— Наши лошади не так плохи, как ты думаешь, — сказал я. — Напрасно ты настроен так пессимистично.
— Ты ничего не понимаешь в лошадях, — категорически заявил отец и на следующий день высказал свое мнение о Гороховом Пудинге репортерам.
Майор Барнетт мрачно стоял в парадном круге, выражая презрение и жалость по поводу моей необдуманно высокой ставки.
— Ваш отец посоветовал мне не швырять денег на ветер, — сообщил он. — И я никак не могу понять, почему я поддался на ваши уговоры.
— Если хотите, могу взять вас в долю на половину, — предложил я с самыми благородными намерениями, но он воспринял это как попытку с моей стороны хоть частично возместить потери.
— Естественно, нет, — возмущенно ответил он.
Майор был невзрачным стареющим мужчиной среднего роста, но вспыхивал как порох, если считал, что задето его чувство собственного достоинства. «Верный признак того, что он — неудачник», — поставил я довольно злой диагноз и вспомнил старую тренерскую присказку: «Лошадей выезжать легче, чем владельцев».
Двадцать девять длинноногих рысаков, принимавших участие в скачках на приз Линкольна, нетерпеливо ожидали в парадном круге, в то время как тренеры и владельцы небольшими группами стояли рядом. Сильный, холодный северный ветер разогнал облака, и солнце сверкало с ослепительно высокого неба. Разноцветные формы жокеев переливались на свету всеми цветами радуги, как детские игрушки.
Томми Хойлэйк в ярко-зеленом камзоле подошел к нам, широко улыбаясь, и его беспечность еще больше убедила майора Барнетта в том, что лошадь, владельцем половинной доли которой он является, пробежит плохо.
— Послушайте, — с трудом сказал он, обращаясь к Томми, — только не придите последним, если почувствуете, что все пропало, ради бога, прыгайте с лошади и сделайте вид, что она охромела или седло свалилось, в общем, все, что угодно, лишь бы не поползли слухи, что жеребец никуда не годится. Иначе он потеряет всякую цену как производитель.
— Я не думаю, что он придет последним, сэр, — рассудительно ответил Томми и бросил на меня вопросительный взгляд.
— Действуйте по плану, — сказал я, — и не полагайтесь на каприз богов.
Он ухмыльнулся, вскочил в седло, махнул своей шапочкой майору Барнетту и все с тем же беспечным видом уехал.
Майор Барнетт отошел поближе к канатам наблюдать за скачками, и я облегченно вздохнул. В горле у меня пересохло. А если все-таки отец прав... и я не умею отличить хорошую лошадь от почтового ящика? Что ж, надо быть честным и, если лошадь действительно пробежит из рук вон плохо, признаться в своей ошибке и просить пощады.
Гороховый Пудинг не пробежал из рук вон плохо.
Лошади прошли кентером милю по прямой от трибун, повернулись, выстроились в одну линию и поскакали обратно галопом. Я не привык наблюдать за скачками в бинокль с такого расстояния, поэтому долгое время мне вообще не удавалось различить Томми Хойлэйка, хотя я примерно предполагал, где он находится: по жеребьевке ему достался двадцать первый номер, стало быть, его следовало искать в середине. Через некоторое время я опустил бинокль и просто смотрел на приближающуюся к трибунам разноцветную массу, разделившуюся на две группы по обе стороны поля. Группы сближались до тех пор, пока между ними не остался свободным лишь центр бровки — создавалось такое впечатление, что одновременно проводятся разные скачки.
Я услышал имя Томми от комментатора, прежде чем увидел ярко-зеленый камзол:
— А теперь, со стороны трибун, резвый рывок сделал Гороховый Пудинг. За два фарлонга до финиша Гороховый Пудинг поравнялся с Легким, Барсук отстал на полкорпуса; со стороны поля — Волей-Неволей, за ним — Термометр, Беспокойный Студент, Марганец... — Комментатор скороговоркой продолжал перечислять клички, но я перестал слышать.
С меня было достаточно новости, что у жеребца хватило сил сделать рывок за два фарлонга до финиша. С этого момента мне действительно стало все равно, выиграет он или нет. Но он выиграл. Выиграл, опередив Барсука на полголовы, упрямо вытягивая вперед морду, когда казалось, что его вот-вот достанут. Томми Хойлэйк ритмично двигался в седле, подстегивая жеребца и выжимая из него последние крупицы воли к победе, упрямого нежелания признать себя побежденным.
В загоне для расседлывания победивших скакунов майор Барнетт пребывал в шоке, но Томми Хойлэйк спрыгнул на землю и, широко улыбаясь, сказал:
— Надо же. Все-таки что-то в нем есть.
— Да, — ответил я и объяснил возбужденным репортерам, что приз Линкольна может выиграть кто и когда угодно, в любой день недели, если только иметь лошадь, немного счастья, программу тренировок конюшен моего отца и второго жокея страны.
Человек двадцать неожиданно захотели как можно ближе познакомиться с майором Барнеттом, и в результате он поддался на их уговоры пойти в бар, чтобы промочить горло, пересохшее от чествования победителя. Майор смиренно попросил меня присоединиться к их компании, но, так как наши глаза встретились именно в тот момент, когда он, оправившись от изумления, начал рассказывать, что никогда не сомневался в достоинствах Горохового Пудинга, я решил не смущать его и отказался.
Толпа потихоньку рассосалась, шум утих, и я неожиданно столкнулся с Алессандро, которого вот уже два дня как привозил в Донкастер частично оправившийся шофер.
Лицо Алессандро было бледно, насколько это позволял желтый оттенок кожи, а черные глаза совсем ввалились. Он смотрел на меня, дрожа от возбуждения, и казалось, никак не мог произнести слов, вертевшихся на кончике его языка. Я посмотрел на него абсолютно бесстрастно и стал ждать.
— Хорошо, — сказал он прерывающимся голосом. — Хорошо. Почему вы молчите? Я ведь знаю, что вы хотите сказать.
— В лишних разговорах нет нужды, — спокойно ответил я. — И смысла.
Мускулы его лица чуть расслабились. Алессандро с трудом сглотнул.
— Тогда я сам скажу. Гороховый Пудинг никогда бы не пришел первым, если бы вы разрешили мне сесть в седло.
— Да, — согласился я.
— Я видел, — сказал он все еще дрожащим голосом. — Я не смог бы так скакать. Я видел... — Это признание было для него мучительным.
— У Томми Хойлэйка, — сказал я в утешение, — руки не лучше ваших, да и воли к победе не больше, чем у вас. Но он достиг полной гармонии с лошадью, прекрасно чувствует ее бег и умеет удивительно собраться на финише. Придет и ваш черед, не сомневайтесь.
Щеки Алессандро не заиграли здоровым румянцем, но скованность исчезла. Правда, выглядел он ошеломленным.
— Я думал... — медленно произнес он. — Я думал... вы... как это говорит мисс Крэйг?.. Утрете мне нос.
Я улыбнулся, услышав из его уст идиому, произнесенную очень тщательно, но все же с акцентом.
— Нет, я этого никогда не сделаю. Алессандро глубоко вздохнул и невольно развел руки в стороны.
— Я хочу... — сказал он и не докончил фразы. «Ты хочешь завоевать мир», — подумал я и сказал:
— Начнете в среду.
Когда фургон привез Горохового Пудинга обратно в Роули Лодж, весь обслуживающий персонал конюшен высыпал в манеж, чтобы поприветствовать победителя. Выражение на лице Этти сейчас никак нельзя было назвать обеспокоенным, и она хлопотала над вернувшимся воином, как наседка над своим цыпленком. Задняя стенка фургона откинулась, жеребец выбежал размять затекшие ноги и со свойственной ему скромностью отреагировал на сияющие улыбки и поздравления (вроде:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45