Известное в округе как Версаль или Маленький Вьетнам, поселение было основано беженцами из северного Вьетнама, увековечено семьями, которые они сюда перевезли, и детьми, которых взрастили.
Тран свернул с Шеф-Ментер, проехал по улицам с маленькими кирпичными домами с курятниками, рыболовными доками, огородами и рисовыми полями позади. Наконец он остановил машину перед домом, лишенным всех этих достоинств. Ребенком Тран завидовал друзьям из семей, которые занимались рыбной ловлей и фермерством. Он умолял, чтобы ему позволили помочь кормить уток или расставлять сети для креветок. Повзрослев, Тран понял, что его ухоженный двор так скучен только потому, что их семья богаче, чем остальные в общине. Не зажиточная, конечно, но им не было необходимости выращивать себе еду. А многие этим кормились.
Интересно, как бы это восприняли бездельники, технократы и юные пацифисты с сегодняшней рейв-вечеринки. Наверное, сказали бы, как круто, что люди сохраняют связь с землей, которую они сами держали бы с удовольствием, если б это не отвлекало их от танцев. Однако Тран мог поспорить, что ни один из рейверов в жизни не способен свернуть утке шею, а потом засунуть ее в кипящую воду, чтобы было легче ощипывать. И наверняка никто из них ни разу не отдирал с лодыжки пиявок после ловли лангустов в стоячей воде канала.
Как большинство азиато-американских подростков, Тран жил в двух мирах. Поскольку его братья-близнецы были еще слишком маленькими, он часто помогал родителям в кафе, принадлежавшем их семье. Тран неважно накрывал на стол, зато хорошо справлялся с кассой и умел готовить треть национальных блюд в меню из восьмидесяти семи пунктов.
Это был один мир, состоящий из ресторана, дома, семьи. В другой мир Тран погружался во Французском квартале: его доходная торговля кислотой, клубы, вечеринки, люди вроде Джея Бирна. Яркие, но опасные личности... как тот, который привел его в это общество. Впрочем, с ним покончено, и не стоит вспоминать об этом человеке после такого шикарного вечера.
Тран вышел из машины, пересек сырую лужайку и вошел в дом. В зале беспорядочно накладывались друг на друга серо-голубые тени, тронутые рассветом. Пройдя по коридору, он миновал закрытую дверь спальни близнецов и нырнул в свою комнату. На кровати сидел отец.
Уже сам этот факт потрясал. Тран не помнил, чтоб отец вообще когда-либо заходил к нему. Они редко оказывались дома в одно и то же время, тем более когда не спали. Однако в еще больший ужас привело Трана выражение отцовского лица. Мимика Труонга Вана Трана ограничивалась всего парой выражений, которые служили ему почти в любой ситуации: уступчивая, но слегка раздраженная улыбка, сердитый взгляд с туго сжатыми губами, устойчивый взор, который казался нейтральным, если не замечать презрительный изгиб брови. Ван не одобрял безделья и не переносил дураков. Он их просто гнал в шею, если у него был выбор.
С нынешним лицом старший сын столкнулся впервые. В нем была печаль, гнев, усталость и, что самое ужасное, – недоумение. Недоумение у человека, который всегда во всем уверен, который заправляет своим маленьким кафе, как казармой. Под отцовским взглядом Тран почувствовал себя чужим, вором, вторгнувшимся в чей-то дом, в чью-то комнату. На лбу Вана пролегла темная полоска, словно он возился в грязи и случайно провел рукой чуть выше брови. Тран ранее всегда видел отца безупречным.
В голове пронеслись ужасные сценарии. Что-то случилось с матерью или братьями. Но если так, то почему отец ждет его здесь, один? Вьетнамские семьи во время несчастий собираются все вместе. Если один из них попадает в беду, то холл или кухня переполняются неспокойными родственниками и в доме стоит запах крепкого кофе, подслащенного сгущенным молоком. Значит, это касается его, только его. Тран с космической скоростью начал перебирать возможные причины. Все они были слишком плохи.
– Пап? – неуверенно произнес он. – Что произошло?
Отец встал и засунул руку в карман брюк. Тут Тран заметил, что на нем до сих пор пропитанная потом цветастая рубаха, он даже не удосужился заправить ее в шорты. Но это казалось меньшей из его забот. Сейчас Ван вытащит или припрятанную в комнате нарко-ту, или его письма. Только бы не письма.
Из кармана появилась стопка помятой бумаги – несколько вскрытых конвертов.
У Трана душа ушла в пятки. Вмиг в голову ударили вся кислотка и экстази, что он принял за вечер, с десятикратной силой. Он даже не разозлился, что рылись в его вещах: смысла не было. Отец все равно не поймет: он владелец дома, а следовательно, все комнаты и их содержимое находятся в его распоряжении. Тран думал, что его вырвет, когда Ван опустил глаза на первый листок и начал читать.
– "Я хочу, чтобы ты был подо мной прямо сейчас, мой дорогой, мой кишечный лабиринт. Я хочу двумя пальцами коснуться внутренней стороны твоего локтя, где кожа нежная, как бархатная головка члена. Я припас для тебя свежую иглу для артериальной эрекции, которая там пульсирует. И я введу безупречную сталь в твою плоть, а когда выну иглу, то появится бусинка крови, такая же чувствительная, как твоя..."
Ван остановился. Тран знал следующие два слова, даже визуально помнил малиновые каракули на листе из блокнота, который мял в руках отец. Там было «сахарная задница».
Тран попытался улыбнуться, но улыбка получилась мертворожденной, какое-то больное хныканье.
– Да... э-э... у Люка сумасшедший авторский стиль. Он хочет стать вторым Уильямом С. Берроузом. Он... э-э... высылает мне все свои произведения.
– Винх, пожалуйста, не издевайся надо мной. – Отец заговорил по-вьетнамски – дурной знак: из-за сложности или глубины эмоций он не мог выражать мысли на английском. Одни интонации в родном языке выражали тысячу нюансов и оттенков значений. – Это не вымысел. Это письма, посланные тебе, в которых говорится о том, чем ты занимался. Это все правда?
Не «Это в самом деле было так?», а «Это все ПРАВДА?», единственная правда, будто не может существовать другой.
Тран пожал плечами. Отцовский взгляд пронизывал его, как длинные гвозди.
– Да, было пару раз. Но я не колюсь каждый день, вовсе нет.
– Кто этот мужчина? Люк?
– Он писатель. Серьезно, пап. У него вышло четыре книги, и он очень талантлив. Но он... – Ненормальный, злобный, помешанный на боли, как умирающая собака под колесами машины. – Слегка неуравновешен. Я перестал встречаться с ним несколько месяцев назад.
– Он живет в Новом Орлеане?
На письмах не было обратного адреса. Люк не глуп, но на конвертах местные почтовые марки.
– Больше нет, – солгал Тран.
А может, так оно и есть. Он не знал, терроризирует ли Люк до сих пор радиоэфир, и не пытался настроиться на нужную волну. Лишь по обрывкам слухов Тран знал, что Люк все еще жив.
Лучшая защита – нападение.
– Послушай, пап, не понимаю, чего ты от меня хочешь. Ты вошел в мою комнату, перерыл мои вещи – значит, ты мне не доверяешь. Ты действительно так удивлен?
– Нет, Винх... нет. – Отец стоял с опущенными плечами. Тран не помнил, чтобы у отца когда-либо были опущены плечи. Ван всегда держался прямо, закостенело. Но не теперь. – Хотел бы я удивиться, но нет. Именно поэтому я все обыскал. Я очень сожалею.
– О чем? – сорвалось у Трана, проклятый голос дрогнул.
Он чувствовал, что разговор приближается к концу и ничего хорошего там не ждет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55