Навстречу мне медленно ехал автомобиль с насмерть перепуганным шофером, высунувшим голову из бокового окошка.
— Этот сумасшедший псих чуть было не налетел на меня! — проорал он. — И сам он псих, и лошадь у него психованная!
— О, как жаль! — сочувственно крикнул я в ответ, но он злобно посмотрел на меня и чуть было не врезался в дерево.
Я поскакал по дороге, раздумывая, что делать, если я увижу вылетевшего из седла Алессандро, и сколько времени уйдет на поимку заблудшего Движения.
За следующим поворотом я их не обнаружил: пустынная дорога убегала вперед, насколько хватало глаз. Начиная волноваться, я пустил Кукушонка-Подкидыша галопом по земляной обочине шоссе.
Дорога была прямой, как струна, затем следовала изгибу Известковых Холмов, за которыми Алессандро тоже не было. Ни слуху ни духу. И только в двух милях от отведенной под тренинг местности мне удалось их обнаружить.
Алессандро стоял на перекрестке дорог, спешившись, держа Движение под уздцы. Жеребец совсем выдохся: голова его поникла, бока тяжело вздымались, по туловищу и груди крупными каплями стекал пот. Брызги пены застыли на его шее, а язык свешивался наружу.
Я соскользнул с седла и быстро провел рукой по ногам лошади. Вялости мышц не наблюдалось. И судорог тоже. Облегченно вздохнув, я выпрямился и посмотрел на Алессандро. Лицо у него было решительное, глаза ничего не выражали.
— У вас все в порядке? — спросил я. Он вздернул подбородок:
— Естественно.
— Капризный жеребец, — обронил я. Алессандро не ответил. Его самолюбию был нанесен удар, но он не нуждался в утешении.
— Прогуляйте его потихоньку, — сказал я. — Пока не остынет. И постарайтесь держаться подальше от машин.
Алессандро дернул повод, и Движение неуклюже повернулся, соглашаясь переставлять ноги только в самом крайнем случае.
— Что это? — спросил Алессандро, указывая на небольшой холмик рядом с перекрестком дорог. Он отвел Движение чуть в сторону, чтобы я лучше видел, но я мог ответить на его вопрос с закрытыми глазами.
— Могила мальчика, — сказал я.
— Какого мальчика? — Он был поражен. Маленькую могилку знал в Ньюмаркете каждый. Холмик, примерно в четыре фута длиной, был огорожен проволочной сеткой, совсем как лужайка в парке. Из ячеек сетки торчали грязные нарциссы из пластика, а в центре из земли вылезали увядшие стебли настоящих цветов. Там же, в центре, валялась полиэтиленовая кружка, неизвестно кем оставленная. Могила выглядела заброшенной и вместе с тем, как ни странно, ухоженной.
— О нем ходят разные легенды, — сказал я. — Говорят, он был пастухом. Когда он однажды уснул, пришел волк и зарезал половину стада, и, проснувшись, мальчик повесился от отчаяния.
— Самоубийц всегда хоронили на перекрестках дорог, — кивнул Алессандро. — Это известно.
Я не видел ничего дурного в попытке как-то смягчить его, сделать более человечным, поэтому продолжал рассказывать:
— За могилой всегда кто-нибудь ухаживает. Она никогда не зарастает, и изредка на ней появляются новые цветы... Никто не знает, кто их сажает. Говорят, что цыгане. И существует еще одна легенда, по которой майские цветы, распускаясь, всегда совпадают с расцветкой камзола жокея, который должен выиграть дерби.
Алессандро напряженно уставился на холмик.
— Тут нет черных цветов, — медленно сказал он, — а у Архангела — золотой, черный и бледно-голубой.
— Не сомневаюсь, что цыгане найдут разгадку, если потребуется, — сухо ответил я и подумал, что цыганам куда больше по душе придется гадание другого рода.
Я повернул Кукушонка-Подкидыша мордой к дому, и мы затрусили вперед. Оглянувшись, я увидел, что Алессандро ведет Движение медленным шагом по обочине дороги. Глядя на его стройную фигуру в яркой одежде и на голубую с белым шапочку, я искренне пожалел, что он таков, каков есть. Будь у него другой отец, он был бы совсем иным человеком.
Но будь у меня другой отец, я тоже был бы иным человеком. Интересно, кто бы не был?
Я размышлял по этому поводу, пока не вернулся в Роули Лодж. «Отцы, — думал я, — могут воспитывать, кормить и пеленать своих молодых отпрысков, но они не могут повлиять на развитие основных черт характера. В результате дети вырастают жестокими или безвольными, но рано или поздно им приходится сталкиваться с жизнью и вырабатывать к ней свой подход». Алессандро же в настоящий момент стоял на перепутье, и, дай волю отцу, он выбил бы из сына все хорошее, не моргнув глазом.
Алессандро с каменным лицом снес презрительный взгляд Этти, но мало кто из наездников решился отпустить шуточку в его адрес, как это было принято в их среде. Одни — инстинктивно боялись его, что, по моему мнению, говорило об их здравом смысле; другие, менее чувствительные, просто игнорировали.
Джордж отвел Движение в денник, а Алессандро последовал за мной в контору. Он безразлично посмотрел на Маргарет, сидевшую за столом, не обратив внимания на ее аккуратное, цвета морской волны, платье и высокую, в локонах, прическу, и принялся высказывать мне свои соображения. Видимо, он тоже много размышлял на обратном пути.
— Вы не имели права заставлять меня проезжать такую нетренированную лошадь, — воинственно заявил он.
— Я вас не заставлял. Вы сами ее выбрали.
— Мисс Крэйг нарочно так поступила, чтобы я остался в дураках.
С этим трудно было спорить.
— Вы могли отказаться, — сказал я.
— Не мог.
— Вы могли сказать, что у вас слишком мало опыта для проездки самой трудной лошади в конюшнях. — Ноздри его раздулись. Сделать подобное заявление было выше его сил. — В любом случае, — продолжал я, — лично мне кажется, что верховая езда на Движении мало чему вас научит. А следовательно, вы больше на него не сядете.
— Но я настаиваю, — запальчиво крикнул он.
— На чем?
Я настаиваю, чтобы мне опять дали Движение. — Он выбрал из коллекции своих взглядов самый высокомерный и сказал:
— Завтра.
— Почему?
— Потому что иначе все будут думать, что я струсил или не умею ездить верхом.
— Значит, вам отнюдь не все равно, — уверенно заключил я, — что о вас думают другие.
— Мне все равно, — с горячностью запротестовал он.
— Зачем тогда проезжать Движение? Он упрямо поджал губы.
— Я больше не буду отвечать на ваши вопросы. Завтра я сяду на Движение.
— Хорошо, — спокойно согласился я. — Но завтра я не отправлю Движение на Пустошь. Не думаю, что сейчас он нуждается в нагрузках. Лучше всего проездить его размашкой по рабочей дорожке в паддоке, если это не покажется вам скучным.
Он напряженно и с большим подозрением посмотрел на меня, пытаясь понять, нет ли здесь подвоха. Я ответил ему бесстрастным взглядом.
— Ну что ж, — неохотно согласился он. — Завтра я буду проезжать его в паддоке.
Повернувшись, он вышел из конторы. Маргарет наблюдала за ним со странным выражением на лице.
— Мистер Гриффон не позволил бы так с собой разговаривать, — сказала она.
— Ему и не придется.
— Теперь я понимаю, почему Этти терпеть не может этого мальчишку. Он — наглец. Именно наглец, другого слова не подыщешь. — Маргарет протянула мне через стол три вскрытых конверта. — Вам необходимо ознакомиться. И тем не менее, — она опять заговорила об Алессандро, — он очень красив.
— Глупости, — запротестовал я. — Скорее уродлив. Она чуть улыбнулась.
— Он просто не может не нравиться женщинам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45