Пантелеич на «Канопусе» — наиболее квалифицированный мастер розыгрыша. Конечно, за беседу с капитаном Немо я не пожалел бы всех миллиардов Рокфеллера (если бы он согласился предоставить их для этой цели), но уже в раннем детстве я узнал, что капитана Немо на самом деле не существовало — одно из самых жестоких разочарований в моей жизни.
— Светящийся кит, — проникновенным голосом говорит Пантелеич. — Редкое явление, вам дьявольски повезло!
На кита я клюнул. Пантелеич подождал, пока стихнет мой восторженный вопль, и хладнокровно сообщил, что в данном случае кит отсутствует, следовательно, вопил я зря. Светится косяк мелкой рыбешки.
Все равно очень красиво. А свечение уже появилось в нескольких местах: океан ожил! Рядом с бортом возникли мириады фосфорических точек — светящиеся микроорганизмы. Они разлетались во все стороны, как бенгальские огни. И вдруг показались, обгоняя траулер, две длинные тени: акулы! Одна за другой они проплыли мимо, высунув наверх, словно подлодка перископы, свои острые плавники.
И снова все исчезло: ушли косяки рыбешки, затихли волны, и за тучами, из которых не проливалось ни капли, спрятались звезды. Темнота и безмолвие повисли над океаном. Но ненадолго: вдали показались огни, зажженные рукой человека, — наш курс пересекало судно. Пантелеич приник к локатору. Бывает, что двум судам разойтись в необъятном океане труднее, чем туристам на лесной тропинке. Уже за несколько миль нужно точно знать, насколько опасно режет незнакомец наш курс. В истории столкновений на море известны десятки случаев, когда даже такое расстояние оказывалось недостаточным: слишком велика сила инерции современных судов и слишком мала их маневренность. Несколько лет назад в Атлантике, вблизи Нью-Йорка столкнулись «Андре Дориа» и «Стокгольм», два гигантских лайнера, хотя вначале их разделяли те же самые несколько миль.
Пантелеич произвел вычисления и облегченно вздохнул: разойдемся свободно…
А на востоке занималась заря. Светало быстро: несколько минут назад где-то за морем чуть заметно алел восход, а сейчас на небе уже рассыпались веером мощные пучки розоватого света.
— Да будет свет! — скомандовал старпом, только что вступивший на вахту.
И на горизонте, повинуясь приказу, появился розовый диск утреннего солнца.
— Приготовиться к подъему трала! — прозвучала вторая команда.
ДЕНЬ СЮРПРИЗОВ И УЛЫБОК
В просторной капитанской каюте прохладно и уютно. Я сижу на диване, потягиваю «коктейль имени Арвеладзе» — нарзан с виноградным соком — и переписываю на память волнующий документ, срок действия которого начинается через двенадцать часов. Вот его полный текст.
«Обещание-клятва!
Мы, члены экипажа РМТ «Канопус», Кононов Борис Александрович и Сорокин Александр Евгеньевич, торжественно клянемся, что с О часов 00 минут 13 сентября 1965 года бросаем курить окончательно и бесповоротно.
В случае если один из нас нарушит эту клятву, то пусть его постигнет всеобщее презрение. Нарушитель должен до конца рейса прибирать каюту победителя, стирать его белье, по утрам приносить в постель завтрак и безоговорочно выполнять все его прихоти.
Все табачные запасы подлежат ликвидации в 24 часа.
Свидетели: А. Тесленко, Г. Чурсин, В. Котельников».
Сорокин и Кононов, жмурясь от наслаждения, курят одну сигарету за другой. Вокруг них, как мухи, вертятся остряки. В «обещание-клятву», разумеется, никто не верит: все убеждены, что первый помощник и стармех будут покуривать, запершись в каютах. Дед неуверенно посмеивается — он явно боится, что сделал глупость, но Александр Евгеньевич спокоен и невозмутим.
— Я сжег за собой мосты, — сообщает он. — Отступать некуда, послал жене радиограмму: «Бросил курить принимаю поздравления».
В распахнувшейся двери каюты появляется взволнованная физиономия начпрода. За руку он держит Володю Иванова. Володя широко ухмыляется.
— Безобразие творится, капитан! — восклицает Гриша, втаскивая Володю в каюту. — Вопиющее безобразие! Этот человек тоже бросил курить, понимаешь?
— И правильно сделал, — назидательно замечает Сорокин.
— А ты не агитировай! — набрасывается на него Гриша. — Сам бросил — на здоровье, а людей оставь на покой!
— Ты чего разошелся? — урезонивает капитан
Гришу.
— Как чего разошелся? — ноет Гриша. — Твой первый помощник повсюду ходит и агитировает людей не курить! А у меня план, понимаешь? Мне продавать надо. Пять человек сегодня не курит, кто покупать будет? Кто за товарный остаток отвечать будет?
— Тбилисское «Динамо» опять проиграло, — глядя в потолок, говорит Александр Евгеньевич.
— Ты мне «Динамой» зуб не заговаривай, — шумит Арвеладзе. — Видал, как Котрикадзе стоит? Нет, скажи, видал? Как гвоздь стоит!
— Сплошная дыра, — пуская кольца, роняет Александр Евгеньевич.
— Котрикадзе — дыра? — ужасно обижается Гриша. — Тогда твой Банников… Твой Банников…
Гриша от возмущения просто не находит слов. Он уже забыл, что первый помощник портит ему людей и срывает план, он видит теперь в Сорокине человека, который усомнился в Котрикадзе — величайшем вратаре мира.
— Твой Банников, — находится Гриша, — тоже дыра!
И, бросив торжествующий взгляд на закашлявшего Сорокина, начпрод победителем выходит из каюты.
Гриша бесконечно предан идеалам судовой торговли, хотя мне думается, что если бы он завел собственное дело, то неминуемо обанкротился. Когда под рукой нет заборной книги, Гриша всем верит в долг. В судовой лавке каждый может взять в сумку сигареты, конфеты, пасту, фотопленку, и Гриша записывает количество товаров со слов покупателя. Несмотря на педантичную, точно по инструкции выдачу соков и сухого вина, Гришу на «Канопусе» любят и относятся к нему доброжелательно. Этому способствуют и его смешная речь, и энергичная жестикуляция — Гришины руки говорят не хуже, чем его язык.
В каюту входит Пантелеич. Его лицо равнодушно и бесстрастно, но что-то в Пантелеиче сейчас есть такое, что заставляет меня насторожиться. Я убежден, что готовится какой-то подвох.
— За шахматы уселись? — домашним голосом говорит Пантелеич. — Ну, ну… Шахматы — они, конечно, интереснее…
Пантелеич поворачивается и медленно движется к двери. Затылок его напряжен.
— Интереснее, чем что? — спрашиваю я.
— А, пустяки. — Пантелеич пренебрежительно отмахивается. — Не сравнить с шахматами. Ну играйте…
Движение к двери продолжается.
— Но что же все-таки? — допытываюсь я.
— Да так, — нехотя выдавливает Пантелеич, — говорить не о чем. Киты…
Я пулей выскакиваю из каюты в рулевую рубку. Кто-то подает мне бинокль, и я, даже забыв поблагодарить, шарю по горизонту. Никаких китов. Ну, если это розыгрыш — берегись, Пантелеич!
— Кит! — раздается идущий из самых глубин души вопль доктора. — Я вижу настоящего кита! Я вижу двух китов! Трех! Ух!
Я чуть не плачу от досады. Вдруг сердце екает: вдали, в миле от нас, из океана вырывается фонтанчик. Один, другой… Киты! Да здесь их целое стадо!
Не отрываясь от бинокля, жму Пантелеичу руку. Он смеется и направляет «Канопус» в сторону фонтанов. Я вижу, как из воды высовываются огромные туши, и не верю своим глазам. Шутка ли сказать — киты! Ловлю себя на том, что начинаю впадать в детство. В голову назойливо лезут знаменитые стихи:
«Папа спит, папа храпит, а из-под подушки вылезает кит и говорит:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34