Есть еще кое-что в наших седых головах, хватит, чтоб разорвать твои сети, как паутину, проклятая!
Эпафродит разгорячился, его глаза полыхали огнем, он быстро скользил по гладкой мозаике.
"Я многим пожертвовал, - думал он, - тысячи золотых монет канули в море, я выбросил их, как гнилые плоды. Но у меня достаточно денег, чтобы прожить спокойно и без забот до самой старости, чтобы возлежать на коврах более прекрасных, чем у августы, чтобы услаждать взгляд более драгоценными произведениями искусства, чем те, что есть в Большом дворце. Да я пожертвовал бы и этим, я спал бы на голых досках, только бы умереть с уверенностью, что злобная змея побеждена. Я спас от нее шелка, сохранил дом, теперь речь идет об Ирине и Истоке, и, конечно, обо мне самом. Для побега нужны хорошие кони, славинам понадобится оружие. За одну ночь мне этого не достать. Восемь дней, лишь восемь дней надо мне от судьбы, а потом я лягу и скажу: "Конец! Пусть приходит великий день, и вечная осень накроет меня. Теперь приходи! Эпафродит с радостью приветствует тебя!"
Пока он обдумывал детали побега, на море засверкали первые лучи зари. Вдруг он услыхал во дворе какой-то шум.
- Исток вернулся!
Грек вышел навстречу юноше в перистиль, думая переговорить с ним о лошадях и оружии, которыми следует снабдить всех, кто вместе с ним пойдет через Гем.
Ступив на мраморный пол под тонкими коринфскими колоннами, он услыхал посреди двора громкий смех. Толпа рабов сгрудилась вокруг кого-то и весело хохотала. Сквозь смех слышались струны, хриплый голос пел озорную песнь.
Эпафродит разгневался. В такие минуты, когда решается его участь, рабы орут и веселятся. Быстрыми шагами он подошел к ним.
- Псы! - раздался его крик.
Люди склонились в ужасе, колени у всех подогнулись.
- Прости, господин, прости, смилуйся над нами! - в один голос умоляли они.
Над коленопреклоненной толпой в сером сумраке утра поднялась расплывчатая фигура в длинной одежде.
- Эпафродит, светлый господин, Радован приветствует тебя!
Мрачное лицо купца прояснилось, когда он увидал пошатывающегося Радована. Он ласково поздоровался с ним.
- Откуда ты, старик? Ни свет ни заря уже во дворе?
- Не понять тебе певца, ты почиваешь на своей постели и ужинать за своим столом; не понять тебе его. Осколком звезды падает он на землю. То на севере, то на юге. Вот что такое певец, господин!
- Почему ты не пришел вечером? Ведь сейчас стража не должна была отпирать ворота?
- Я пришел бы вечером, господин, наверняка бы пришел. Но изнемог от ужасной жажды. И тогда нашлись добрые люди и сказали мне: садись и пей с нами, сыграй и спой. И я сел и пил, играл и пел, так что у меня пальцы заболели, и струны расстроились, и горло мое потрескалось, как подошва на утомленной ноге. И тогда я сказал: хватит с тебя, Радован! Поднялся я от стола, ушел и прислонился к твоим воротам. Не стучал я в них, не барабанил, клянусь богами, я не делал этого. Но пришли твои люди, с носилками пришли, и Нумида узнал меня, окликнул, открыл ворота и привел меня во двор. Хорошие у тебя слуги, господин, прости их!
Грек махнул рукой, испуганные рабы встали.
- А сейчас я иду прямо к своему сыну Истоку. Важные у меня вести для него.
- Истока нет дома. Он в карауле.
- Его нет дома! Нечего сказать, хороший сын, отец приходит, а его нет дома! - устало проговорил Радован.
- Ты утомлен, Радован, тебе не грех отдохнуть. Нумида, проводи господина в его комнату. Когда ты проснешься, твой сын будет сидеть возле тебя.
- Быть по сему. Мудры твои слова. Отдых сейчас мне кстати. Пока я ездил на твоих золотых - хорошо ездилось, лучше быть не может. Да назад идти тяжеленько пришлось!
Радован оперся на Нумиду и пошатнулся.
- Крепче держи меня! Глаза у меня слабые! Погоди! Еще кое-что надо. Эпафродит, господин мой, ясный господин! - вопил Радован вслед Эпафродиту, исчезнувшему под аркой.
- Чего ты хочешь, отец?
- Прикажи дать мне глоток вина! В кабаке было очень скверное. Твое лучше. Я хвалил его повсюду.
- Только скажи Нумиде, он твой раб!
- Спасибо, господин, спасибо!
Тяжело опираясь на раба, Радован заковылял по двору.
26
Ирина проснулась. Светильник давно догорел, с моря наплывал белый день. Она быстро встала, мягкие локоны рассыпались по лицу. Она убрала их со лба. Разочарованно оглядела комнату.
Нет, нет Истока! А ведь ей казалось, будто он всю ночь сидел возле нее, будто она разговаривала с ним, будто он рассказывал ей забавные истории о жизни славинов. По безбрежным лугам ходили они за стадами овец, отдыхали в темных лесах. На ветках под солнцем свободы пели свободные птицы. Исток был могуч и уважаем, она - любима и почитаема. А теперь его нет! Он обещал вернуться, рано вернуться. Солнце уже играет с волнами, а его все нет.
Ирина испугалась. Страшные предчувствия сжали сердце. А вдруг Асбад... Феодора... Во дворце Исток был в полночь. Если они собирались ее погубить, если для этой цели наняли разбойников, то почему бы не найти их и для Истока? Он сильный, он герой. Он спас ее, но спасется ли сам? Если он пал в бою, он пал за нее...
Затрепетало нежное сердце девушки, задрожала она всем телом, по щекам побежали слезы, она зарыдала и в отчаянии упала на подушку.
Всхлипывая, Ирина шептала молитвы, умоляя Христа спасти, сохранить его, смилостивиться над ней...
Постепенно она успокоилась. Вытерла глаза.
"Зря это, я глупая, - раздумывала она. - Чего я плачу? Он ведь уже приходил. Я душой почувствовала это во сне. Тихонько приподнял полог, посмотрел на меня и ушел. Не разбудил меня, пожалел, добрый. И сейчас он придет; скоро дрогнет занавес, огненные глаза устремятся на меня. Я подожду его. Наши взгляды встретятся. И он прочтет в моих глазах, как я ждала его, как тосковала по нему и боялась за него. Я расскажу ему, как я плакала, а он засмеется, погладит меня по голове, поцелует в глаза. И скажет: "Соловушка мой, чего ты боишься?"
И в самом деле шевельнулись тяжелые портьеры у входа. Ирина задрожала от счастья. Пришел мой Исток!
Но вместо Истока она увидела маленькие глазки Эпафродита.
- С добрым утром, светлейшая госпожа!
Низко, дворцовым поклоном поклонился ей старик.
- Приветствую тебя, добрый господин! Где Исток?
- Уехал в казарму; высокий чин принес ему много забот и дел. Он скоро вернется.
- Но ведь он уже был здесь? Я во сне чувствовала, что был.
Грек, не задумываясь даже на секунду, солгал, чтоб не испугать девушку.
- Конечно, был. Как может улететь голубь, не попрощавшись с голубкой?
- Ах, а я думала, что его не было, что с ним случилась беда во дворце!
- Любовь видит ночь там, где сияет ясный день!
- Какая я глупая! - Ирина закрыла лицо руками и весело рассмеялась.
- Прошу тебя, светлейшая, не покидай комнату. Эпафродит - твой самый заботливый слуга. Ты ни в чем не потерпишь нужды, дочь моя. Но наружу, милое дитя, нельзя выходить. В Константинополе все видит, все доносит, глухие стены и те слышат!
Эпафродит торопливо поклонился, занавеси сомкнулись, и его голова исчезла.
Пройдя второй и третий зал, он остановился в зале Меркурия, где стояло много прекрасных статуй работы античных мастеров. Старик подошел к статуе Афины, хлопнул себя по лбу и произнес:
- В тебе, Паллада, воплощена мудрость моего народа, но или разум мой стоит не больше черного муравья в траве, или опасения мои не напрасны и сегодня ночью что-то случилось с Истоком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
Эпафродит разгорячился, его глаза полыхали огнем, он быстро скользил по гладкой мозаике.
"Я многим пожертвовал, - думал он, - тысячи золотых монет канули в море, я выбросил их, как гнилые плоды. Но у меня достаточно денег, чтобы прожить спокойно и без забот до самой старости, чтобы возлежать на коврах более прекрасных, чем у августы, чтобы услаждать взгляд более драгоценными произведениями искусства, чем те, что есть в Большом дворце. Да я пожертвовал бы и этим, я спал бы на голых досках, только бы умереть с уверенностью, что злобная змея побеждена. Я спас от нее шелка, сохранил дом, теперь речь идет об Ирине и Истоке, и, конечно, обо мне самом. Для побега нужны хорошие кони, славинам понадобится оружие. За одну ночь мне этого не достать. Восемь дней, лишь восемь дней надо мне от судьбы, а потом я лягу и скажу: "Конец! Пусть приходит великий день, и вечная осень накроет меня. Теперь приходи! Эпафродит с радостью приветствует тебя!"
Пока он обдумывал детали побега, на море засверкали первые лучи зари. Вдруг он услыхал во дворе какой-то шум.
- Исток вернулся!
Грек вышел навстречу юноше в перистиль, думая переговорить с ним о лошадях и оружии, которыми следует снабдить всех, кто вместе с ним пойдет через Гем.
Ступив на мраморный пол под тонкими коринфскими колоннами, он услыхал посреди двора громкий смех. Толпа рабов сгрудилась вокруг кого-то и весело хохотала. Сквозь смех слышались струны, хриплый голос пел озорную песнь.
Эпафродит разгневался. В такие минуты, когда решается его участь, рабы орут и веселятся. Быстрыми шагами он подошел к ним.
- Псы! - раздался его крик.
Люди склонились в ужасе, колени у всех подогнулись.
- Прости, господин, прости, смилуйся над нами! - в один голос умоляли они.
Над коленопреклоненной толпой в сером сумраке утра поднялась расплывчатая фигура в длинной одежде.
- Эпафродит, светлый господин, Радован приветствует тебя!
Мрачное лицо купца прояснилось, когда он увидал пошатывающегося Радована. Он ласково поздоровался с ним.
- Откуда ты, старик? Ни свет ни заря уже во дворе?
- Не понять тебе певца, ты почиваешь на своей постели и ужинать за своим столом; не понять тебе его. Осколком звезды падает он на землю. То на севере, то на юге. Вот что такое певец, господин!
- Почему ты не пришел вечером? Ведь сейчас стража не должна была отпирать ворота?
- Я пришел бы вечером, господин, наверняка бы пришел. Но изнемог от ужасной жажды. И тогда нашлись добрые люди и сказали мне: садись и пей с нами, сыграй и спой. И я сел и пил, играл и пел, так что у меня пальцы заболели, и струны расстроились, и горло мое потрескалось, как подошва на утомленной ноге. И тогда я сказал: хватит с тебя, Радован! Поднялся я от стола, ушел и прислонился к твоим воротам. Не стучал я в них, не барабанил, клянусь богами, я не делал этого. Но пришли твои люди, с носилками пришли, и Нумида узнал меня, окликнул, открыл ворота и привел меня во двор. Хорошие у тебя слуги, господин, прости их!
Грек махнул рукой, испуганные рабы встали.
- А сейчас я иду прямо к своему сыну Истоку. Важные у меня вести для него.
- Истока нет дома. Он в карауле.
- Его нет дома! Нечего сказать, хороший сын, отец приходит, а его нет дома! - устало проговорил Радован.
- Ты утомлен, Радован, тебе не грех отдохнуть. Нумида, проводи господина в его комнату. Когда ты проснешься, твой сын будет сидеть возле тебя.
- Быть по сему. Мудры твои слова. Отдых сейчас мне кстати. Пока я ездил на твоих золотых - хорошо ездилось, лучше быть не может. Да назад идти тяжеленько пришлось!
Радован оперся на Нумиду и пошатнулся.
- Крепче держи меня! Глаза у меня слабые! Погоди! Еще кое-что надо. Эпафродит, господин мой, ясный господин! - вопил Радован вслед Эпафродиту, исчезнувшему под аркой.
- Чего ты хочешь, отец?
- Прикажи дать мне глоток вина! В кабаке было очень скверное. Твое лучше. Я хвалил его повсюду.
- Только скажи Нумиде, он твой раб!
- Спасибо, господин, спасибо!
Тяжело опираясь на раба, Радован заковылял по двору.
26
Ирина проснулась. Светильник давно догорел, с моря наплывал белый день. Она быстро встала, мягкие локоны рассыпались по лицу. Она убрала их со лба. Разочарованно оглядела комнату.
Нет, нет Истока! А ведь ей казалось, будто он всю ночь сидел возле нее, будто она разговаривала с ним, будто он рассказывал ей забавные истории о жизни славинов. По безбрежным лугам ходили они за стадами овец, отдыхали в темных лесах. На ветках под солнцем свободы пели свободные птицы. Исток был могуч и уважаем, она - любима и почитаема. А теперь его нет! Он обещал вернуться, рано вернуться. Солнце уже играет с волнами, а его все нет.
Ирина испугалась. Страшные предчувствия сжали сердце. А вдруг Асбад... Феодора... Во дворце Исток был в полночь. Если они собирались ее погубить, если для этой цели наняли разбойников, то почему бы не найти их и для Истока? Он сильный, он герой. Он спас ее, но спасется ли сам? Если он пал в бою, он пал за нее...
Затрепетало нежное сердце девушки, задрожала она всем телом, по щекам побежали слезы, она зарыдала и в отчаянии упала на подушку.
Всхлипывая, Ирина шептала молитвы, умоляя Христа спасти, сохранить его, смилостивиться над ней...
Постепенно она успокоилась. Вытерла глаза.
"Зря это, я глупая, - раздумывала она. - Чего я плачу? Он ведь уже приходил. Я душой почувствовала это во сне. Тихонько приподнял полог, посмотрел на меня и ушел. Не разбудил меня, пожалел, добрый. И сейчас он придет; скоро дрогнет занавес, огненные глаза устремятся на меня. Я подожду его. Наши взгляды встретятся. И он прочтет в моих глазах, как я ждала его, как тосковала по нему и боялась за него. Я расскажу ему, как я плакала, а он засмеется, погладит меня по голове, поцелует в глаза. И скажет: "Соловушка мой, чего ты боишься?"
И в самом деле шевельнулись тяжелые портьеры у входа. Ирина задрожала от счастья. Пришел мой Исток!
Но вместо Истока она увидела маленькие глазки Эпафродита.
- С добрым утром, светлейшая госпожа!
Низко, дворцовым поклоном поклонился ей старик.
- Приветствую тебя, добрый господин! Где Исток?
- Уехал в казарму; высокий чин принес ему много забот и дел. Он скоро вернется.
- Но ведь он уже был здесь? Я во сне чувствовала, что был.
Грек, не задумываясь даже на секунду, солгал, чтоб не испугать девушку.
- Конечно, был. Как может улететь голубь, не попрощавшись с голубкой?
- Ах, а я думала, что его не было, что с ним случилась беда во дворце!
- Любовь видит ночь там, где сияет ясный день!
- Какая я глупая! - Ирина закрыла лицо руками и весело рассмеялась.
- Прошу тебя, светлейшая, не покидай комнату. Эпафродит - твой самый заботливый слуга. Ты ни в чем не потерпишь нужды, дочь моя. Но наружу, милое дитя, нельзя выходить. В Константинополе все видит, все доносит, глухие стены и те слышат!
Эпафродит торопливо поклонился, занавеси сомкнулись, и его голова исчезла.
Пройдя второй и третий зал, он остановился в зале Меркурия, где стояло много прекрасных статуй работы античных мастеров. Старик подошел к статуе Афины, хлопнул себя по лбу и произнес:
- В тебе, Паллада, воплощена мудрость моего народа, но или разум мой стоит не больше черного муравья в траве, или опасения мои не напрасны и сегодня ночью что-то случилось с Истоком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112