ganzen Sache kann ich Ihnen dadurch demonstrieren, was auch nicht bekannt ist. (1,9) (Я тоже этого не знаю. Не нахожу никакого объяснения. Невозможность всего этого дела могу вам доказать с помощью фактов, которые тоже неизвестны).6)
Таким образом, благодаря переводу, Гуссерль исключен дважды. И раз уж Хайдеггер собирается нечто доказать , возможно, что настроение его не такое уж нефилософское . Хайдеггер полагает себя чем-то вроде незамутненного проекта для крайне запутанного исторического повествования, в котором звучит, между прочим, телефонный звонок. В цитированном пассаже этот зов зафиксирован; технически, связь Хайдеггера с утробой государства еще не закреплена. Что означает начать телефонный вызов с цитирования слуха? Или с цитирования Хайдеггера? Не того Хайдеггера, чье имя25 резонирует с имперским достоинством, а Хайдеггера, процитированного выше (уже лишенного к тому времени прежнего статуса) - Хайдеггера для всех и ни для кого , если воспользоваться выражением Ницше, - философа, вошедшего в посмертную трансляцию зова. Одна из пометок судьбы нашла место в газетной статье, в радиусе вещания Gerede26 , сразу отсылающего нас к низшим инстанциям языка. То, что процитировано как сказанное - уже по ту сторону досягаемости самого Хайдеггера. Все мы знаем, чего стоят слухи. Более или менее. Во всяком событии их эпистемологический статус таков, что никакое последующее уточнение терминов, видимо, не способно уже привести к надежности референции. В ситуации, создаваемой руморологической паранойей27 , субъект хочет во что бы то ни стало свести счеты с циркуляцией слухов в структуре после моей смерти , в очень зыбкой месте, где слухи сталкиваются друг с другом, в приложении, каковым в данном случае является Шпигель . Пытаясь развеять слух через еженедельник, Хайдеггер адресует его системе телефонной связи. Как раз эта линия и потребует нашего пристального внимания. Услышанные разговоры, возможно, вызовут у нас недоумение: есть нечто странное в объяснениях философа с форумом общественного мнения, связывающим ответствование с теми самыми инстанциями техники, к которым Хайдеггер относился с подозрением. Уж не хотел ли Хайдеггер завещать свое самое аутентичное признание дискурсу Gerede? Иными словами, не стало ли последнее слово Хайдеггера,
предназначенное к посмертному произнесению, ударом по его философии, преисполненным иронии выпадом против зерна собственного мышления (что бы сие значило: Хайдеггер, намеревающийся высказать истину через газету?) или же его пост-присутствие в дискурсе мира взывает к пересмотру проектов языка как дома бытия?
Неверно, что мы в первую очередь вслушиваемся в данность, возникающую из опутанности Хайдеггеровского языка телефонным кабелем, в его слова военного времени или сказанные журналу Шпигель . В некоторых отношениях, в трудах Хайдеггера, включая его финальное интервью, используется телефон для симулирования ответственности там, где царит лишь сумятица и неразборчивость - требующая, тем не менее, нашего декодирования. Именно сам Хайдеггер устанавливает телефон. Он располагает телефон в том сочинении, где хотел бы реализовать свое желание этики. Уже было сказано об отсутствии этики у Хайдеггера. Это приводит к проблеме с нашей центральной АТС; линии эмпирической вины и хайдеггеровской теории вины, похоже, обслуживаются одной и той же телефонисткой. Здесь серьезная проблема для произведения, снабженного телефонным диском, прямое назначение которого - сделать такого рода связи неизбежными, одновременно порождая их и желая аннулировать. Даже если интервью, содержащее телефонный звонок, есть уловка или дымовая завеса, намеренно продуцированная философом - это еще не повод поднимать его на смех. Может потому, что Хайдеггер никогда не углублялся в позу мэтра - видимо, он не желал отстаивать идею высшего служения в духе Бодлера - или же потому, что воздержание от смеха знаменует более суровый приговор - тот, что еще будет зачитан через линию связи, которая временно не обслуживается. Поскольку необходимо избежать смешения топосов эмпирическо-антропологического прочтения вины и теоретически обоснованного, следует учесть, что для Хайдеггера отношения между онтологией и антропологией не являются просто внешними. Филипп Лаку-Лабар убедительно продемонстрировал разделенность исторического и эмпирического в фигуре философа.7)
Пришло время записать сообщение,
выслушать с надлежащим вниманием
то, что было сказано в промежутке
между двумя гудками.
Давайте-ка прокрутим запись, касающуюся двух, по-видимому главных пунктов. Хайдеггер ответил на вызов. В духе Лакана назовем исходную категорию перемещением власти от субъекта к Другому.8) В данном случае Другим оказался группенфюрер университетских штурмовиков. Хайдеггер прослеживает свое отношение к национал-социализму вплоть до этого звонка, указывая, таким образом, нефиксированное место, где другой вторгся в него, необнаружимое место или момент, когда была установлена связь. Он не сообщает о встрече лицом к лицу, но мы ее сейчас устроим без труда.
Сцена может быть передана по телетайпу с учетом двух предварительных моментов. Во-первых, компромисс Хайдеггера с национал-социализмом свидетельствует о соглашении со сверх-технизированной властью. Во-вторых, Хайдеггер фактически разрабатывает идею techne, на которую в значительной степени падает тень отрицания. Получается рассогласование с Бытием, усугубление его опустошения, сокрытости и забвения. Состыковка этих двух аспектов приведет нас к подозрению: а что, если именно теория техники (Technih) толкнула Хайдеггера в ряды нацистской партии? Позднее Хайдеггер дистанцируется от национал-социализма, связав нацистское движение с той же техникой. Но если первоначально Хайдеггер подписывается на нацистскую авантюру, то это происходит в какой-то мере из-за его сопротивления технике, из-за надежды ее превзойти, как превозмогают скорбь или боль потерянности в сфере человеческого. Нам придется обратить внимание на эту немотивированную скорбь, посредством которой Хайдеггер отпевает фигуру техники.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18