ЧЕТЫРЕ ДРУГА
Научно-фантастическая повесть
1
Начну с признания: я не принадлежу к числу горячих поклонников
Кондрата Сабурова. И я не был его близким другом, как считают многие.
Больше того, он временами был мне антипатичен. Прекрасная Адель Войцехович
со всей свойственной ей бесцеремонностью убеждала Кондрата - да и меня
самого, - что я ему завидую. Не думаю, что она права. Я не собираюсь ни
обелять себя, ни тем более напяливать на себя ангельские крылышки. Я не
ангел, это бесспорно. Но и не дьявол, каким она меня живописует. Оставляя
в стороне объективную научную ценность моих споров с Кондратом, уверен,
они имели и то немаловажное субъективное значение, что ограничивали его
фантазию. Он заносился, его нужно было одергивать. Когда человек вообразит
себя непогрешимым, ему море по колено. А море топит корабли, на нем
разражаются бури. Здесь главный источник наших разногласий. Я настаиваю на
этом, что бы теперь ни говорили о моем скверном характере Адель и Эдуард,
изменившие Кондрату в труднейший час его изысканий. Трагический финал
экспериментов свидетельствует, что прав был я, требовавший от Кондрата
осмотрительности, а не они, толкавшие его на научные авантюры. И я
оплакивал гибель Кондрата ничуть не меньше, чем те двое. Ибо ушел от
Кондрата, а не предал его. Он мне однажды сказал: "В тебе я уверен,
Мартын, ты не изменишь, изменить может только друг, а какой ты мне друг!"
Так он понимал меня, Кондрат Сабуров, руководитель Лаборатории ротоновой
энергии. И у меня нет причин стыдиться такой оценки.
Именно в таком смысле я и высказался, когда директор Объединенного
института N 18 академик Огюст Ларр и его заместитель Карл-Фридрих Сомов
вызвали меня на собеседование. Я ни одной минуты не сомневался, что будет
не собеседование, а допрос, и не постеснялся довести до их сведения свое
понимание. Хорошо помню, как по-разному они восприняли мой выпад.
Сейчас я формально обязался вести запись всего, что хоть в отдаленной
степени касалось работ в ротоновой лаборатории, и с удовольствием вписываю
в свой отчет и ту беседу с руководителями института, ибо она не в
отдаленной, а в очень близкой степени затрагивала обстоятельства трагедии.
Огюст Ларр вызвал меня в свой роскошный кабинет в полдень. Окна
выходили на южную сторону, и сквозь стекла лилось жаркое солнце. Я не
люблю чрезмерного света и сел к солнцу спиной. Против своего обыкновения,
Ларр сидел за столом. На огромном столе лежала толстая папка с какими-то
бумагами. Я сказал "против обыкновения", потому что почтенный академик
редко обретается в кабинете, его любимое местопребывание - институтские
коридоры, где он прогуливается то с одним, то с другим сотрудником, заводя
бесконечные обсуждения. А если и проникает в свой кабинет, то не сидит, а
прохаживается вдоль окон или стены - длиннющим его ногам, видимо,
противопоказан покой. Сейчас он сидел, и это, не сомневаюсь, должно было
подчеркивать важность разговора. Он положил на стол волосатые, лопатой,
ладони, вытянул ноги под столом и не сводил с меня настороженного, но, в
общем, доброго взгляда - под кустистыми бровями на узком лице,
перегороженном, как барьером, огромным носом, глаза его, ярко-голубые,
посверкивали, как подожженные изнутри. У него, конечно, красочная
физиономия, у нашего прославленного астрофизика Огюста Ларра, в Портретном
зале Академии наук только президент Академии Альберт Боячек может
соперничать с ним в выразительности лица.
А Карл-Фридрих Сомов, заместитель по общим проблемам, сидел у торца
директорского стола и, не глядя на меня, что-то писал и черкал в обширном
блокноте. Он притворялся, что инициатива вызова принадлежит Ларру, а не
ему. И то, что он вызывающе отстраняется от беседы, предоставляя ее
директору, хотя каждому в институте ведомо, что именно Сомов, а не Ларр
занимается всем, что не имеет сугубо научного содержания, сразу возмутило
меня. Если Сомов хотел настроить меня давать сдачи в ответ на любое
принуждение, то мог заранее рассчитывать на полный успех.
- Друг Мартын, нам хорошо известно, что вы невиновны в несчастье в
ротоновой лаборатории, - так дипломатично начал Огюст Ларр. Он,
несомненно, планировал умелой фразой смягчить ожидаемую от меня резкость.
И план его, естественно, имел бы успех, если бы сам Ларр не испортил его
последующими словами: - Но вы были посвящены во все детали исследований
Сабурова, знали его цели и намерения, он делился с вами своими идеями...
Я понял, что нужно немедля поставить межи разговору, ибо он грозил
безбрежно расплыться.
- Детали экспериментов я, конечно, знал. О целях, которые ставил себе
Сабуров, иногда догадывался. Что до идей, то они являлись ему столь густо
и были столь разнообразны, что он и сам в них не всегда разбирался, а уж
поделиться ими зачастую забывал.
- Но его намерения...
- То же относится и к его намерениям. Я полагаю, речь идет об
экспериментах, а не общечеловеческих свойствах? В быту его намерения были
обычны: поесть, если уж стало невтерпеж после пропуска обеда пропускать
еще и ужин, поспать часок днем после бессонной ночи. Тут он был такой же,
как вы или я.
- Вы считаете обычным быть таким, как вы? Но, друг Мартын, общее
мнение в институте, что если и поискать необычностей, то лучшего примера,
чем даете вы, не найти.
- В институте N 18 ошибаются не только в научных экспериментах, -
парировал я. - Однако не понимаю: вы вызвали меня для обсуждения моего
характера?
- Вы сами догадываетесь: не для этого. Мы пригласили вас, чтобы
разобраться в причинах взрыва в ротоновой лаборатории.
- Вы недовольны отчетом вами же назначенной следственной комиссии?
Разве она не зафиксировала все обстоятельства трагедии?
- Ваше мнение не отражено в выводах комиссии, а оно существенно - вы
были самым близким сотрудником Сабурова.
- Во время взрыва и последующего расследования я находился в
командировке на дальних планетах, поэтому не мог приобщить своих показаний
к тому, что комиссия установила. Последние эксперименты Сабурова мне
неизвестны. И у меня не было никакого желания знакомиться с ними. Я не из
тех, кто сует свой нос в дела, от которых его бесцеремонно отстраняют.
- Вы написали мне, что просите перевода, потому что вас
заинтересовали другие темы, - мягко напомнил директор.
Я не сдержал горечи.
- А как было писать? Что Кондрат указал мне на дверь? А ведь было
так! Не просто указал на дверь, а схватил за шиворот и пытался вытолкнуть
в коридор. Только то, что я много сильней его и не постеснялся доказать
ему это, спасло меня от вылета наружу. Этого было достаточно, чтобы я
навсегда перестал интересоваться всем, что Сабуров делает в лаборатории.
Не требуйте от меня никаких показаний. Я не уверен, что они смогут быть
объективными.
Ларр, по всему, не ожидал такого отпора. И тут в беседу вступил
Карл-Фридрих Сомов. Я никогда не разделял ненависти Кондрата к первому
заместителю директора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Научно-фантастическая повесть
1
Начну с признания: я не принадлежу к числу горячих поклонников
Кондрата Сабурова. И я не был его близким другом, как считают многие.
Больше того, он временами был мне антипатичен. Прекрасная Адель Войцехович
со всей свойственной ей бесцеремонностью убеждала Кондрата - да и меня
самого, - что я ему завидую. Не думаю, что она права. Я не собираюсь ни
обелять себя, ни тем более напяливать на себя ангельские крылышки. Я не
ангел, это бесспорно. Но и не дьявол, каким она меня живописует. Оставляя
в стороне объективную научную ценность моих споров с Кондратом, уверен,
они имели и то немаловажное субъективное значение, что ограничивали его
фантазию. Он заносился, его нужно было одергивать. Когда человек вообразит
себя непогрешимым, ему море по колено. А море топит корабли, на нем
разражаются бури. Здесь главный источник наших разногласий. Я настаиваю на
этом, что бы теперь ни говорили о моем скверном характере Адель и Эдуард,
изменившие Кондрату в труднейший час его изысканий. Трагический финал
экспериментов свидетельствует, что прав был я, требовавший от Кондрата
осмотрительности, а не они, толкавшие его на научные авантюры. И я
оплакивал гибель Кондрата ничуть не меньше, чем те двое. Ибо ушел от
Кондрата, а не предал его. Он мне однажды сказал: "В тебе я уверен,
Мартын, ты не изменишь, изменить может только друг, а какой ты мне друг!"
Так он понимал меня, Кондрат Сабуров, руководитель Лаборатории ротоновой
энергии. И у меня нет причин стыдиться такой оценки.
Именно в таком смысле я и высказался, когда директор Объединенного
института N 18 академик Огюст Ларр и его заместитель Карл-Фридрих Сомов
вызвали меня на собеседование. Я ни одной минуты не сомневался, что будет
не собеседование, а допрос, и не постеснялся довести до их сведения свое
понимание. Хорошо помню, как по-разному они восприняли мой выпад.
Сейчас я формально обязался вести запись всего, что хоть в отдаленной
степени касалось работ в ротоновой лаборатории, и с удовольствием вписываю
в свой отчет и ту беседу с руководителями института, ибо она не в
отдаленной, а в очень близкой степени затрагивала обстоятельства трагедии.
Огюст Ларр вызвал меня в свой роскошный кабинет в полдень. Окна
выходили на южную сторону, и сквозь стекла лилось жаркое солнце. Я не
люблю чрезмерного света и сел к солнцу спиной. Против своего обыкновения,
Ларр сидел за столом. На огромном столе лежала толстая папка с какими-то
бумагами. Я сказал "против обыкновения", потому что почтенный академик
редко обретается в кабинете, его любимое местопребывание - институтские
коридоры, где он прогуливается то с одним, то с другим сотрудником, заводя
бесконечные обсуждения. А если и проникает в свой кабинет, то не сидит, а
прохаживается вдоль окон или стены - длиннющим его ногам, видимо,
противопоказан покой. Сейчас он сидел, и это, не сомневаюсь, должно было
подчеркивать важность разговора. Он положил на стол волосатые, лопатой,
ладони, вытянул ноги под столом и не сводил с меня настороженного, но, в
общем, доброго взгляда - под кустистыми бровями на узком лице,
перегороженном, как барьером, огромным носом, глаза его, ярко-голубые,
посверкивали, как подожженные изнутри. У него, конечно, красочная
физиономия, у нашего прославленного астрофизика Огюста Ларра, в Портретном
зале Академии наук только президент Академии Альберт Боячек может
соперничать с ним в выразительности лица.
А Карл-Фридрих Сомов, заместитель по общим проблемам, сидел у торца
директорского стола и, не глядя на меня, что-то писал и черкал в обширном
блокноте. Он притворялся, что инициатива вызова принадлежит Ларру, а не
ему. И то, что он вызывающе отстраняется от беседы, предоставляя ее
директору, хотя каждому в институте ведомо, что именно Сомов, а не Ларр
занимается всем, что не имеет сугубо научного содержания, сразу возмутило
меня. Если Сомов хотел настроить меня давать сдачи в ответ на любое
принуждение, то мог заранее рассчитывать на полный успех.
- Друг Мартын, нам хорошо известно, что вы невиновны в несчастье в
ротоновой лаборатории, - так дипломатично начал Огюст Ларр. Он,
несомненно, планировал умелой фразой смягчить ожидаемую от меня резкость.
И план его, естественно, имел бы успех, если бы сам Ларр не испортил его
последующими словами: - Но вы были посвящены во все детали исследований
Сабурова, знали его цели и намерения, он делился с вами своими идеями...
Я понял, что нужно немедля поставить межи разговору, ибо он грозил
безбрежно расплыться.
- Детали экспериментов я, конечно, знал. О целях, которые ставил себе
Сабуров, иногда догадывался. Что до идей, то они являлись ему столь густо
и были столь разнообразны, что он и сам в них не всегда разбирался, а уж
поделиться ими зачастую забывал.
- Но его намерения...
- То же относится и к его намерениям. Я полагаю, речь идет об
экспериментах, а не общечеловеческих свойствах? В быту его намерения были
обычны: поесть, если уж стало невтерпеж после пропуска обеда пропускать
еще и ужин, поспать часок днем после бессонной ночи. Тут он был такой же,
как вы или я.
- Вы считаете обычным быть таким, как вы? Но, друг Мартын, общее
мнение в институте, что если и поискать необычностей, то лучшего примера,
чем даете вы, не найти.
- В институте N 18 ошибаются не только в научных экспериментах, -
парировал я. - Однако не понимаю: вы вызвали меня для обсуждения моего
характера?
- Вы сами догадываетесь: не для этого. Мы пригласили вас, чтобы
разобраться в причинах взрыва в ротоновой лаборатории.
- Вы недовольны отчетом вами же назначенной следственной комиссии?
Разве она не зафиксировала все обстоятельства трагедии?
- Ваше мнение не отражено в выводах комиссии, а оно существенно - вы
были самым близким сотрудником Сабурова.
- Во время взрыва и последующего расследования я находился в
командировке на дальних планетах, поэтому не мог приобщить своих показаний
к тому, что комиссия установила. Последние эксперименты Сабурова мне
неизвестны. И у меня не было никакого желания знакомиться с ними. Я не из
тех, кто сует свой нос в дела, от которых его бесцеремонно отстраняют.
- Вы написали мне, что просите перевода, потому что вас
заинтересовали другие темы, - мягко напомнил директор.
Я не сдержал горечи.
- А как было писать? Что Кондрат указал мне на дверь? А ведь было
так! Не просто указал на дверь, а схватил за шиворот и пытался вытолкнуть
в коридор. Только то, что я много сильней его и не постеснялся доказать
ему это, спасло меня от вылета наружу. Этого было достаточно, чтобы я
навсегда перестал интересоваться всем, что Сабуров делает в лаборатории.
Не требуйте от меня никаких показаний. Я не уверен, что они смогут быть
объективными.
Ларр, по всему, не ожидал такого отпора. И тут в беседу вступил
Карл-Фридрих Сомов. Я никогда не разделял ненависти Кондрата к первому
заместителю директора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38