Он свято верил в народные средства. Люк не верил, что от трав и амулетов может быть хоть какой-то толк, однако этикет зараженного вирусом диктовал уважительное отношение к чужим заблуждениям. Что бы ни помогло тебе пережить ночь – мультивитамины, сила воображения или медленный яд ацидодеоксимидина, – не подлежит осквернению ни критикой, ни насмешками. Оно, конечно, не всегда было так, но Люк охотно поддерживал традицию, покуда к нему относились с равной вежливостью.
Лодка покоилась на безмятежных водах заболоченного рукава реки, на верхушках деревьев начинало рассеиваться солнце, озаряя болото мягким зеленовато-золотым светом. Именно в этот момент Люку обычно начинало казаться, что неким чудодейственным образом у него все будет хорошо. Сорен нарушил его настрой, пихнув в локоть:
– В группе поддержки появился новый парнишка, который хочет с тобой встретиться. Он прочел все твои книги.
– Ты что, сказал ему, что я диджей на твоей пиратской радиостанции?
– Конечно, нет, Лукас. – Сорен умел при желании невероятно пошло произносить имя, данное человеку при рождении. – Никто в группе не знает, что я управляю радиоволной «ВИЧ». Не буду же я хвастать на каждом углу своей нелегальной деятельностью. Я просто между делом упомянул, что знаком с тобой.
– Пошли его на книжные развалы. У них есть все мои издания уже с автографами.
– Он хочет встретиться с тобой, Люк. Хочет пригласить тебя выпить коктейль в Квартале. Ему двадцать лет, здоровый, полукровка-японец. И поскольку я знаю, какой ты рисовый король...
Люк выгнул спину и злобно посмотрел на Сорена.
– Я никакой не рисовый король, и перестань меня так называть.
– Ла-а-адно, – цинично вытянул Сорен. – Но поскольку последний твой парень был вьетнамцем, а предыдущий – лаосцем и ты сказал в каком-то интервью, что предпочитаешь отдыхать в Бангкоке...
– Я ни разу не был в Бангкоке, идиот. Это была просто шутка.
– Принятие желаемого за действительное, ты хочешь сказать.
– Лучше заткнитесь и передайте мне косяк, – вмешался Джонни Бодро, добродушный здоровяк из племени кахунов, который знал водные пути и заводи болотистой местности так же хорошо, как Люк – Французский квартал или Кастро.
Как большинство индейцев, Джонни был темноволосым и светлокожим, хотя легкий загар едва скрывал мелкую малиновую сыпь, покрывшую лицо, верх груди и руки.
Хотя Люк никому не говорил, он ощущал перед сыпью навязчивый, питаемый тщеславием страх. Джонни было все равно. Даже когда она распространилась на лоб, он продолжил зачесывать свои длинные волосы назад в небрежный хвост, вместо того чтобы прикрыть лоб, как сделал бы Люк. Единственной уступкой несовершенству кожи была фуражка, которую он носил козырьком вперед, чтоб скрыться от солнечного света. Скоро рак перейдет на внутренние органы, и Джонни придется выбирать между выжигающей химиотерапией, медленной смертью, и дулом своего старинного револьвера с перламутровой рукояткой, который он всегда держит при себе.
– Так все же, – произнес Сорен, отбросив насмешку о рисовом короле, – что мне сказать Томико?
– Скажи ему, мне хочется, чтобы он остался здоровым. Встреча со мной этому не способствует.
– Потеря для тебя, – пожал плечами Сорен. Правда, подумал Люк, потеря для меня. Но обретение для Томико. Тран бы подтвердил.
Все трое некоторое время стояли в дружеской пьяной тишине, опираясь локтями на перекладину, обозревая заводь. Вокруг вился голос Роджера Уотерса, то бешеный, то искаженный, то театрально соблазнительный. День прошел. Небо окрасилось в жуткие багровые сумерки, вода – в блестящий черный цвет. Бледные насекомые создавали в воздухе эфемерные узоры. Люк слышал, как с берега со всплеском соскользнул маленький аллигатор.
В такие моменты печаль заглушала ярость. Дни напролет Люк кипел в отваре из беспомощности и гнева, постоянно ощущая свое медленное неумолимое движение по дороге горькой жизни к одинокой смерти. Однако здесь, на болоте, было легче наблюдать случайную лень вселенной. Вирус – такая глупая вещь, без смысла и цели, но цепкая, как сама любовь к жизни. Как трудно поверить, что в твоей крови и лимфе живет паразит, похожий на недоделанный мяч для гольфа, пожирает спиральные витки твоих РНК и ДНК, играет неблагозвучную музыку на твоих нервах, превращает клетки в своих пособников. Паразит столь простой, что начинаешь восхищаться структурой цепней, однако такой бесполезный, непобедимый, пока его жертва дышит и чувствует боль.
Все же именно он свел их троих – Люка, Сорена и Джонни, – и вряд ли что-то еще смогло бы их объединить. В Тране, вероятно, тоже есть вирус, несмотря на приверженность безопасному сексу, доведенную до фетишизма. Люк поклонялся его гибкому телу и истязал его так, как только позволял Тран.
Он никогда не кончал в Трана, ему это строго запретили задолго до положительного анализа. Но однажды летом, в скучный дождливый вечер, они расслабились от наркоты и задремали, потом сделали вялую попытку заняться любовью. Скоро Тран снова заснул, растянувшись на животе с изогнутым позвоночником и приподнятыми нежными ягодицами, а Люк нет. Он терся ртом о бархатные мускулистые овалы, провел языком вниз по центру, дразнил сладкий бутон, пока тот не открылся ему. Запретный плод... ну, по большей части.
Наслаждаясь пассивностью Трана, он навалился сверху и довел себя до оргазма, ерзая меж влажной от слюны расщелины Транова зада, а затем долго упивался мокрым теплом собственной спермы, прежде чем вычистить следы.
И таких моментов было много. Люк, конечно же, сосал телесную жидкость Трана, когда только добирался до нее: глотал сперму, пожирал нежное заднее отверстие, целовал темную бусину крови с кожи на внутренней части локтя. Они сотню раз могли заразить и перезаразить друг друга. Люк знал это; он знал, что и Тран это знал. В конце концов, Люк не мог найти оправдания своей болезни.
Когда «Стена» угрозами, кляузами и болью вышла на последнюю песню, Люк вернулся на некоторое время в эфир, но он уже устал. Он зачитал несколько вырезок из газет, по большей части голой статистики. В Уганде каждый восьмой инфицирован. СПИД развивается у американцев в возрасте от двадцати пяти до сорока четырех. Тут были данные, в которые он мог впиться зубами: больной зубной врач на Майами умышленно убивал пациентов, вкалывая им свою зараженную кровь, как заявил его бывший любовник на телешоу. Он хотел изменить общественное представление о том, что СПИД – заболевание гомосексуалистов.
– Доктор Дэвид Акер, шестерка дьявола с довольной ухмылкой, угрожает вам, вашей семье, всей Америке шприцем, полным своих гнойных соков. Никто не скажет, что он поступает правильно. Но если задуматься? Представьте, как он склоняется над слюнявой глоткой некой самки, прокручивая в голове ее идиотскую болтовню о гигиене. Он осознает, что через год-другой умрет, а эта шлюха будет вынашивать уже третьего ребенка, и общество будет боготворить ее как богиню плодородия, как оплот жизни общества, пример всем матерям, а он будет гнить во всеми забытой могиле. И вообразите только... как легко перепутать гипосульфит новокаина и гипосульфит с его кровью. Называйте это спидопомешательством, если вам так легче.
Я Лаш Рембо, и на сегодня у меня все. На следующей передаче я буду принимать телефонные звонки, через неделю, в то же время, на какой бы частоте мы ни пробились, поэтому настраивайтесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Лодка покоилась на безмятежных водах заболоченного рукава реки, на верхушках деревьев начинало рассеиваться солнце, озаряя болото мягким зеленовато-золотым светом. Именно в этот момент Люку обычно начинало казаться, что неким чудодейственным образом у него все будет хорошо. Сорен нарушил его настрой, пихнув в локоть:
– В группе поддержки появился новый парнишка, который хочет с тобой встретиться. Он прочел все твои книги.
– Ты что, сказал ему, что я диджей на твоей пиратской радиостанции?
– Конечно, нет, Лукас. – Сорен умел при желании невероятно пошло произносить имя, данное человеку при рождении. – Никто в группе не знает, что я управляю радиоволной «ВИЧ». Не буду же я хвастать на каждом углу своей нелегальной деятельностью. Я просто между делом упомянул, что знаком с тобой.
– Пошли его на книжные развалы. У них есть все мои издания уже с автографами.
– Он хочет встретиться с тобой, Люк. Хочет пригласить тебя выпить коктейль в Квартале. Ему двадцать лет, здоровый, полукровка-японец. И поскольку я знаю, какой ты рисовый король...
Люк выгнул спину и злобно посмотрел на Сорена.
– Я никакой не рисовый король, и перестань меня так называть.
– Ла-а-адно, – цинично вытянул Сорен. – Но поскольку последний твой парень был вьетнамцем, а предыдущий – лаосцем и ты сказал в каком-то интервью, что предпочитаешь отдыхать в Бангкоке...
– Я ни разу не был в Бангкоке, идиот. Это была просто шутка.
– Принятие желаемого за действительное, ты хочешь сказать.
– Лучше заткнитесь и передайте мне косяк, – вмешался Джонни Бодро, добродушный здоровяк из племени кахунов, который знал водные пути и заводи болотистой местности так же хорошо, как Люк – Французский квартал или Кастро.
Как большинство индейцев, Джонни был темноволосым и светлокожим, хотя легкий загар едва скрывал мелкую малиновую сыпь, покрывшую лицо, верх груди и руки.
Хотя Люк никому не говорил, он ощущал перед сыпью навязчивый, питаемый тщеславием страх. Джонни было все равно. Даже когда она распространилась на лоб, он продолжил зачесывать свои длинные волосы назад в небрежный хвост, вместо того чтобы прикрыть лоб, как сделал бы Люк. Единственной уступкой несовершенству кожи была фуражка, которую он носил козырьком вперед, чтоб скрыться от солнечного света. Скоро рак перейдет на внутренние органы, и Джонни придется выбирать между выжигающей химиотерапией, медленной смертью, и дулом своего старинного револьвера с перламутровой рукояткой, который он всегда держит при себе.
– Так все же, – произнес Сорен, отбросив насмешку о рисовом короле, – что мне сказать Томико?
– Скажи ему, мне хочется, чтобы он остался здоровым. Встреча со мной этому не способствует.
– Потеря для тебя, – пожал плечами Сорен. Правда, подумал Люк, потеря для меня. Но обретение для Томико. Тран бы подтвердил.
Все трое некоторое время стояли в дружеской пьяной тишине, опираясь локтями на перекладину, обозревая заводь. Вокруг вился голос Роджера Уотерса, то бешеный, то искаженный, то театрально соблазнительный. День прошел. Небо окрасилось в жуткие багровые сумерки, вода – в блестящий черный цвет. Бледные насекомые создавали в воздухе эфемерные узоры. Люк слышал, как с берега со всплеском соскользнул маленький аллигатор.
В такие моменты печаль заглушала ярость. Дни напролет Люк кипел в отваре из беспомощности и гнева, постоянно ощущая свое медленное неумолимое движение по дороге горькой жизни к одинокой смерти. Однако здесь, на болоте, было легче наблюдать случайную лень вселенной. Вирус – такая глупая вещь, без смысла и цели, но цепкая, как сама любовь к жизни. Как трудно поверить, что в твоей крови и лимфе живет паразит, похожий на недоделанный мяч для гольфа, пожирает спиральные витки твоих РНК и ДНК, играет неблагозвучную музыку на твоих нервах, превращает клетки в своих пособников. Паразит столь простой, что начинаешь восхищаться структурой цепней, однако такой бесполезный, непобедимый, пока его жертва дышит и чувствует боль.
Все же именно он свел их троих – Люка, Сорена и Джонни, – и вряд ли что-то еще смогло бы их объединить. В Тране, вероятно, тоже есть вирус, несмотря на приверженность безопасному сексу, доведенную до фетишизма. Люк поклонялся его гибкому телу и истязал его так, как только позволял Тран.
Он никогда не кончал в Трана, ему это строго запретили задолго до положительного анализа. Но однажды летом, в скучный дождливый вечер, они расслабились от наркоты и задремали, потом сделали вялую попытку заняться любовью. Скоро Тран снова заснул, растянувшись на животе с изогнутым позвоночником и приподнятыми нежными ягодицами, а Люк нет. Он терся ртом о бархатные мускулистые овалы, провел языком вниз по центру, дразнил сладкий бутон, пока тот не открылся ему. Запретный плод... ну, по большей части.
Наслаждаясь пассивностью Трана, он навалился сверху и довел себя до оргазма, ерзая меж влажной от слюны расщелины Транова зада, а затем долго упивался мокрым теплом собственной спермы, прежде чем вычистить следы.
И таких моментов было много. Люк, конечно же, сосал телесную жидкость Трана, когда только добирался до нее: глотал сперму, пожирал нежное заднее отверстие, целовал темную бусину крови с кожи на внутренней части локтя. Они сотню раз могли заразить и перезаразить друг друга. Люк знал это; он знал, что и Тран это знал. В конце концов, Люк не мог найти оправдания своей болезни.
Когда «Стена» угрозами, кляузами и болью вышла на последнюю песню, Люк вернулся на некоторое время в эфир, но он уже устал. Он зачитал несколько вырезок из газет, по большей части голой статистики. В Уганде каждый восьмой инфицирован. СПИД развивается у американцев в возрасте от двадцати пяти до сорока четырех. Тут были данные, в которые он мог впиться зубами: больной зубной врач на Майами умышленно убивал пациентов, вкалывая им свою зараженную кровь, как заявил его бывший любовник на телешоу. Он хотел изменить общественное представление о том, что СПИД – заболевание гомосексуалистов.
– Доктор Дэвид Акер, шестерка дьявола с довольной ухмылкой, угрожает вам, вашей семье, всей Америке шприцем, полным своих гнойных соков. Никто не скажет, что он поступает правильно. Но если задуматься? Представьте, как он склоняется над слюнявой глоткой некой самки, прокручивая в голове ее идиотскую болтовню о гигиене. Он осознает, что через год-другой умрет, а эта шлюха будет вынашивать уже третьего ребенка, и общество будет боготворить ее как богиню плодородия, как оплот жизни общества, пример всем матерям, а он будет гнить во всеми забытой могиле. И вообразите только... как легко перепутать гипосульфит новокаина и гипосульфит с его кровью. Называйте это спидопомешательством, если вам так легче.
Я Лаш Рембо, и на сегодня у меня все. На следующей передаче я буду принимать телефонные звонки, через неделю, в то же время, на какой бы частоте мы ни пробились, поэтому настраивайтесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55