просто, другие масштабы,-
Подобна киту, дремлющему на дне океана,
По отношению к кораблю на поверхности). Однако глаза
Твои утверждают, что кругом всё поверхность. Поверхность-есть то,
Что находится там, и нет ничего, за исключением там .
Комната непрерывна, только альковы,
И особой роли не играет окно, точнее, осколки зеркала, или окна,
того, что справа, даже в качестве мерила погоды, и что во Франции
Зовется Lе temps,-выражением, обозначающим время,
И что не отклоняется от направления, изменения которого
Суть качества целого. Целостность неизменна внутри изменений,
Шар, подобно нашему, покоится на пьедестале из вакуума,
Танцующий на струйке воды шарик пинг-понга.
И поскольку нет слов для поверхности, то есть,
Нет слов, чтобы сказать, что это на самом деле так, что не
Поверхностно это, но-видимое зерно, и что, наконец,
Не существует пути вне проблем пафоса, vs. опыта.
Ты пребудешь, непокорный, пречистый
В своем жесте-не предостережением и не объятием,
Заключившем чтото в себя от обоих в чистоте утверждения,
Не утверждающем ничего.
Воздушный шар лопается, мелеет от скуки
внимание. Осколками зубов
Расплываются облака в луже.
Я думаю о друзьях,
Пришедших меня навестить, о том, как было
Вчера. Вторжение памяти, чей странный сдвиг
К модели, грезящей в тишине мастерской,
Приблизив свой карандаш к автопортрету.
Сколько людей приходят и остаются на какоето время,
Произнося темные или светлые речи,
Которые тотчас становятся частью тебя,
Словно свет за песками
И летящим туманом, что пропущен сквозь них,
Пока не остается ни единой частицы, принадлежащей тебе.
Те голоса в сумерках все тебе рассказали, но история
По прежнему движется в форме памяти, чьи отложения
Брезжут в гроздьях кристаллов.
Чья изогнутая рука, Франциск,
Ведает сменой сезонов, но также идеями, уходящими прочь,
Летящими с головокружительной скоростью, подобно
Упрямой листве, содранной с мокрых ветвей?
В этом я вижу лишь только хаос
Круглого зеркала, и оно группирует
Все вокруг полярной звезды твоих исчерпанных глаз,
Не знающих ничего, грезящих, которым однако ничто не открыто.
Я ощущаю, как карусель начинает вращение плавное,
Затем все быстрее, быстрей: стол, книги, бумаги,
Снимки друзей, окна, деревья сливаются в безразличную полосу,
Схватывающую меня, куда бы ни глянул.
Никак не понять мне смысл уравнения,
И почему обязан к единообразной субстанции
Я свести магму внутренних средостений.
В этом деле вожатый мой-только ты сам,
Несгибаемый, косвенный, приемлющий все
С той же улыбкой, словно у призрака, и поскольку время себя ускоряет,
То очень скоро, точнее, позднее, я отсюда найду прямой выход,
Расстояние меж нами. Много тому
Чтото значила распыленная очевидность,
Мелкие радости дня, изысканные небольшие события,
Под стать хлопотам домашних хозяек. Но сейчас невозможно
Вызвать к жизни те свойства во мгле серебристой,
Ставшей записью завершения великого искусства
Подражания изображению в стекле ,
Чтобы совершенства достичь, упразднив отстраненность
Навеки. В твоем намерении определенные скрепы,
Навсегда сохраняют очарование собственным я:
Лучезарный зрачок, шелк и коралл. Неважно,
Эти вещи такие, какими их видим сегодня,
Не коснулась их еще тень, растущая из полей
В размышления завтра.
Завтра-беструдно, но сегодня не тронуло карты,
Одиноко и, как пейзаж, безразлично
Создающий закон перспективы и то, что он означает
В глубочайшем заблуждении художника,-немощный инструмент,
Хотя очевидно насущный. Конечно, известно ему, что иные вещи
Мыслимы также, хотя, какие из них-неизвестно. Однажды мы
Попытаемся сделать столько вещей, сколько будет возможно,
И вероятно в этом мы преуспеем, изготовив их горсть,
И в чем нет ничего общего с тем, что было обещано,
Пейзаж рвется из нас, чтобы на горизонте исчезнуть.
Зеркальных поверхностей на сегодня довольно,
Чтобы свести предположение обещаний
В единое место, позволяя ускользать одному
И оставляя возможности им быть еще более реальными.
На самом же деле неуязвима кожа таких пузырей,
Как яйца рептилий;
В ней заложено все должным образом; новые
Проистекают включения, но сумма остается все той же, и, как
Если бы к шуму привыкнуть, который уснуть не давал,
А теперь взял и исчез, так и комната в себе замыкает поток,
Подобно песочным часам, где ни погоды, ни качеств
(За исключением, пожалуй, угрюмого прояснения, почти
Совершенно незримого, в фокусе заострения к смерти-подробней
Об этом позднее). То, чему должно быть вакуумом сна,
Продолжает нескончаемо быть полнотой, источником сновидений,
Который был отворен, так что этот единственный сон
Обречен только на прибыль, как на цветение шиповник,
Определяя законы, оставляя нас
Пробуждению и попыткам прожить в том, что
В данный момент стало трущобами. Сидней Фридберг
в Пармиджанино пишет: Реализм этой работы
Более не производит объективной истины, но лишь несуразность...
Однако ee искривления не порождают ощущения дисгармонии...
Формы остаются строгой мерой красоты идеала , поскольку
Вскормлены нашими снами, и так алогичны, покуда
Не замечаем однажды дыры, оставленной ими. Теперь
Значимость их, если не смысл, очевидны. Они
Должны пестовать сны, их заключавшие без исключения,
Как если б в итоге они поменялись местами
В уплотненной материи зеркала.
Они кажутся странными, поскольку нам не видны.
И это мы понимаем как точку, где возникает их слабость,
Как у волны, когда ее скала разбивает, и волна
Теряет в жесте свои очертания, выражающем очертания.
Неизбывной мерой красоты идеала остаются все формы,
Погружая в сокрытость нашу идею раздора.
Но зачем же несчастными быть с этим устройством,
Если продолжают нас сны, когда мы их пьем?
Происходит, как въявь, из снов в их собственный код продвижение.

Но только пытаюсь об этом забыть,
Оно предлагает мне стереотипы опять,
Однако, я очевидно их никогда не встречал,-лицо
Бьется на привязи якоря, словно из глубин риска его ктото извел,
Чтобы вскоре очаровать остальные, ангел, скорее,
Чем человек (Вазари).
Наверное, ангел похож на то, что мы успели забыть,
Я имею в виду забытые вещи, которые кажутся нам незнакомыми,
Когда мы снова встречаемся с ними, затерянные вне изречения,
И которые были достоянием нашим. Именно так происходит
Вторжение этого человека, который
Верхов нахватался в алхимии, но желание его
Состояло отнюдь не в научном исследовании тонкостей живописи:
Он хотел посредством искусства
Передать зрителю ощущение новизны и забавы (Фридберг).
Портреты поздней поры, такие как Господин из Уффици ,
Юный Прелат и Антея -плод маньеризма,
Однако, как отмечает далее Фридберг, в данном случае
Не исполняясь, напряжение останется замыслом.
Гармония Высокого Возрождения-есть настоящее,
Невзирая на то, что искажается зеркалом.
Новым является лишь тщательность в растушевке
Тщетности отражения круглого, сферы
(Первый зеркальный портрет),
Так, что вначале ты на миг будешь слегка одурачен,
Принимая образ за собственное отражение.
А потом ощущаешь себя, подобно
Гофмановским персонажам, которые были их лишены...
За исключением того, что я целиком, кажется,
Вытеснен буквальной инаковостью живописца
В ином, его же пространстве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10