В солдатской советской шинели. Оригинал.
Моя подружка Фабиан, устроившая эту встречу, привстала. Вы знакомы? Жан-Эдерн — Эдвард Лимонов… Звучала она неуверенно.
"Я много слышал", — он звучал дружелюбно.
"Я видел вас не раз на коктейлях издательства Альбан-Мишель, — сказал я, — но нас никогда так и не представили".
Дальше будет следовать вынужденно снабженная ремарками (он сказал, я воскликнул, он заметил, я взял, он протянул) наша беседа. Модернизм пытался бороться против этих якобы мусорных ремарок в литературе, но результат, о мои собратья по профессии, неутешителен, посему вернемся к старым добрым литературным нравам, ибо при участии пятерых персонажей, а их было четверо плюс я, без указания, кто именно сказал, беседа превратится в письмо, запечатанное в конверт сразу с пятью адресами, и куда его отправлять? — спросит растерянный тип на почте.
В «Липпе» пахло едой. Ностальгически, следует сказать. Ибо бывший басбой и бывший повар, вдохнув кулинарные запахи, я вспомнил мои нью-йоркские опыты «низкой» жизни в толпе и заволновался. Представил себя работающим в «Липпе» басбоем, выглядывающим украдкой в момент, когда не видит мэтр, из двери, ведущей из кухни в зал, на красивых женщин, на знаменитых мужчин. И кто же идет к столу Жан-Эдерна Аллиера? О, это идет загадочный русский писатель в солдатской шинели армэ-руж, сам Эдуард Лимонов. Какой блистательный персонаж, о! А рядом с Жан Эдерн сидит с одной стороны его девочка, молодая и эксцентричная, а с другой стороны сидит абсолютно сумасшедшая парижская журналистка, сама Фабиан Исартель, вот кто. О! Та самая, что была когда-то подобрана Аленом Пакадис в толпе парижских девочек, научилась у него мудрости, дающейся лишь знанием ночной жизни Парижа, и искусству. Тут я вынужден был прервать свое подглядывание из кухонных дверей, так как именно воспитанница Алена Пакадиса разбудила меня от гипнотизма, и я вернулся в тело блистательного персонажа Э. Лимонова.
"Са ва?" — участливо осведомилась восхитительная представительница парижской богемы.
Жан-Эдерн Аллиер, белый фуляр на шее, улыбался улыбкой захмелевшего. (Как же нелегко ему было управляться с дэжанэр, имея висящий фуляр, подумал я. Я имею обыкновение думать всяческие глупости. Меня интересуют, как правило, технические детали. Вроде того, как она влезает в такое узкое платье, как он может носить столь остроносые туфли, возраст животных. Я могу часами наблюдать за совокуплением двух улиток или за тем, как арабская мама, беременная, с шестью детьми, пересекает бульвар Севастополь).
"Са ва", — звучал я многозначительно.
"И Наташа, са ва?" — спросила многозначительно представительница самой передовой в мире парижской богемы. Имелось в виду, не напилась ли Наташа, только что вновь сошедшаяся со мной в жизнь, которая, может быть, ей, Наташе, и меньше нравится, чем свободное существование отдельной женщины, однако больше напоминает нормальное существование, чем жизнь пьяной бабочки, каковую она вела без меня. Хотя Наташе нравится быть плохой, она твердо знает где-то в самой глубине мозга, что все-таки нужно быть хорошей.
"Са ва, са ва", — сказал я.
"Водки?" — с надеждой спросил меня Жан-Эдерн Аллиер. Ему, симпатяге, водка была срочно нужна, дабы не заснуть.
"Водки, конечно", — сказал я.
"И я", — подняла палец Фабиан.
"И я", — сказал брат Жан-Эдерн Аллиера. Он сидел рядом со мной, спиной к проходу, в то время как прекрасные девушки и знаменитость на диване. Лорон спросил меня: "Что вы сейчас пишете?"
"Как всегда, роман, — сказал я. — Я, впрочем, больше люблю жанр рассказа, но публика любит романы, во всяком случае литературные критики утверждают, что гранд пюблик любит романы".
"Хэй, — закричал Жан-Эдерн, оживившись. — Четыре водки!"
Высокий официант стал собирать со стола оставшуюся посуду. Так как многие официанты в этот момент собирали со столов посуду, то лязганье металла, скрипы, стуки и звон наполнили «Липп». В револьверные двери, неуклюжие и слишком большие, ввалились несколько шуб.
"Хотите знать, над чем я сейчас работаю?" — лицо Жан-Эдерна сделалось веселым и хулиганским. Ясно стало, что он работает над чем-то очень заебисто, залихватски провокаторским. "Ха-ха-ха! Я работаю над книгой, она будет называться "Жизнь одного гнилого буржуа". Ха-ха-ха!"
"Хорошее название", — сказал я честно, без иронии.
Тщеславен, кокетлив, взрывы реального честного цинизма (и здорового) смешаны с беззаботной безработностью. Бежевое пальто бизнесмена. Странная одежда. Но если поразмыслить, его класса. Он понял себя, принял без угрызений совести и гордится собой (это открытие их поколения — принятие себя и гордость этим).
* * *
ПАРТАЙГЕНОССЕ ДУГИН
Последнее десятилетие моей жизни я бы назвал "открытием Дугина", человека и феномена. Признаюсь, что ничего и никого интереснее, вернувшись в Россию, я не открыл. Дугин думает гениально, захватывающе, думает, как вдохновенный поэт прежде всего. Пример тому — изложенная здесь суперинтересная отважная концепция, новый взгляд не только на понимание Серебряного века, но и на понимание самой сути русской интеллигенции. Суть эта: национал-революционный мистический экстремизм. Принятие такой концепции устраняет все казавшиеся доселе непостижимыми несоответствия стандартам того или иного славянофила или западника, скажем, становится понятной чудовищная родственность западников Бакунина и Герцена со славянофилом Леонтьевым. Сближает их национал-революционное отвращение к западной цивилизации.
Создав совместно с Дугиным в 1993 году вначале Национал-Большевистский Фронт, а затем Национал-Большевистскую партию, мы, сами того тогда не осознавая, оказались естественными продолжателями мощной основной русской культурной и политической традиции. Сегодня своей уникальной концепцией Дугин сообщает легитимность НБП и отвечает на недоумение «жрецов» СМИ: почему гениальный Сергей Курехин (членский билет № 418) и неистовый Егор Летов (билет № 4), философ Дугин и писатель Лимонов оказались в Национал-Большевистской партии?
Можно, конечно, отмахнуться от нас, в очередной раз невпопад обозвав нас «наци», но дело заключается не в том, плохие мы или хорошие, а в том, законнорожденные ли мы дети русской интеллигенции и ее традиций? Дугин доказывает, что да, еще какие законнорожденные! Доказывает, что мы-то и есть единственное связное, разумное и традиционное культурное и политическое движение в безыдейном мире разборок и тусовок гопников от власти и от оппортунизма. Ни у КПРФ, ни у НДР нет культурного фона, нет и не может быть культурного эквивалента, своей культуры и эстетики. Они есть у НБП, и потому у НБП есть будущее.
* * *
ДУГИН НЕ ФИЛОСОФ, НО ФИЛОСОФЫ
Хочу развить высказанное выше мое убеждение о Дугине. В России, где больше, чем где бы то ни было докторов философии на квадратный метр, думать не умеют и не хотят. Удовольствия думать не понимают. Так как я сам люблю думать, упражнять, напрягать мозг, то мыслящий Дугин, урчащий, как будто ест мясо, восторженный, хмельной от мысли, как от мяса, — мне чрезвычайно близок и понятен. (Процесс Думания я бы даже рискнул сравнить с сексом, а результат его, его кульминацию — понимание — с оргазмом).
Недалекие умы знают Дугина как евразийца и заядлого проповедника геополитики, но это лишь малые величины его огромного мира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105
Моя подружка Фабиан, устроившая эту встречу, привстала. Вы знакомы? Жан-Эдерн — Эдвард Лимонов… Звучала она неуверенно.
"Я много слышал", — он звучал дружелюбно.
"Я видел вас не раз на коктейлях издательства Альбан-Мишель, — сказал я, — но нас никогда так и не представили".
Дальше будет следовать вынужденно снабженная ремарками (он сказал, я воскликнул, он заметил, я взял, он протянул) наша беседа. Модернизм пытался бороться против этих якобы мусорных ремарок в литературе, но результат, о мои собратья по профессии, неутешителен, посему вернемся к старым добрым литературным нравам, ибо при участии пятерых персонажей, а их было четверо плюс я, без указания, кто именно сказал, беседа превратится в письмо, запечатанное в конверт сразу с пятью адресами, и куда его отправлять? — спросит растерянный тип на почте.
В «Липпе» пахло едой. Ностальгически, следует сказать. Ибо бывший басбой и бывший повар, вдохнув кулинарные запахи, я вспомнил мои нью-йоркские опыты «низкой» жизни в толпе и заволновался. Представил себя работающим в «Липпе» басбоем, выглядывающим украдкой в момент, когда не видит мэтр, из двери, ведущей из кухни в зал, на красивых женщин, на знаменитых мужчин. И кто же идет к столу Жан-Эдерна Аллиера? О, это идет загадочный русский писатель в солдатской шинели армэ-руж, сам Эдуард Лимонов. Какой блистательный персонаж, о! А рядом с Жан Эдерн сидит с одной стороны его девочка, молодая и эксцентричная, а с другой стороны сидит абсолютно сумасшедшая парижская журналистка, сама Фабиан Исартель, вот кто. О! Та самая, что была когда-то подобрана Аленом Пакадис в толпе парижских девочек, научилась у него мудрости, дающейся лишь знанием ночной жизни Парижа, и искусству. Тут я вынужден был прервать свое подглядывание из кухонных дверей, так как именно воспитанница Алена Пакадиса разбудила меня от гипнотизма, и я вернулся в тело блистательного персонажа Э. Лимонова.
"Са ва?" — участливо осведомилась восхитительная представительница парижской богемы.
Жан-Эдерн Аллиер, белый фуляр на шее, улыбался улыбкой захмелевшего. (Как же нелегко ему было управляться с дэжанэр, имея висящий фуляр, подумал я. Я имею обыкновение думать всяческие глупости. Меня интересуют, как правило, технические детали. Вроде того, как она влезает в такое узкое платье, как он может носить столь остроносые туфли, возраст животных. Я могу часами наблюдать за совокуплением двух улиток или за тем, как арабская мама, беременная, с шестью детьми, пересекает бульвар Севастополь).
"Са ва", — звучал я многозначительно.
"И Наташа, са ва?" — спросила многозначительно представительница самой передовой в мире парижской богемы. Имелось в виду, не напилась ли Наташа, только что вновь сошедшаяся со мной в жизнь, которая, может быть, ей, Наташе, и меньше нравится, чем свободное существование отдельной женщины, однако больше напоминает нормальное существование, чем жизнь пьяной бабочки, каковую она вела без меня. Хотя Наташе нравится быть плохой, она твердо знает где-то в самой глубине мозга, что все-таки нужно быть хорошей.
"Са ва, са ва", — сказал я.
"Водки?" — с надеждой спросил меня Жан-Эдерн Аллиер. Ему, симпатяге, водка была срочно нужна, дабы не заснуть.
"Водки, конечно", — сказал я.
"И я", — подняла палец Фабиан.
"И я", — сказал брат Жан-Эдерн Аллиера. Он сидел рядом со мной, спиной к проходу, в то время как прекрасные девушки и знаменитость на диване. Лорон спросил меня: "Что вы сейчас пишете?"
"Как всегда, роман, — сказал я. — Я, впрочем, больше люблю жанр рассказа, но публика любит романы, во всяком случае литературные критики утверждают, что гранд пюблик любит романы".
"Хэй, — закричал Жан-Эдерн, оживившись. — Четыре водки!"
Высокий официант стал собирать со стола оставшуюся посуду. Так как многие официанты в этот момент собирали со столов посуду, то лязганье металла, скрипы, стуки и звон наполнили «Липп». В револьверные двери, неуклюжие и слишком большие, ввалились несколько шуб.
"Хотите знать, над чем я сейчас работаю?" — лицо Жан-Эдерна сделалось веселым и хулиганским. Ясно стало, что он работает над чем-то очень заебисто, залихватски провокаторским. "Ха-ха-ха! Я работаю над книгой, она будет называться "Жизнь одного гнилого буржуа". Ха-ха-ха!"
"Хорошее название", — сказал я честно, без иронии.
Тщеславен, кокетлив, взрывы реального честного цинизма (и здорового) смешаны с беззаботной безработностью. Бежевое пальто бизнесмена. Странная одежда. Но если поразмыслить, его класса. Он понял себя, принял без угрызений совести и гордится собой (это открытие их поколения — принятие себя и гордость этим).
* * *
ПАРТАЙГЕНОССЕ ДУГИН
Последнее десятилетие моей жизни я бы назвал "открытием Дугина", человека и феномена. Признаюсь, что ничего и никого интереснее, вернувшись в Россию, я не открыл. Дугин думает гениально, захватывающе, думает, как вдохновенный поэт прежде всего. Пример тому — изложенная здесь суперинтересная отважная концепция, новый взгляд не только на понимание Серебряного века, но и на понимание самой сути русской интеллигенции. Суть эта: национал-революционный мистический экстремизм. Принятие такой концепции устраняет все казавшиеся доселе непостижимыми несоответствия стандартам того или иного славянофила или западника, скажем, становится понятной чудовищная родственность западников Бакунина и Герцена со славянофилом Леонтьевым. Сближает их национал-революционное отвращение к западной цивилизации.
Создав совместно с Дугиным в 1993 году вначале Национал-Большевистский Фронт, а затем Национал-Большевистскую партию, мы, сами того тогда не осознавая, оказались естественными продолжателями мощной основной русской культурной и политической традиции. Сегодня своей уникальной концепцией Дугин сообщает легитимность НБП и отвечает на недоумение «жрецов» СМИ: почему гениальный Сергей Курехин (членский билет № 418) и неистовый Егор Летов (билет № 4), философ Дугин и писатель Лимонов оказались в Национал-Большевистской партии?
Можно, конечно, отмахнуться от нас, в очередной раз невпопад обозвав нас «наци», но дело заключается не в том, плохие мы или хорошие, а в том, законнорожденные ли мы дети русской интеллигенции и ее традиций? Дугин доказывает, что да, еще какие законнорожденные! Доказывает, что мы-то и есть единственное связное, разумное и традиционное культурное и политическое движение в безыдейном мире разборок и тусовок гопников от власти и от оппортунизма. Ни у КПРФ, ни у НДР нет культурного фона, нет и не может быть культурного эквивалента, своей культуры и эстетики. Они есть у НБП, и потому у НБП есть будущее.
* * *
ДУГИН НЕ ФИЛОСОФ, НО ФИЛОСОФЫ
Хочу развить высказанное выше мое убеждение о Дугине. В России, где больше, чем где бы то ни было докторов философии на квадратный метр, думать не умеют и не хотят. Удовольствия думать не понимают. Так как я сам люблю думать, упражнять, напрягать мозг, то мыслящий Дугин, урчащий, как будто ест мясо, восторженный, хмельной от мысли, как от мяса, — мне чрезвычайно близок и понятен. (Процесс Думания я бы даже рискнул сравнить с сексом, а результат его, его кульминацию — понимание — с оргазмом).
Недалекие умы знают Дугина как евразийца и заядлого проповедника геополитики, но это лишь малые величины его огромного мира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105