– Собака лает на незнакомые предметы, и шерсть у нее встает дыбом, когда она видит телегу или ящик для угля, не причиняющие ей вреда; однако хозяина, который ее колотит и морит голодом, она почитает как божество какое-нибудь, – пояснял Леонардо, имея в виду миланских ремесленников, – невежественные люди опасаются применить незнакомое им орудие, если этого не сделает до них другой человек, более отважный. И тут величайшее искушение выгоды соперничает с боязнью истратить лишнее сольди и оказывается побежденным.
58
Заснул осел на льду глубокого озера, а теплота его растопила лед, и осел на горе свое проснулся под водой и тотчас утонул.
Не только ремесленники и торговцы из-за своей боязливости пренебрегают выгодой, которую сулят изобретения Мастера, но и князья из-за легкомыслия и самонадеянности. Так, самого регента Моро справедливо будет назвать изобретателем и архитектором воздушных замков.
«Ему доставляет удовольствие поддерживать общую тревогу, и он создает тысячу планов, удающихся в его фантазии», – доносил в конце 1494 года флорентинский посол своему правительству; однако необходимо быть настороже, заключал он, зная коварство всех Сфорца, хотя бы настоящий момент и не требовал от миланского регента особенной злодейской решимости, поскольку природа, по-видимому, взялась ему помогать. Кончина племянника, здоровье которого ухудшилось, представлялась скорой и неминуемой, и осталось распространять и поддерживать славу регента Моро как мудрого и справедливого правителя, чтобы внезапное возмущение народа ему не препятствовало.
По приказанию своего господина, давшего общую идею аллегории, Леонардо сделал рисунок, а ученики перевели его на большую холстину и исполнили в красках с обыкновенной при украшении праздников грубостью. Большое старание здесь ни к чему: по миновании надобности картине, свернутой, будто какая-то негодная, износившаяся занавесь, дадут прозябать и пылиться в чулане, где вещи исчезают как бы сами собой с течением времени. А жаль, поскольку мгновенная изобретательность и фантазия в таких произведениях проявляются наилучшим образом. Тем более Мастер не доверяется полностью ученикам, а при частых набегах, отрываясь от других дел, на ходу вносит изменения в первоначальную композицию, распоряжаясь как полководец.
Итак, Зависть протягивает регенту пару очков, означающих проницательность, Справедливость держится поблизости, Петух же, эмблема герцога Джангалеаццо и его воплощение, встревожен появлением стаи Волков, то есть французов, как и герцогиня Изабелла – Голубка. Однако Благоразумие спешит им на помощь, в одной руке держа Змею, эмблему Сфорца-Висконти, а в другой – Метлу.
Имея в виду, что празднества в Павии предполагались по случаю торжественной встречи Нового Кира, иначе говоря, французского короля Карла Восьмого, о чем в свое время пророчествовал доминиканец, назвавшийся учеником фра Джироламо Савонаролы, Моро своею метлой предупреждает французов, чтобы протекли сквозь Ломбардию, как вода через сито, иначе их выметут, как шелуху какую-нибудь.
Опасаясь, что после кончины тяжко болевшего герцога Джангалеаццо король Неаполя, его тесть, станет отстаивать наследственные права малолетнего внука, Моро, желая предупредить события и действуя через миланских послов, нарочно возбудил военные амбиции короля Карла, разрешив ему переход через Ломбардию; поддерживая решимость короля вернуть Неаполь Анжуйскому дому, Моро обрисовал также возможность дальнейшего движения в Турцию к гробу господню. Считается, что таким образом Моро позволил французам проторить дорогу в Италию и отсюда все ее несчастья. Оспаривая подобные обвинения, Моро указывал, что другие не поступают иначе и что в этой стране не осталось простаков, рассчитывающих на собственные силы. Флорентийскому послу Моро сказал:
– Вот вы все твердите мне об Италии, а между тем я ее никогда не видел. Так можно ли погубить то, что ни увидеть нельзя, ни даже представить как целое?
В самом деле, составленную из многих больших и малых государств, соперничающих или воюющих между собою, вступающих в союзы и лиги, возникающие внезапно и так же распадающиеся, чтобы восстановиться в другом составе, Италию следует признать несуществующей или заранее предназначенной к гибели, тем более некоторые, в целях собственной выгоды причиняя ей какой-нибудь вред, выступают под видом ее защитников. Так, кардинал делла Ровере, впоследствии папа Юлий Второй, получивший название гонителя варваров, тогда готов был согласиться с пришествием сатаны, чтобы причинить неприятность папе Александру Шестому Борджа. Конечно, тот родом испанец и заботился исключительно о своем кошельке и развлечениях самого гнусного рода, но означает ли это, что следует передаваться французам? Между тем точно так же поступают частные лица. Когда Моро впустил короля в Ломбардию, в его свите находился флорентиец Джулиано Сангалло, о котором прежде упоминалось в связи с его оценкой Коня. Этот покинул Флоренцию после смерти Великолепного Медичи от огорчения, а теперь, пользуясь оказией в виде французского войска, желал возвратиться туда. Так что одному – папский престол, другому – друзья и родительский очаг; но кого заботит Италия?
Между тем, хотя в конце августа созревают персики и другие плоды земледелия, требующие приложения рук, и тут не до праздников, многие прибыли из сельской местности исключительно чтобы приветствовать короля, в то время как горожане уже две или три недели развлекались ожиданием и подготовкой торжеств, для чего здесь находились Леонардо с учениками и другие живописцы и всевозможные мастера. И вот теперь все эти люди толпились на улицах, а наиболее отважные взобрались на крыши домов. Те же, кому было хорошо видно из окон, теснясь и приминая лучшее и дорогое платье, выглядывали оттуда в нетерпении. Но прежде чем стало что-нибудь видно, слабый ветер принес как бы далекие раскаты грома или шум волн. После этого в свете закатного солнца наподобие морского смерча поднялся столб пыли; и уже затем на дороге, вьющейся посреди холмов, показалась голова змеи, призванной ужалить Италию. Но об этом мало кто догадывался, исключая наиболее проницательных историков, как Гвиччардини, хорошо научившихся пронизывать воображением прошлое и на основании такой воображаемой анатомии предсказывать будущее, – итальянцы больше расстраивались внешностью французского короля, от которой не того ожидали.
За авангардом, составленным из блестящих рыцарей свиты, – между ними затесался король, чудовище эдакое, – выступали без всадников хорошо упитанные громадные кони с обрезанными хвостами, и за каждым вместо какого-нибудь тяжелого груза тащилась особенная двуколка – механический барабанщик с множеством рук, работающих палками и движущихся настолько быстро, что в отдельности они неразличимы, но воспринимаются слитно, подобно мерцанию колесных спиц. Хотя славившиеся музыкальным слухом ломбардцы в ужасном звучании барабанов отличали настройку и лад едва ли не каждого инструмента в отдельности, никто из добровольных экспертов не разобрал в гармоническом грохоте победного звонкого имени Леонардо да Винчи. Самому же изобретателю – неизвестно, радоваться было или огорчаться, когда его выдумка после далекого странствования возвратилась, подобная горному эхо, отразившемуся от какой-нибудь крутизны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120