Я не смог удержаться и спросил, как всё было. «Good… good…» — ответила она, несколько озадаченная таким поворотом разговора. «It was… comfortable», — уточнила она, невольно улыбнувшись. Да, комфортно; могу себе представить. Сделав над собой невероятное усилие, я всё-таки не спросил, сосала ли она его, своего дружка, или обоих, содомизировали ли они её; я чувствовал, как эти картины теснятся в моём мозгу, прожигая в нём огненные дыры, наверное, это было заметно, потому что она замолчала и нахмурилась. Но тут же, приняв единственно возможное решение, занялась моим членом, с такой нежностью, так искусно, и пальцами, и губами, что, вопреки всем ожиданиям, он снова встал, и через минуту я уже вошёл в неё, и всё было хорошо, опять хорошо, я абсолютно владел ситуацией, и она тоже, больше того, по-моему, она давно так бурно не кончала — по крайней мере со мной, сказал я себе две минуты спустя, но в тот миг мне удалось выбросить эту мысль из головы, я сжал её в объятиях очень нежно, со всей нежностью, на какую был способен, и изо всех сил сосредоточился на её теле, на присутствии её тела, тёплого и живого, здесь и сейчас.
Этот разговор, такой немногословный, сдержанный, мягкий, оказал, как мне сейчас кажется, решающее влияние на Эстер, и в последующие недели все её поведение подчинялось только одной цели: как бы не причинить мне боли; она даже пыталась, в меру своих возможностей, сделать меня счастливым. Её возможности сделать мужчину счастливым были весьма внушительными, и от этого периода у меня в памяти осталось чувство такой огромной радости, такого ежеминутного телесного блаженства, что казалось, этого нельзя вынести, невозможно пережить. Ещё я помню её предупредительность, глубокое, сочувственное понимание и милосердие — собственно, это даже не воспоминание, не какие-то конкретные образы, просто я знаю, что по крайней мере несколько дней, а быть может, и недель, жил в определённом состоянии — состоянии полного, самодостаточного и всё же человеческого совершенства; некоторые мужчины иногда ощущали его возможность, но сколько-нибудь адекватно его описать не удавалось до сих пор никому.
Она уже давно собиралась устроить party на свой день рождения, семнадцатого августа, и начала заниматься подготовкой. Ей хотелось позвать много народу, человек сто, и она решила обратиться к одному своему приятелю, жившему на улице Сан-Исидор. У него был огромный лофт на последнем этаже, с террасой и бассейном; он пригласил нас к себе, чего-нибудь выпить и обо всём договориться. Это был высокий парень по имени Пабло, с длинными чёрными вьющимися волосами, вполне cool; дверь он открыл в лёгком халате, но, выйдя на террасу, сразу сбросил его; тело у него было мускулистое и загорелое. Он предложил нам апельсинового сока. Спал он с Эстер или нет? Неужели я теперь буду терзаться этим вопросом при виде каждого мужчины, которого нам случится встретить? С того самого вечера, когда я вернулся, она была очень внимательна, всегда начеку, и, возможно, уловив отблеск беспокойства в моих глазах, отклонила предложение позагорать немного у бассейна и всячески старалась свести разговор только к подготовке праздника. О том, чтобы достать кокаина и экстази на всех, не могло быть и речи, Эстер предложила закупить первую дозу, для разогрева, и позвать пару-тройку дилеров, чтобы они зашли попозже. Пабло мог взять это на себя, у него на тот момент были хорошие поставщики; в порыве щедрости он даже предложил купить за свой счёт несколько попперсов.
Пятнадцатого августа, в день Успения Богоматери, Эстер занималась со мной любовью ещё сладострастнее, чем обычно. Мы находились в отеле «Сане», напротив кровати висело большое зеркало, было так жарко, что от каждого движения с нас ручьём лил пот; я лежал, раскинув руки и ноги, не в силах пошевелиться, все мои чувства сосредоточились в пенисе. Больше часа она сидела на мне верхом, поднимаясь и опускаясь по моему прибору, сжимая и разжимая свою маленькую вагину, она только что сделала эпиляцию. Все это время она одной рукой ласкала свои блестящие от пота груди, глядя мне прямо в глаза, улыбаясь, сосредоточенно ловя все нюансы моего удовольствия. Свободной рукой она сжимала мои яички, то слабо, нежно, то сильнее, в ритме движений своего влагалища. Чувствуя, что я вот-вот кончу, она сразу останавливалась и сильно сжимала их двумя пальцами, чтобы остановить эякуляцию в зародыше; потом, когда опасность была позади, вновь принималась скользить вверх и вниз. Я провёл так час, а может, и два — на пределе, готовый взорваться, в самом сердце величайшей радости, какую только может испытать мужчина, и в конце концов сам попросил пощады, сам попросил кончить ей в рот. Она выпрямилась, положила подушку мне под ягодицы, спросила, хорошо ли мне видно в зеркало; нет, лучше было немного сместиться, я подвинулся к краю кровати. Она встала на колени в изножье постели, так, чтобы лицо было на уровне моего члена, и начала методично, сантиметр за сантиметром, вылизывать его и лишь затем сомкнула губы на головке. Потом в дело вступили её руки, она ласкала медленно, с силой, словно извлекая каждую капельку спермы из глубин моего тела, а язык её быстро скользил вокруг оконечности члена. Мои глаза заливал пот, я утратил всякое представление о пространстве и времени, и всё же мне удалось ещё немного протянуть, её язык успел совершить три полных круга, и только тогда я кончил, и было так, словно все моё излучавшее наслаждение тело исчезло, растворилось в небытии, в волне блаженной энергии. Она не выпустила меня изо рта и почти застыла, все медленнее посасывая мой член и закрыв глаза, словно чтобы лучше слышать безудержный вопль моего счастья.
Потом она легла, прижалась ко мне, на Мадрид быстро опускалась ночь, полчаса мы лежали неподвижно, полные нежности, и тогда она сказала то, что уже несколько недель собиралась мне сказать и о чём пока не знает никто, кроме сестры, она решила объявить эту новость друзьям на дне рождения. Её приняли в престижную академию фортепианного искусства в Нью-Йорке, она рассчитывала провести там как минимум весь учебный год. Одновременно ей предложили маленькую роль в масштабной голливудской картине о смерти Сократа; она будет играть прислужницу Афродиты, а в роли Сократа выступит Роберт Де Ниро. Конечно, роль небольшая, съёмки продлятся самое большее неделю, но это всё-таки Голливуд, и гонорара ей хватит, чтобы оплатить год учёбы и проживание. Ехать она собиралась в начале сентября.
По-моему, я не произнёс ни звука. Я окаменел, утратил способность реагировать, мне казалось, что если я скажу хоть слово, то обязательно разрыдаюсь. «Bueno… It's a big chance in my life…» — в конце концов жалобно проговорила она, уткнувшись мне в плечо. Я чуть не предложил ей тоже поехать в США, поселиться там вместе, но слова умерли во мне, я прекрасно понимал, что она даже не рассматривает такую возможность. Она не предложила и навестить её; в её жизни начинался новый период, появилась новая точка отсчёта. Я зажёг ночник, вгляделся в неё, пытаясь найти хоть какие-то следы преклонения перед Америкой, перед Голливудом; но нет, ничего подобного не было, она выглядела спокойной и трезвой, просто приняла наилучшее решение, самое разумное в сложившихся обстоятельствах. Удивлённая моим затянувшимся молчанием, она повернула голову и посмотрела на меня;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90