И тотчас лег. Ему показалось очень удобно. Он закрыл глаза и приготовился спать.
Но уснуть не мог! Ему так хотелось спать, когда не было для этого никакой возможности! Но он прошел насквозь все стадии усталости, и дважды уже прерывал сознание одномиговой дремотой – и вот наступила возможность сна – а сна не было! Непрерывно обновляемое в нем возбуждение расколыхалось и не укладывалось никак. Отбиваясь от предположений, сожалений и соображений, Иннокентий пытался дышать равномерно и считать. Очень уж обидно не заснуть, когда всему телу тепло, ребрам гладко, ноги вытянуты сполна и надзиратель почему-то не будит!
Так пролежал он с полчаса. Уже начинала, наконец, утрачиваться связность мыслей, и из ног поднималась по телу сковывающая вязкая теплота.
Но тут Иннокентий почувствовал, что заснуть с этим сумасшедше-ярким светом нельзя. Свет не только проникал оранжевым озарением сквозь закрытые веки – он ощутимо, с невыносимою силой давил на глазное яблоко. Это давление света, никогда прежде Иннокентием не замеченное, сейчас выводило его из себя. Тщетно переворачиваясь с боку на бок и ища положения, когда бы свет не давил, – Иннокентий отчаялся, приподнялся и спустил ноги.
Щиток его глазка часто отдвигался, он слышал шуршание, – и при очередном отодвиге быстро поднял палец.
Дверь отперлась совсем бесшумно. Косенький надзиратель молча смотрел на Иннокентия.
– Я вас прошу, выключите лампу! – умоляюще сказал Иннокентий.
– Нельзя, – невозмутимо ответил косенький.
– Ну, тогда замените! Вверните лампочку поменьше! Зачем же такая большая лампа на такой маленький... бокс?
– Разговаривайте тише! – возразил косенький очень тихо. И, действительно, за его спиной могильно молчал большой коридор и вся тюрьма.
– Горит, какая положено.
И все-таки было что-то живое в этом мертвом лице! Исчерпав разговор и угадывая, что дверь сейчас закроется, Иннокентий попросил:
– Дайте воды напиться!
Косенький кивнул и бесшумно запер дверь. Неслыш-но было, как по дерюжной дорожке он отошел от бокса, как вернулся – чуть звякнул вставляемый ключ, – и косенький стоял в двери с кружкой воды. Кружка, как и на первом этаже тюрьмы, была с изображением кошечки, но не в очках, без книжки и без птички.
Иннокентий с удовольствием отпил и в передышке посмотрел на неуходившего надзирателя. Тот переступил одной ногой через порог, прикрыл дверь, насколько позволяли его плечи, и, совершенно неуставно подморгнув, спросил тихо:
– Ты кем был?
Как необычно это звучало! – человеческое обращение, первое за ночь!
Потрясенный живым тоном вопроса, тихостью утаенного от начальства, и затягиваемый этим непреднамеренным безжалостным словечком «был», вступая с надзирателем как бы в заговор, Иннокентий шепотом сообщил:
– Дипломатом. Государственным советником.
Косенький сочувственно покивал и сказал:
– А я был – матрос Балтийского флота! – помедлил. – За что ж тебя?
– Сам не знаю, – насторожился Иннокентий. – Ни с того, ни с сего.
Косенький сочувственно кивал.
– Так все сначала говорят, – подтвердил он. И неприлично добавил:
– А сходить по... не хочешь?
– Нет еще, – отклонил Иннокентий, по слепоте новичка не зная, что сделанное ему предложение было наибольшей льготой, доступной власти надзирателя, и одним из величайших благ на земле, вне расписания не доступных арестанту.
После этого содержательного разговора дверь затворилась, и Иннокентий снова вытянулся на скамье, тщетно борясь с давлением света сквозь беззащитные веки. Он пытался прикрыть веки рукой – но затекала рука. Он догадался, что очень удобно было бы свернуть жгутиком носовой платок и прикрыть им глаза – но где же был его носовой платок?.. Остался не поднятым с пола... Какой он был глупый щенок вчера вечером!
Мелкие вещи – носовой ли платок, пустая ли спичечная коробка, суровая нитка или пластмассовая пуго-вица – это теснейшие друзья арестанта!
Всегда наступит момент, когда кто-то из них станет незаменим – и выручит!
Вдруг дверь открылась. Косенький из охапки в охапку передал Иннокентию полосато-красный ватный матрас. О, чудо! Лубянка не только не мешала спать – она заботилась о сне арестанта!.. В перегнутый матрас была вложена маленькая перяная подушка, наволочка, простыня – обе со штампом:
«Внутренняя тюрьма», и даже серое одеяльце.
Блаженство! Вот когда он поспит! Его первые впечатления от тюрьмы были слишком унылы! С предвкушением наслаждения (и впервые в жизни делая это собственными руками) он натянул наволочку на подушку, расстелил простыню (матрас несколько свешивался со скамьи из-за узости ее), разделся, лег, накрыл глаза рукавом кителя – ничто больше не мешало! – и уже начал отходить в сон, именно в тот сладкий сон, который назвали объятиями Морфея.
Но с грохотом отперлась дверь, и косенький сказал:
– Выньте руки из-под одеяла!
– Как вынуть?! – чуть не плача воскликнул Иннокентий. – Зачем вы меня разбудили? Мне так трудно было уснуть!
– Выньте руки! – хладнокровно повторил надзиратель. – Руки должны лежать открыто.
Иннокентий подчинился. Но не так оказалось просто заснуть, держа руки сверх одеяла. Это был дьявольский расчет! Естественная укоренившаяся незамечаемая человеком привычка состоит в том, чтобы спрятать руки во сне, прижать их к телу.
Долго Иннокентий ворочался, прилаживаясь к еще одному издевательству.
Но, наконец, сон стал брать верх. Сладко-ядовитая муть уже заливала сознание.
Вдруг какой-то шум в коридоре донесся до него. Начав издалека и все приближаясь, хлопали соседние двери. Какое-то слово произносилось всякий раз. Вот – рядом. Вот открылась и дверь Иннокентия:
– Подъем! – непреклонно объявил матрос балтийского флота.
– Как? Почему? – взревел Иннокентий. – Я всю ночь не спал!
– Шесть часов. Подъем, как закон! – повторил матрос и пошел объявлять дальше.
И тут с особой густой силой Иннокентию захотелось спать. Он повалился в постель и сразу одеревянел.
Но тотчас же – разве минутки две он успел поспать – косенький с грохотом отпахнул дверь и повторил:
– Подъем! Подъем! Матрас – закатать в трубку!
Иннокентий приподнялся на локте и мутно посмотрел на своего мучителя, час назад казавшегося таким симпатичным.
– Но я не спал, поймите!
– Ничего не знаю.
– Ну, вот закачу матрас, встану – а что я буду делать?
– Ничего. Сидеть.
– Но – почему?
– Потому что шесть часов утра, вам говорят.
– Так я сидя усну!
– Не дам. Разбужу.
Иннокентий взялся за голову и закачался. Как будто сожаление мелькнуло по лицу косенького надзирателя.
– Умыться хотите?
– Ну, пожалуй, – раздумался Иннокентий и потянулся за одеждой.
– Руки назад! Пройдите!
Уборная была за поворотом. Отчаявшись уже заснуть в эту ночь, Иннокентий рискнул снять рубаху и обмыться холодной водой до пояса. Он вольно плескал на цементный пол просторной холодной уборной, дверь была заперта, и косенький не беспокоил его.
Может быть, он и человек, но почему он так коварно не предупредил заранее, что в шесть часов будет подъем?
Холодная вода выхлестнула из Иннокентия отравную слабость прерванного сна. В коридоре он попробовал заговорить о завтраке, но надзиратель оборвал.
В боксе он ответил:
– Завтрака не будет.
– Как не будет? А что же будет?
– В восемь утра будет пайка, сахар и чай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206
Но уснуть не мог! Ему так хотелось спать, когда не было для этого никакой возможности! Но он прошел насквозь все стадии усталости, и дважды уже прерывал сознание одномиговой дремотой – и вот наступила возможность сна – а сна не было! Непрерывно обновляемое в нем возбуждение расколыхалось и не укладывалось никак. Отбиваясь от предположений, сожалений и соображений, Иннокентий пытался дышать равномерно и считать. Очень уж обидно не заснуть, когда всему телу тепло, ребрам гладко, ноги вытянуты сполна и надзиратель почему-то не будит!
Так пролежал он с полчаса. Уже начинала, наконец, утрачиваться связность мыслей, и из ног поднималась по телу сковывающая вязкая теплота.
Но тут Иннокентий почувствовал, что заснуть с этим сумасшедше-ярким светом нельзя. Свет не только проникал оранжевым озарением сквозь закрытые веки – он ощутимо, с невыносимою силой давил на глазное яблоко. Это давление света, никогда прежде Иннокентием не замеченное, сейчас выводило его из себя. Тщетно переворачиваясь с боку на бок и ища положения, когда бы свет не давил, – Иннокентий отчаялся, приподнялся и спустил ноги.
Щиток его глазка часто отдвигался, он слышал шуршание, – и при очередном отодвиге быстро поднял палец.
Дверь отперлась совсем бесшумно. Косенький надзиратель молча смотрел на Иннокентия.
– Я вас прошу, выключите лампу! – умоляюще сказал Иннокентий.
– Нельзя, – невозмутимо ответил косенький.
– Ну, тогда замените! Вверните лампочку поменьше! Зачем же такая большая лампа на такой маленький... бокс?
– Разговаривайте тише! – возразил косенький очень тихо. И, действительно, за его спиной могильно молчал большой коридор и вся тюрьма.
– Горит, какая положено.
И все-таки было что-то живое в этом мертвом лице! Исчерпав разговор и угадывая, что дверь сейчас закроется, Иннокентий попросил:
– Дайте воды напиться!
Косенький кивнул и бесшумно запер дверь. Неслыш-но было, как по дерюжной дорожке он отошел от бокса, как вернулся – чуть звякнул вставляемый ключ, – и косенький стоял в двери с кружкой воды. Кружка, как и на первом этаже тюрьмы, была с изображением кошечки, но не в очках, без книжки и без птички.
Иннокентий с удовольствием отпил и в передышке посмотрел на неуходившего надзирателя. Тот переступил одной ногой через порог, прикрыл дверь, насколько позволяли его плечи, и, совершенно неуставно подморгнув, спросил тихо:
– Ты кем был?
Как необычно это звучало! – человеческое обращение, первое за ночь!
Потрясенный живым тоном вопроса, тихостью утаенного от начальства, и затягиваемый этим непреднамеренным безжалостным словечком «был», вступая с надзирателем как бы в заговор, Иннокентий шепотом сообщил:
– Дипломатом. Государственным советником.
Косенький сочувственно покивал и сказал:
– А я был – матрос Балтийского флота! – помедлил. – За что ж тебя?
– Сам не знаю, – насторожился Иннокентий. – Ни с того, ни с сего.
Косенький сочувственно кивал.
– Так все сначала говорят, – подтвердил он. И неприлично добавил:
– А сходить по... не хочешь?
– Нет еще, – отклонил Иннокентий, по слепоте новичка не зная, что сделанное ему предложение было наибольшей льготой, доступной власти надзирателя, и одним из величайших благ на земле, вне расписания не доступных арестанту.
После этого содержательного разговора дверь затворилась, и Иннокентий снова вытянулся на скамье, тщетно борясь с давлением света сквозь беззащитные веки. Он пытался прикрыть веки рукой – но затекала рука. Он догадался, что очень удобно было бы свернуть жгутиком носовой платок и прикрыть им глаза – но где же был его носовой платок?.. Остался не поднятым с пола... Какой он был глупый щенок вчера вечером!
Мелкие вещи – носовой ли платок, пустая ли спичечная коробка, суровая нитка или пластмассовая пуго-вица – это теснейшие друзья арестанта!
Всегда наступит момент, когда кто-то из них станет незаменим – и выручит!
Вдруг дверь открылась. Косенький из охапки в охапку передал Иннокентию полосато-красный ватный матрас. О, чудо! Лубянка не только не мешала спать – она заботилась о сне арестанта!.. В перегнутый матрас была вложена маленькая перяная подушка, наволочка, простыня – обе со штампом:
«Внутренняя тюрьма», и даже серое одеяльце.
Блаженство! Вот когда он поспит! Его первые впечатления от тюрьмы были слишком унылы! С предвкушением наслаждения (и впервые в жизни делая это собственными руками) он натянул наволочку на подушку, расстелил простыню (матрас несколько свешивался со скамьи из-за узости ее), разделся, лег, накрыл глаза рукавом кителя – ничто больше не мешало! – и уже начал отходить в сон, именно в тот сладкий сон, который назвали объятиями Морфея.
Но с грохотом отперлась дверь, и косенький сказал:
– Выньте руки из-под одеяла!
– Как вынуть?! – чуть не плача воскликнул Иннокентий. – Зачем вы меня разбудили? Мне так трудно было уснуть!
– Выньте руки! – хладнокровно повторил надзиратель. – Руки должны лежать открыто.
Иннокентий подчинился. Но не так оказалось просто заснуть, держа руки сверх одеяла. Это был дьявольский расчет! Естественная укоренившаяся незамечаемая человеком привычка состоит в том, чтобы спрятать руки во сне, прижать их к телу.
Долго Иннокентий ворочался, прилаживаясь к еще одному издевательству.
Но, наконец, сон стал брать верх. Сладко-ядовитая муть уже заливала сознание.
Вдруг какой-то шум в коридоре донесся до него. Начав издалека и все приближаясь, хлопали соседние двери. Какое-то слово произносилось всякий раз. Вот – рядом. Вот открылась и дверь Иннокентия:
– Подъем! – непреклонно объявил матрос балтийского флота.
– Как? Почему? – взревел Иннокентий. – Я всю ночь не спал!
– Шесть часов. Подъем, как закон! – повторил матрос и пошел объявлять дальше.
И тут с особой густой силой Иннокентию захотелось спать. Он повалился в постель и сразу одеревянел.
Но тотчас же – разве минутки две он успел поспать – косенький с грохотом отпахнул дверь и повторил:
– Подъем! Подъем! Матрас – закатать в трубку!
Иннокентий приподнялся на локте и мутно посмотрел на своего мучителя, час назад казавшегося таким симпатичным.
– Но я не спал, поймите!
– Ничего не знаю.
– Ну, вот закачу матрас, встану – а что я буду делать?
– Ничего. Сидеть.
– Но – почему?
– Потому что шесть часов утра, вам говорят.
– Так я сидя усну!
– Не дам. Разбужу.
Иннокентий взялся за голову и закачался. Как будто сожаление мелькнуло по лицу косенького надзирателя.
– Умыться хотите?
– Ну, пожалуй, – раздумался Иннокентий и потянулся за одеждой.
– Руки назад! Пройдите!
Уборная была за поворотом. Отчаявшись уже заснуть в эту ночь, Иннокентий рискнул снять рубаху и обмыться холодной водой до пояса. Он вольно плескал на цементный пол просторной холодной уборной, дверь была заперта, и косенький не беспокоил его.
Может быть, он и человек, но почему он так коварно не предупредил заранее, что в шесть часов будет подъем?
Холодная вода выхлестнула из Иннокентия отравную слабость прерванного сна. В коридоре он попробовал заговорить о завтраке, но надзиратель оборвал.
В боксе он ответил:
– Завтрака не будет.
– Как не будет? А что же будет?
– В восемь утра будет пайка, сахар и чай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206