— Привет, Яцек! — обращается к нему Оскар, сразу же понимая, что следовало бы звучать менее развязно и жизнерадостно.
— Привет… — спокойно отвечает Яцек, некоторое время смотрит на протянутую ему руку, затем не спеша подает Оскару свою.
— Вот был в «Риццоли», — врет Оскар, кивая на противоположную сторону Пятой авеню, — увидел тебя… Как жизнь?!
— Работаю, — отвечает заносчивый долгоносик гордо, — зарабатываю на хлеб. Нужно жить…
Яцек снимает зачем-то с ремня дубинку и похлопывает ею по своей левой ладони.
— Ну как, убрался после парти? — спрашивает он вдруг осторожно.
— Разумеется, — пожимает плечами Оскар. — Люди все убрали уже на следующее утро.
— Меня бы взял по знакомству в слуги… — Непонятно, шутит Яцек или не шутит. — Сколько ты им платишь в неделю?
— Хэй, не валяй дурака, Гутор! Ты же знаешь, что они не мои слуги, спроси, если интересно, у Габриэл… У тебя что ко мне, классовая ненависть?.. Ты забыл, как мы вместе у тебя в Бруклине рис жевали…
— Ты всегда искал легкого пути, Оскар, — смягчается Яцек. — И тогда я мыл полы, а ты тотчас же устроился, извини за выражение, вертеть жопой в гей-бар…
Злой Оскар внезапно думает, что ему не следует больше разговаривать с враждебно настроенным долгоносиком, следует повернуться и уйти, но почему-то не уходит. Более того, он начинает оправдываться…
— Эй, Ясь, ты же прекрасно знаешь, что профессия официанта вовсе не из легких… Пробегать целую ночь на ногах, среди пьяных и уродов — не такое уж большое удовольствие… пожалуй, потяжелее, чем стоять на углу с дубинкой.
— Потому мне и платят столько, чтобы я только не умер с голоду, а ты приносил по сотне долларов только чаевыми…
Долгоносик снисходительно читает Оскару мораль, похлопывая в такт дубинкой по руке.
— Ладно, что ты кипятишься… Хочешь, я помогу тебе найти много лучше оплачиваемую работу?
— Может быть, ты уступишь мне свое место? — ехидно спрашивает Гутор. — Ты же зарабатываешь деньги хуем, Оскар… Разве я не прав?
— Кто мешает тебе зарабатывать деньги хуем? — Внезапно Оскар чувствует свое превосходство над тщедушным Маленьким Муком. — Эта профессия одинаково открыта для всех.
— Секс меня не интересует. Секс — свинство… — Яцек гадливо морщится.
— Хорошо, ходи и проповедуй «поцелуй таракана». Вполне можешь основать новую религию. Кто тебе мешает? В Америке ловкие люди уже основали немало «тараканьих» религий. А ты стоишь здесь и брюзжишь…
— Ты стал таким же, как они, Оскар, — убедительно заявляет гард Гутор.
— Плохо ли это?
— Ты принял причастие буйвола, Оскар…
— Это тебе наверняка сообщил твой знакомый «голос»?
— «Голос» не занимается такими, как ты, Оскар. Нищие духом его не интересуют.
— Фу, — обессиленно останавливается Оскар, — тебя не переспоришь. Бог с тобой, пусть я нищий духом… И мои друзья, и мои женщины — нищие духом…
Яцек тихо смеется. Только сейчас в этом снисходительно-удовлетворенном горловом смехе Оскару удается уловить оттенок безумия. В остальном Яцек как будто нормален.
— Женщины лучше мужчин, Оскар… Некоторые из них не безнадежны. Женщин еще возможно спасти…
— Если секс — свинство, то женщина должна быть для тебя сосудом греха, источником свинства, причиной его возникновения. Она не может быть лучше…
— Женщина честнее, Оскар.
Оскар уже досадует на себя за то, что позволил себе эмоциональную реакцию на слова человека, которого «голос» позвал в Итаку, а он пришел в Карлайл, штат Пенсильвания…
— Кстати, Яцек, Габриэл передает тебе привет, она хотела бы увидеть тебя еще раз. Позвони и приходи, а?
Оскар не уверен, что долгоносик опять когда-либо появится в его жизни. И достаточно сообразительным для того, чтобы Габриэл имела основания беспокоиться, долгоносик не кажется. Оскар если бы боялся кого-то, то уж боялся бы Чарли. Вот Чарли вполне может отправиться в газеты и дать материал об оргии, в которой участвовали миллиардерша миссис Крониадис, известная писательница Сюзен Вудъярд, известный автор бестселлеров Стив Барон, супермодель Кати Стюарт… Однако и Чарли трудно будет убедить редактора напечатать материал, компрометирующий стольких известных в Нью-Йорке людей в один раз…
— Может быть, зайду, — после долгого обдумывания соглашается Яцек. — Только мне от вас ничего не нужно. Моя работа меня устраивает. Я три дня занят, три дня отдыхаю. Деньги мне тоже не нужны. Я не люблю деньги…
— Как хочешь, — не возражает Оскар. — Пока!
Идя вниз по Пятой авеню, Оскар, улыбаясь, вспоминает изречение своего блестящего тезки Оскара Уайльда: «Только один класс думает о деньгах больше, чем богатые. И это — бедные».
3
Оскар сидит у Наташки в спальне, и они нюхают героин. Торит свеча. Наташка почему-то считает, что нюхать героин менее опасно, чем колоть героин. Наташка боится привыкнуть к героину, героин Наташке нравится. Очень нравится, куда более, чем кокаин…
— Именно поэтому общество и дискредитировало героин, — поучает Наташку Оскар, — что героин самый антисоциальный наркотик из всех, какие существуют. Человек, принявший героин, становится самодостаточным. Лежа на спине и глядя в потолок, он в воображении своем имеет весь мир, и в этом мире уютно. А общество хочет, чтобы он отправился на фабрику и изготовлял нужные всем металлические детали машин.
— Да, — вздыхает Наташка, откидываясь на подушку, — очень уютно. Тепло, приятно и ничего не хочется. Я себя необыкновенно сентиментально сейчас чувствую, Оскар, я тебя очень люблю.
Оскар забирает из слабых и замедленных рук Наташки зеркало и пластиковую трубочку и нюхает опять порошок цвета чуть обожженной солнцем кожи.
— Будь осторожен, О, ты уже вынюхал несколько линий. Куда больше, чем я…
— Мне хочется… Мне просто нужно больше, чем тебе, я здоровее…
— Вот-вот, всем умершим от ОД тоже казалось, что им нужно чуть больше того, что они уже приняли…
— Смерть от героина, говорят, самая легкая. Сердце тихо останавливается. Умираешь мгновенно и безболезненно.
Теперь Оскару тоже хочется лечь. Потому он, как ему кажется, очень медленно перебирается с кресла, на котором сидел, на кровать и, вытащив из-за Наташки одну подушку, опускается на спину рядом с Наташкой.
— Ой, хорошо-то как…
— Хорошо… — вздыхает Наташка.
Они оба молчат, вслушиваясь и всматриваясь в особый, чистый, приветливый и гармоничный мир, в который их погрузил героин. Даже секс как будто не нужен. Оскар искоса посматривает на Наташку.
У русской девушки сейчас очень светлый лик. Умиротворенный, спокойный и чистый лик. Невозможно даже предположить, что это та же самая женщина, которая стонала и рычала, лежа на члене Алена, и извивалась, как червяк, под чудовищным дилдом, которым месил в ее попке Чарли… Спящая тихая красавица, девушка сказки лежит рядом с Оскаром и только время от времени открывает слипшиеся медовые глазки, жмурясь на свечу. Свеча на ночном столике черная, Наташка — декадентка…
— Наташ, — обращается к ней Оскар, слыша красивую пустоту вокруг себя, пустоту, внезапно наполненную русским именем. И опять смотрит на Наташку.
— Что?
— Я люблю тебя…
На глаза Оскара вдруг внезапно надвигается пелена слез. Он представляет себе маленькую, совсем маленькую Наташку, бесприютно бредущую по снегу по улицам их столицы — Москвы, беззащитную перед снегом, холодом и опасностями, подстерегающими маленьких девочек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75