– Кто мой спаситель, как его имя и что он делал на берегу Мтквари, – ничего этого я не знаю. А если бы знал, то всё равно без его воли и ведома не открыл бы никому, даже тебе, мой друг и господин.
Пришло время помедлить Закарэ.
– Ты ответил, как благородный рыцарь, Шота, – сказал он после продолжительного молчания. – Но знай, мой вопрос задан не из любопытства, а ради нужд государственных.
– Мне нечего добавить к тому, что я сказал.
– Что ж, Шота, сегодня ты выиграл сразу две схватки.

Глава VI
НАРИКАЛА НОЧЬЮ
Чернила с пером и бумагу, подобно странствующему поэту, чей дом – дорога, Шота постоянно носил при себе. Судьбы его героев раскрывались подчас неожиданно. Картины внезапно возникали перед глазами и требовали настойчиво: запомни, запиши. Тогда Шота покидал застолье, бежал от дружеской беседы или спешил до срока закончить дела. Он писал там, где накрывала его прозрачной волной звонкая музыка стиха. Все прочие звуки отступали. На смену являлся ритм, напряжённый, размеренный, как удары морского прибоя.
Шота видел прекрасную Тинатин, красотою схожую с утренним светом. Царевна печалилась и тосковала. Верность её сердца, отданного Автандилу, была нерушимее клятвы. Он видел другую царевну, любимую Тариэлом, её звали Нестан-Дареджан. Ясная, как солнце, затмившее месяц и звёзды, она превращалась в час гнева в яростную тигрицу. В знак своей лютой тоски по возлюбленной Тариэл носил на плечах тигровую шкуру. Отважные витязи, Автандил и Фридон, готовы были жертвовать жизнью и счастьем, чтобы помочь Тариэлу отыскать похищенную Нестан.
Если друг возлюбит друга, то, не мысля о покое,
Он готов во имя дружбы бремя вынести любое.
Ограда из копий, завеса из стрел, неприступные стены и башни поднимутся на пути отважных витязей-побратимов. Шота, их создателю и певцу, было ведомо, что не даётся победа без потерь и упорной борьбы.
Он видел, как пировали цари и вельможи, разодетые в драгоценные ткани – аксамит и виссон. Звучали здравицы. Пели певцы, перебирали струны арфисты. Курильницы источали пахучий дымок.
И вдруг всё менялось. Вместо дворцов и садов с водомётами раскрывалась долина, поросшая дикой осокой. Далёкие горы подпирали вершинами небо. На вороном коне ехал всадник, закутанный в шкуру тигра. Голова понуро опущена, в безжизненной руке слабо зажата плеть. Вот всадник тронул поводья…
Он хлестнул коня, и взвился чёрный конь, покорный воле
Седока, и всё исчезло – никого не видно боле.
Картины возникали многокрасочные, в радужных переливах, недолговечных и зыбких. Шота торопился переложить их в стихи, пока радуга не растеряла цвет. Так златоваятель спешит залить в узорную форму расплавленный, жидкий металл.
Во время одной из прогулок по берегу Мтквари, когда Шота поравнялся с величавым Синим монастырём, названным так из-за синих кирпичиков крыши, мимо скользящей походкой прошла молодая женщина. Совсем близко взметнулось тёмно-красное покрывало, дрогнули чёрные, как агат, ресницы.
Стены с резьбой вокруг окон исчезли. Синяя крыша слилась с синевой небес. На месте, где только что высилась крепко сбитая церковь, раскрылся царский чертог. Праздничная толпа вельмож расположилась по обе стороны трона, сверкавшего тёмно-красными самоцветами. На троне сидел царь Аравии Ростеван. Владыка состарился, и, в предчувствии близкой кончины, он венчал на престол свою дочь Тинатин, как Гиорги венчал когда-то Тамар.
И склонились перед нею все собравшиеся ниц,
И признали эту деву величайшей из цариц,
И ударили кимвалы, и, как крылья чёрных птиц,
Все в слезах затрепетали стрелы девичьих ресниц.
Шота отошёл к ограде, торопясь передать бумаге увиденное. Но едва он достал из бронзового пенала, подвешенного к поясу рядом с кинжалом, чернильницу и перо, как к нему подбежали двое в ахалухах из грубого домашнего полотна:
– Батоно чемо, сделай милость. Мы тут сделку добрую сладили. Выправь бумагу, чтобы поистине и нерушимо значилось.
Его приняли за городского писаря, одного из тех, кто зарабатывает себе на жизнь составлением бумаг для неграмотного люда. Ни словом не возразив, Шота расспросил, в чём заключалась сделка, и написал по всем правилам, как положено: «Я, сын Касали, купил в Тбилиси от сына Дебориани виноградник и отдал быка и плуг, и есть тому свидетель».
При дворе долго ходил рассказ, как Шота Руставели составлял купчую под стенами Синего монастыря. «Плохой из тебя получится казнохранитель, если плату за труд принять отказался и от новых заказов бежал», – смеялся громче других Закарэ Мхаргрдзели.
В доме у Шота имелась комната, где постоянно горел светильник и куда не допускались даже друзья. После знакомства с мастерами-златоваятелями он полюбил работать за восьмиугольным столом в мастерской, где воздух звенел от камней и металла. Шота нравилось украшать самоцветами одежды и оружие своих героев. Звон золота, меди и серебра он вплавлял в тугой и певучий ритм стихотворных строк.
Открывайте кладовые, отпирайте все подвалы!
Выводи коней, конюший! Выносите перлы, лалы!
И было ещё одно обжитое место. Сцены бурь и кровавых схваток Шота любил сочинять на верхнем ярусе башни, где в древние времена располагались со своими орудиями учёные-звездочёты. Башня стояла на подступах к городу, как стоит на опушке леса вековой одинокий дуб.
Солнце скатилось за край земли и увлекло за собой день, когда Шота приблизился к башне и протянул страже кусок пергамента с подписью амирспасалара. Молодой офицер, почти ещё мальчик, с едва пробившейся тёмной полоской усов над верхней губой, отстранил пропуск.
– Господин поэт Шота Руставели всем хорошо известен, – со смущённой улыбкой сказал офицер.
– Ещё бы, – подхватила стража. – Сегодня ночку можно поспать. Начальник сокровищницы просидит за стихами до света, за нас стражу исполнит.
– От обещания удержусь, – засмеялся в ответ Шота. – Всё от того зависеть будет, резво ли побегут стихи. Если заковыляют, как охромевший конь, то мигом сочинителя вгонят в сон.
– Шота Руставели выражает в стихах свои мысли ясно и коротко, – сказал начальник стражи и звонко произнёс:
Стихотворство – род познанья, возвышающее дух.
Речь божественная с пользой услаждает людям слух.
Мерным словом упиваться может каждый, кто не глух.
Речь обычная пространна, стих же краток и упруг.
Шота тронуло, что молодой офицер знал его стихи. Он сжал руку юноши выше локтя:
– Как зовут тебя, мой мальчик?
– Арчил.
– Счастья тебе, Арчил. Благодарю.
При свете луны было видно, как вспыхнули щёки воина.
По крутым ступеням Шота поднялся на верхний ярус. Навстречу выступила темнота. В узкие щели бойниц вливалась ночь. Шота подошёл к южной бойнице. Внизу расстилалась долина, высвеченная луной до последнего камня. Меж камней, сбившись в кучу, торопливо передвигался ночной дозор. Стражи вели могучего сложения человека с завязанными за спиной руками.
Шота подошёл к бойнице, смотревшей в сторону гор. Скалы придвинулись близко и шли в наступление, словно готовились навалиться на башню, как рабы царя Ростевана на незнакомца в тигровой шкуре. Строки о битве Тариэла с посланцами Ростевана не складывались все эти дни. Вдруг стих зазвенел, строки натянулись как струны. Нерасторжимей кольчужной сетки сплелись слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38