Имею в виду вашу личную
роль в лаборатории.
- Вы, кажется, считаете, что я причастен к взрыву?
- А почему бы и нет? Вы глубже всех разбираетесь в специфике
ротоновых исследований, вы были близким другом Сабурову... И вы
поссорились с ним, да еще так, что и слышать не хотели о ротонах, создали
собственную, принципиально иную лабораторию. Сабуров, вы это сегодня сами
узнали, не отменил вашего входного шифра, он оставил вам возможность
возвращения, но вы возненавидели его лабораторию и его самого. Отсюда один
шаг до мщения. Логическая цепь, не правда ли?
Я засмеялся. Мой смех звучал, наверно, невесело.
- И вы верите в правдоподобность этой любопытной цепи?
Он встал.
- Я верю, что вы исследуете и эту логическую цепь и доложите мне
первому выводы, к каким придете. У меня нет причин сомневаться в вашей
человеческой и научной честности.
Сухо кивнув, он ушел.

5

Многое мог я вообразить, только не то, что меня самого можно
заподозрить в причастности к катастрофе. И самым, вероятно, удивительным
было, что логика в таком подозрении имелась. Наша ссора с Кондратом прямо
наводила на такую мысль. Я вдруг понял, каким искаженным может выглядеть
мой уход из лаборатории. И я не мог опровергнуть такое искажение. Не
объявить же: Кондрат стал непереносим, потому я и покинул его. Звучало бы
слишком уж по-детски. Я сам в ходатайстве об уходе указал иную причину:
охладел к ротоновой тематике, хочу поэкспериментировать в другой области.
Ларр с Сомовым понимали, что причина не в охлаждении к ротонам, а в чем-то
более важном. Но в чем? Сомов только что объяснил: испугались-де, что
эксперименты ведут к катастрофе, и заблаговременно сбежали. И я не могу
возмутиться, не могу на оскорбительное подозрение ответить оскорбительной
дерзостью, ибо реально не было серьезной причины для моего ухода из
лаборатории! Прав, нрав сухарь и недоброжелатель Карл-Фридрих Сомов, он
точно нащупал больную точку, безошибочно ударил в нее. Он сообразил, что
сам я неспособен оценить свои поступки, и предлагает взгляд со стороны -
вот эти официальные отчеты, рабочие журналы да в придачу дневники
Кондрата, такие же путаные и пристрастные, каким был Кондрат, какими мы
оба с ним были.
Я положил в ящик стола принесенный Сомовым пакет.
- Не удалась ваша подсказка, дорогой Карл-Фридрих, - сказал я вслух.
- И не удастся! Понимаю, понимаю вашу цель! Представить трагедию если и не
в (светлых одеждах, то хотя бы как благородный научный риск. Даже вызовет
уважение - ах как опасна их работа на наше общее благо, вот они, герои
науки, благоговеть перед ними! Нет, Карл-Фридрих, слишком уж элементарная
задумка! Хотите знать правду? Правда в том, что я понятия не имею, какова
правда. Но постараюсь узнать. Это единственное, что обещаю. - Я включил
дисплей. На экране снова засияла намеченная мной программа. - Итак,
встреча четырех на лекции Клода-Евгения Прохазки. Слушаю себя. Что еще
скажешь о Прохазке?
Но мне нечего было говорить о Прохазке, кроме того, что существовал
такой научный скандалист, невысокий, почти четырехугольный, дико лохматый,
крупноносый, толстогубый человечище. И что он приехал в нашу прекрасную
Столицу из древнего города Праги и мощнотрубным голосом крушил с
университетской трибуны фундаменты космологии. И что мы, четверо юнцов,
были покорены и красочным обликом профессора, и громоподобным его
голосищем, и яркостью революционных теорий. И что космогоническая теория
Прохазки наконец стала общепринятой, а сам он умер вскоре после того, как
ему поставили в его родном городе первый памятник.
- Вот и все, что я знаю о великолепном научном буяне, - сказал я
вслух экрану. - Что там следующее? Туманные идеи Кондрата? Но ведь если
они туманные, что-либо ясного о них не сказать.
Я закрыл глаза и задумался. Закрытые глаза мало помогали мысли, но
так лучше вспоминалось прошлое.
...Я шел по университетскому парку. На свободной скамейке сидел
Кондрат. Я присел рядом, он недоброжелательно посмотрел на меня. Я решил
это перетерпеть. На всякий случай сказал:
- Мы недавно познакомились. Вас зовут Сабуров, верно?
- Кондратий Петрович Сабуров, - ответил он хмуро. - А вы парень
этой... Клавдии Войцехович?
- Адели, а не Клавдии. Нет, я сам по себе, а не чей-то. Надеюсь,
возражений не будет?
- Ну и оставайтесь сами по себе, мне какое дело,пробурчал он и
отвернулся.
В парке весна преобразовывалась в лето. Время шло к полудню. В вышине
торчали неподвижные золотые тучки, и от этого все небо казалось золотым.
Вспомнились две строчки древнего поэта: "Я послал тебе черную розу в
бокале золотого, как небо, Аи". Мне никогда не приходилось видеть черных
роз, и я не знаю, что такое Аи - просто лимонад или покрепче, но насчет
неба поэт не ошибся, оно сегодня было таким.
- Почему вы молчите? - вдруг с негодованием спросил Кондрат.
- Вы тоже молчите, - огрызнулся я. На возражение умнее я не нашелся.
- Я размышляю.
- Вы считаете, что размышлять свойственно только вам!
- Ничего вы не размышляете! - Он все больше сердился. - У вас пустые
глаза. Вы любуетесь небом и цветами, вот что вы делаете! Это даже слепой
увидит.
- А вы, естественно, не слепой. Если хотите, чтобы я ушел, скажите
прямо. Не буду навязывать своего присутствия.
- Я не гоню, оставайтесь.
- Благодарю за разрешение. Какие еще веления?
В нем совершилась перемена. Потом я привык к скачкам его настроения,
но в тот день удивился. Кондрат произнес очень дружески:
- Послушайте, помогите мне. Вы сможете.
- А какого рода помощь?
- Простая. Нужно совершить одно великое открытие. Оно у меня на
языке, но никак не формулируется. Помните вашу Адель?
- В каком смысле надо ее помнить? Я с ней дружу уже несколько лет. Но
она, между прочим, не моя, а тоже своя собственная. И очень своя, могу вас
уверить.
- Это хорошо. Я хотел бы, чтобы вы вспомнили ее маленькое вычисление.
Поразительный результат, не правда ли?
Мне показалось тогда, что я понял нового знакомого. Этот сумрачный
верзила с таким переменчивым настроением, видимо, не знает меры в оценках:
какую-то - несомненно мелковатую - идею называет великим открытием, да еще
уверяет, что совершать великие открытия очень просто. А в примитивном
арифметическом подсчете обнаружил поразительные результаты. Я постарался,
чтобы моя ирония дошла до него.
- Адель непрерывно что-нибудь вычисляет. Для этого она и носит
крохотный компьютер в сумочке. Вычисление - рабочая площадка
астронома-теоретика. Разве вы этого не знали?
Он нетерпеливо отмахнулся.
- Знаю, знаю! И что она готовится в теоретики. И что вы тоже... это
самое... ядерщик! Я говорю о расчете, что она сделала на лекции Прохазки.
Все думаю и думаю о нем.
- И в результате этих дум пришли к великому открытию?
Ирония до Кондрата не дошла. Насмешки его не брали. Он был слишком
глубок, чтобы замечать такие мелочи, как издевка или зубоскальство.
Человек, лишенный чувства смешного, - вот таким он был.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38