Он допил «Гиннесс», махнул бармену таким широким жестом, какой не позволил бы себе ни один англичанин, и произнес с невыносимой гнусавостью, которая не могла родиться нигде, кроме как на американском юге: «Дайте мне еще крепкого, пжалста».
Внутри я возрадовался, но ему лишь сказал:
– На такую шапку можно спичку поставить. Темные глаза засверкали от удовольствия, когда он понял, что я разговариваю с ним. Интересно, был ли хоть кто-то дружелюбен к нему за все путешествие или ему попадались только недоумки, которые сразу же отсылали его как тупого янки. Конечно, лучше бы он связался с одним из таких недоношенных ублюдков, чем со мной. Но пока ему не надо этого знать. Ему вообще не придется это узнать, если я все сделаю правильно.
– А? – выдал он, широко улыбаясь.
Я, кажется, понял, как происходит восприятие у пустоголовых янки. Хотя я как-то работал в туристическом бюро и встречал нескольких американцев. Мне они отнюдь не показались глупыми. Их просто не обучили выражать свои мысли. Или они робели перед нашим произношением, которое звучит для них просто роскошно, и не могли ничего сказать или, наоборот, из кожи лезли вон, повторяя одно и то же пятью-шестью способами. Слишком рьяные – да. Косноязычные – да. Но вовсе не обязательно глупые.
Я оперся о стойку бара, прижав левую руку к груди, рядом с бесконечной болью в ране. Под новым черным джемпером сердце металось как дикий зверь в клетке. Беспокойное, неприятное ощущение.
– Ты можешь поставить спичку на шапку пива, – сказал я. – Она достаточно плотная.
Я взял коробку деревянных спичек, лежавшую поблизости, достал одну и всунул кончиком в бархатную белую пену. Спичка не колыхнулась, встала прямо, как часовой в красном берете.
– Ничего себе, – произнес американец. – Как так получается?
– Полагаю, благодаря пузырькам воздуха.
– Да, но натяжение поверхности каждого пузырька должно быть неимоверно сильным, чтоб произвести подобный связующий эффект... – Он засмеялся. – Извините. Забыл дома учебник по физике, но мозги, кажется, прихватил.
– Вы студент?
– Аспирант, на степень доктора. Теория частиц. Пытаюсь получить грант на изучение кварков.
– Кварков?
– Элементарных частиц, которые имеют особую силу – самую мощную из четырех фундаментальных сил. Они бывают шести «ароматов». Каждый «аромат» встречается трех цветов: красного, зеленого или синего.
– Как мороженые сласти на палочке, – предположил я.
– Что? А, попсикл! Да, что-то вроде того! Попробую дать это сравнение на уроке. Но все же вы ведь знаете, что такое атомы? Ну, атомы состоят из протонов, нейтронов и электронов, и эти, в свою очередь, из кварков.
– Из чего же тогда состоят кварки?
– Из волн.
– Волн? – Я уже закончил третью пинту и начинал выходить из себя. – Но волны неосязаемы. Они есть лишь колебания.
– Правильно, вибрации! Вся планета состоит из вибраций. – Он засветился от радости, не замечая моей растерянности. – Умно, верно? Все же мы так и не познакомились. Я Сэм.
Он протянул руку с длинными пальцами и гладкой ладонью, которая очень походила на мою. Я пожал, подспудно ожидая, что моя плоть пройдет насквозь, как у привидения. В конце концов, мы ведь не что иное, как вибрации. Каменная тюрьма Пейнсвик – одни вибрации. Знай я это раньше, начал бы вибрировать с другой частотой и прошел бы прямо меж решеток.
Я назвался Артуром. Вспомнил свои восемьдесят семь дневников и неожиданно решил представиться писателем.
– О, здорово! И что же вы пишете?
– Трагедии.
– Знаете, – его глаза подернулись печальной дымкой, – я всегда мечтал писать. У меня много хороших задумок. Может, я поделюсь с вами, и вы их как-нибудь используете.
Я ожидал, что Сэм добавит: «А деньги мы разделим», но он этого не сказал. Бедный Сэм, щедрая бескорыстная душа, которая всем желает добра. Скальпель зацарапал мою ногу, словно хотел продолжить кровавое дело. Мы допили пиво и заказали еще по кружке.
Через полчаса мы жались друг к другу у кирпичной стены на узкой улочке, идущей от Дин-стрит. Руки рылись в одежде, языки сплелись. Мое лицо намокло от его поцелуев. Проносился холодный ноябрьский ветер с запахом костра и горелой соломы, он пронизывал меня до костей. Вдалеке взрывался фейерверк, восторженно кричали люди.
Сэм завозился с пуговицей моих штанов.
– Я сделаю все прямо здесь, – невнятно произнес он.
Так не пойдет.
– А у тебя нет комнаты?
– Конечно, есть. – Рот сомкнулся вокруг мочки моего уха, слово нежный влажный цветок. – Но она в Максвелл-Хилл... я не хочу откладывать...
– А что, все американские студенты имеют обыкновение заниматься сексом на улице?
– Нет! – уверил он меня. – Редко кто так делает. Но ты самый жаркий парень, что мне доводилось встречать...
Он набросился на меня языком, дав поразмыслить о тонком устройстве нарциссизма. Сэм привлекал меня не настолько сильно, как я его, но я знал, что он станет намного соблазнительней, как только окажется мертвым.
Однако его комната находилась в северном районе, вдалеке от аэропорта Хитроу. И хотя мне меньше всего хотелось привлекать к себе внимание, его эта мысль возбуждала. Секс на улочках, в парке – словно возвращение в Лондон конца шестидесятых – начала семидесятых, – тайная грязная сторона города, с которой я едва знаком. Тут у меня появилась идея.
Я нежно оттолкнул Сэма, вывел его из улочки и зашагал дальше. Он следовал, не сопротивляясь.
– Через несколько кварталов есть парк, – сообщил я. – На улице небезопасно, а вот в кабинке нормально.
– В кабинке?
– В общественном клозете.
– В туалете?
– Мужчины, у которых нет жилья, иногда трахаются в общественных клозетах, – объяснил я. – И мужчины, у которых есть жилье, но которым нравится иногда грубо позабавиться. Нас могут посадить за неосторожность, поэтому необходимо уединение.
Я всегда помнил о законопослушности своих жертв и использовал ее против них же, когда приходилось.
Туалет располагался на краю окаймленного деревьями сквера, по другую сторону от Тоттнем-Кортроуд, скрытый в листве, окутанный туманом, углубленный в землю, куда вела бетонная лестница. Я спустился первым, чтобы убедиться, что там никого нет, затем приоткрыл дверцу и поманил Сэма.
Шаги звенели по грязному каменному полу и эхом отдавали от кафельных стен. Писсуары походили на ряды пустых ртов с вывернутой нижней губой. Фарфор отливал блеклым призрачным блеском, скрываемым налетом высохшей мочи и грязи. Сэм огляделся вокруг, улыбнулся мне в полном восторге и в благодарности, словно маленький мальчик в рождественское утро, и потащил меня в одну из кабинок.
Я отпихнул его на холодную стену и накрыл его губы ртом. На вкус он был горьким, как выпитый «Гиннесс», но с пикантным ароматом похоти. Я поставил ногу на сиденье унитаза. Левой рукой обхватил шею сзади, где росли коротко подстриженные, мягкие волосы. Правую опустил вниз и медленно-медленно подтянул штанину.
Скальпель туго сидел за бинтом. Я попытался вытащить его, шевеля только кистью, высвободить потихонечку. И вскоре понял, что я пьяней, чем думал. Для человека, который не пил пять лет, четыре кружки пива слишком много, если он хочет не терять ловкость.
Сэм застонал и прильнул ко мне бедрами. В воздухе стоял запах хлорки, человеческого дерьма, едва уловимой затхлой спермы, душок дешевого одеколона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Внутри я возрадовался, но ему лишь сказал:
– На такую шапку можно спичку поставить. Темные глаза засверкали от удовольствия, когда он понял, что я разговариваю с ним. Интересно, был ли хоть кто-то дружелюбен к нему за все путешествие или ему попадались только недоумки, которые сразу же отсылали его как тупого янки. Конечно, лучше бы он связался с одним из таких недоношенных ублюдков, чем со мной. Но пока ему не надо этого знать. Ему вообще не придется это узнать, если я все сделаю правильно.
– А? – выдал он, широко улыбаясь.
Я, кажется, понял, как происходит восприятие у пустоголовых янки. Хотя я как-то работал в туристическом бюро и встречал нескольких американцев. Мне они отнюдь не показались глупыми. Их просто не обучили выражать свои мысли. Или они робели перед нашим произношением, которое звучит для них просто роскошно, и не могли ничего сказать или, наоборот, из кожи лезли вон, повторяя одно и то же пятью-шестью способами. Слишком рьяные – да. Косноязычные – да. Но вовсе не обязательно глупые.
Я оперся о стойку бара, прижав левую руку к груди, рядом с бесконечной болью в ране. Под новым черным джемпером сердце металось как дикий зверь в клетке. Беспокойное, неприятное ощущение.
– Ты можешь поставить спичку на шапку пива, – сказал я. – Она достаточно плотная.
Я взял коробку деревянных спичек, лежавшую поблизости, достал одну и всунул кончиком в бархатную белую пену. Спичка не колыхнулась, встала прямо, как часовой в красном берете.
– Ничего себе, – произнес американец. – Как так получается?
– Полагаю, благодаря пузырькам воздуха.
– Да, но натяжение поверхности каждого пузырька должно быть неимоверно сильным, чтоб произвести подобный связующий эффект... – Он засмеялся. – Извините. Забыл дома учебник по физике, но мозги, кажется, прихватил.
– Вы студент?
– Аспирант, на степень доктора. Теория частиц. Пытаюсь получить грант на изучение кварков.
– Кварков?
– Элементарных частиц, которые имеют особую силу – самую мощную из четырех фундаментальных сил. Они бывают шести «ароматов». Каждый «аромат» встречается трех цветов: красного, зеленого или синего.
– Как мороженые сласти на палочке, – предположил я.
– Что? А, попсикл! Да, что-то вроде того! Попробую дать это сравнение на уроке. Но все же вы ведь знаете, что такое атомы? Ну, атомы состоят из протонов, нейтронов и электронов, и эти, в свою очередь, из кварков.
– Из чего же тогда состоят кварки?
– Из волн.
– Волн? – Я уже закончил третью пинту и начинал выходить из себя. – Но волны неосязаемы. Они есть лишь колебания.
– Правильно, вибрации! Вся планета состоит из вибраций. – Он засветился от радости, не замечая моей растерянности. – Умно, верно? Все же мы так и не познакомились. Я Сэм.
Он протянул руку с длинными пальцами и гладкой ладонью, которая очень походила на мою. Я пожал, подспудно ожидая, что моя плоть пройдет насквозь, как у привидения. В конце концов, мы ведь не что иное, как вибрации. Каменная тюрьма Пейнсвик – одни вибрации. Знай я это раньше, начал бы вибрировать с другой частотой и прошел бы прямо меж решеток.
Я назвался Артуром. Вспомнил свои восемьдесят семь дневников и неожиданно решил представиться писателем.
– О, здорово! И что же вы пишете?
– Трагедии.
– Знаете, – его глаза подернулись печальной дымкой, – я всегда мечтал писать. У меня много хороших задумок. Может, я поделюсь с вами, и вы их как-нибудь используете.
Я ожидал, что Сэм добавит: «А деньги мы разделим», но он этого не сказал. Бедный Сэм, щедрая бескорыстная душа, которая всем желает добра. Скальпель зацарапал мою ногу, словно хотел продолжить кровавое дело. Мы допили пиво и заказали еще по кружке.
Через полчаса мы жались друг к другу у кирпичной стены на узкой улочке, идущей от Дин-стрит. Руки рылись в одежде, языки сплелись. Мое лицо намокло от его поцелуев. Проносился холодный ноябрьский ветер с запахом костра и горелой соломы, он пронизывал меня до костей. Вдалеке взрывался фейерверк, восторженно кричали люди.
Сэм завозился с пуговицей моих штанов.
– Я сделаю все прямо здесь, – невнятно произнес он.
Так не пойдет.
– А у тебя нет комнаты?
– Конечно, есть. – Рот сомкнулся вокруг мочки моего уха, слово нежный влажный цветок. – Но она в Максвелл-Хилл... я не хочу откладывать...
– А что, все американские студенты имеют обыкновение заниматься сексом на улице?
– Нет! – уверил он меня. – Редко кто так делает. Но ты самый жаркий парень, что мне доводилось встречать...
Он набросился на меня языком, дав поразмыслить о тонком устройстве нарциссизма. Сэм привлекал меня не настолько сильно, как я его, но я знал, что он станет намного соблазнительней, как только окажется мертвым.
Однако его комната находилась в северном районе, вдалеке от аэропорта Хитроу. И хотя мне меньше всего хотелось привлекать к себе внимание, его эта мысль возбуждала. Секс на улочках, в парке – словно возвращение в Лондон конца шестидесятых – начала семидесятых, – тайная грязная сторона города, с которой я едва знаком. Тут у меня появилась идея.
Я нежно оттолкнул Сэма, вывел его из улочки и зашагал дальше. Он следовал, не сопротивляясь.
– Через несколько кварталов есть парк, – сообщил я. – На улице небезопасно, а вот в кабинке нормально.
– В кабинке?
– В общественном клозете.
– В туалете?
– Мужчины, у которых нет жилья, иногда трахаются в общественных клозетах, – объяснил я. – И мужчины, у которых есть жилье, но которым нравится иногда грубо позабавиться. Нас могут посадить за неосторожность, поэтому необходимо уединение.
Я всегда помнил о законопослушности своих жертв и использовал ее против них же, когда приходилось.
Туалет располагался на краю окаймленного деревьями сквера, по другую сторону от Тоттнем-Кортроуд, скрытый в листве, окутанный туманом, углубленный в землю, куда вела бетонная лестница. Я спустился первым, чтобы убедиться, что там никого нет, затем приоткрыл дверцу и поманил Сэма.
Шаги звенели по грязному каменному полу и эхом отдавали от кафельных стен. Писсуары походили на ряды пустых ртов с вывернутой нижней губой. Фарфор отливал блеклым призрачным блеском, скрываемым налетом высохшей мочи и грязи. Сэм огляделся вокруг, улыбнулся мне в полном восторге и в благодарности, словно маленький мальчик в рождественское утро, и потащил меня в одну из кабинок.
Я отпихнул его на холодную стену и накрыл его губы ртом. На вкус он был горьким, как выпитый «Гиннесс», но с пикантным ароматом похоти. Я поставил ногу на сиденье унитаза. Левой рукой обхватил шею сзади, где росли коротко подстриженные, мягкие волосы. Правую опустил вниз и медленно-медленно подтянул штанину.
Скальпель туго сидел за бинтом. Я попытался вытащить его, шевеля только кистью, высвободить потихонечку. И вскоре понял, что я пьяней, чем думал. Для человека, который не пил пять лет, четыре кружки пива слишком много, если он хочет не терять ловкость.
Сэм застонал и прильнул ко мне бедрами. В воздухе стоял запах хлорки, человеческого дерьма, едва уловимой затхлой спермы, душок дешевого одеколона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55