Уже собрался умирать?
Мне неловко. Ждал слез, что будет утешать, пожалеет, и вдруг так резко.
— Да, но ведь это лейкоз… Ты же знаешь, что будет, ты врач…
— Во-первых, я еще не уверена, все ли правильно. Во-вторых, можно лечиться, и успешно.
А углы губ все-таки мелко вздрагивают. Или мне кажется? Нет, спокойная. Может быть, в самом деле все не так страшно? Давид ничего не сказал определенного. Но энциклопедия? Ошибка? Врачи не любят, когда пациенты читают медицинскую литературу. Я же не просто больной, — профессор, медик. И все-таки…
Брось. Она просто играет роль. Или она не любит, не жалеет меня? Так хочется, чтобы пожалели…
Я тоже должен играть перед ней. Не показывать страха. Она молодец. Или просто привыкла? Доктор. Наверное, это хорошо — сдерживать друг друга, не распускаться. Впереди еще вторая часть разговора — анабиоз. Поцеловать ее. Аванс.
Наклонился, целую.
— Пойдем сядем рядом.
— Не нужно, милый. В другой раз.
Легонько отстранилась. Не приняла. Хорошо. Я хотел только для нее. Но она все чувствует. А может быть, нужно? Скоро все кончится, насовсем. Нет, не стоит себя подхлестывать. Пусть все идет своим порядком. Чистая нежность.
Стою на коленях рядом. Целую руки. Мягкие, маленькие ладони, странно неподвижные сегодня.
Нужно рассказать ей о моих планах. Пусть не думает, что я уже умер и нуждаюсь только в утешении. Немножко рисуюсь. Перед любимой всегда нужно стараться быть красивым.
Снова сажусь в кресло напротив.
— Я много прочитал о своей болезни и знаю ее прогноз. Пожалуйста, не думай меня обмануть. Но я не хочу поддаваться. Мне нужно во что бы то ни стало закончить начатое дело. Я составил план…
Подробно рассказываю ей о сегодняшнем дне. Мне нужно говорить и говорить. Люба молчит, глаза широко открыты, смотрит прямо на меня. Губы сжаты. Вся внимание. Но мне кажется, что она не слушает и не видит, хотя обычно профессиональные дела — самая важная тема наших разговоров.
— Не знаю, кого готовить себе в преемники. Вот если бы соединить в одном человеке Юру и Вадима. Они, правда, дружат, но надолго ли? Дружба не очень прочная база для совместной работы. Взаимное уважение на некотором расстоянии — самое лучшее для эффективной деятельности.
(Как книжно я говорю. Профессор.)
— А почему тебе нужно сейчас решать эти вопросы? Пусть все идет, как шло… Ты рано себя хоронишь.
— Значит, пока живой — живи, а умрешь — будет все равно? Нет, так нельзя. Я затеял дело и должен его обеспечить. По крайней мере на первое время.
— Тщеславен ты. Все вы такие, профессора.
— Ну уж неправда. Это долг. У тебя долг перед больными, а у меня перед наукой. Нет, я, конечно, знаю, что все эти штучки — долг и прочее — только самовнушение, но оно органически вошло в меня, и с ним умру. И не хочу себя разубеждать, иначе жить нельзя… Даже эти последние месяцы.
Она поморщилась при последней фразе. Правильно, не нужно повторять.
— Я смотрю на тебя и завидую. (Нашла чуму!) Нет, не этому. Увлеченности. «Чокнутый». Потому ты и холостяком остался, что все ушло в науку. Сотворил кумира, создал храм и служишь и ничего больше не видишь. Хорошо так жить!
Горечь в голосе.
Как ей скажешь после этого об анабиозе! Она бы никогда не позволила так сделать и поэтому понять не сможет. Я, наверное, помолчу пока. Хотя так трудно от нее таиться.
— Но ты одобряешь эти планы?
— Еще бы!
Механически отвечает. Мысли далеко, я вижу. Думает, наверное: «Пусть увлекается. Так ему будет легче». Все-таки мои идеи ей чужды. Жалко. Но вот снова говорит:
— А знаешь, Ваня, я тоже раздумывала о твоей машине.
Пауза. Продолжает:
— Сомнения есть: сможете ли вы отразить специфику острых патологических процессов. Ведь есть различия, например, в нарушениях кровообращения при перфоративной язве или ранениях живота. А биохимия крови и тем более разная.
Рот ее произносит слова, а лицо и глаза неподвижные. Какое-то скорбное выражение в них. Ей неинтересна машина сейчас. А мне она все равно важна.
— Я понял. Это — слабое место, верно. Но мы просто не можем моделировать каждый орган до молекул, а от них зависит специфика патологических процессов.
— Но если пренебречь спецификой, то не пропадет ли самое главное? Что определяет тяжесть и течение болезни?
— Это я пока не знаю. Для этого нужно выразить сдвиги в организме количественно, числом, и определить, насколько они зависят от клеток, насколько — от органов. Что — общее и что — отличное. Думаю, что моделирование этого общего уже много даст для медицины.
Как сложно, даже сам запутался. Стоит ли продолжать разговор? Она страдает.
Молчим. Я смотрю на нее.
(Помню, сидит, сжав лицо ладонями, и мрачно смотрит в стол из-под нахмуренных бровей. Бросает слова, как камни. «Шла к тебе, не разбирая дороги. Хотя бы попасть под машину… Такое отчаяние. Молю бога: убей меня, или тебя, или его. Или даже… детей. Преступница я, да?»)
Сидит, молчит. Хочет уйти и меня жалеет. Знает, что мне будет тошно потом… Заинтересовать.
— Расскажи о ребятах.
Одна из наших любимых тем. Это _ее_ дети, поэтому мне тоже все интересно. Я был бы для них хорошим отцом. Нет, подожди, наверное, они бы тебе мешали. Для меня отцовство — абстрактное чувство, знаю только по книгам.
Улыбнулась грустно, но чуть светлее.
— Трудно с Костей. Мальчик большой, пятнадцать лет, сильный. В книгах, в кино — борьба, драки. Ему это импонирует, а я не хочу.
— Знаешь, это с возрастом пройдет — увлечение приключениями. Все мальчишки это переживают. Самое главное, чтобы был умный.
— Главное ли? Умных подлецов тоже вполне достаточно.
— Очень умные редко бывают подлецами. Это чаще середнячки в смысле интеллекта.
— Не могу же я рассчитывать, что он будет талантливым.
— Ум и талант — разные вещи. С талантом родятся, а ум воспитывают.
— Ты же знаешь, что мы стараемся. Я, как дура, учу английский, а Павел занимается с ними математикой.
Встала, прошлась по кухне. Рассеянно смотрит по сторонам.
— Помыть тебе посуду?
— Не нужно, прошу тебя. Посиди, поговорим. А я погляжу на тебя.
— Все говорят — нужно прививать детям культуру. Ты мне скажи: что это такое, культура? Нет, дай сначала я сама.
— Валяй.
(Я-то сам не очень ясно представляю — культура?)
— Мне кажется, что есть узкое и широкое понятие. Узкое я бы, пожалуй, сказала так: знания по искусству, истории, науке, и еще к этому поведение, такт, вежливость. Но это не настоящая культура. Согласен? Или я сказала глупость? Знаешь, Ваня, я ужасно стесняюсь изрекать умные вещи. Все мне кажется — «куда ты лезешь?». Это я только перед тобой осмеливаюсь.
— Ладно, не прибедняйся. Продолжай.
(Ей бы думать побольше, был бы толк. Нужно все время тренироваться в думании.)
— Так вот, настоящая культура включает еще систему убеждений, взглядов, отражающих гуманизм. Прости меня за такое громкое слово. Смысл его я не могу передать, но чувствую.
Она даже немножко порозовела. Нравится высказывать идеи. Пусть немного успокоится перед уходом.
— Вот в том-то и дело. Любушка, что это слово очень расплывчатое. Многие на него предъявляют права и заявляют, что их определение истинное. Мне кажется, что его нужно определить количественно — степень гуманизма. Гуманизм в отношении чего-то определенного.
— Это мне непонятно. Но я знаю, что гуманизм один. Внешняя культура может быть и без него, но воспитать в детях гуманизм без знаний культуры невозможно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Мне неловко. Ждал слез, что будет утешать, пожалеет, и вдруг так резко.
— Да, но ведь это лейкоз… Ты же знаешь, что будет, ты врач…
— Во-первых, я еще не уверена, все ли правильно. Во-вторых, можно лечиться, и успешно.
А углы губ все-таки мелко вздрагивают. Или мне кажется? Нет, спокойная. Может быть, в самом деле все не так страшно? Давид ничего не сказал определенного. Но энциклопедия? Ошибка? Врачи не любят, когда пациенты читают медицинскую литературу. Я же не просто больной, — профессор, медик. И все-таки…
Брось. Она просто играет роль. Или она не любит, не жалеет меня? Так хочется, чтобы пожалели…
Я тоже должен играть перед ней. Не показывать страха. Она молодец. Или просто привыкла? Доктор. Наверное, это хорошо — сдерживать друг друга, не распускаться. Впереди еще вторая часть разговора — анабиоз. Поцеловать ее. Аванс.
Наклонился, целую.
— Пойдем сядем рядом.
— Не нужно, милый. В другой раз.
Легонько отстранилась. Не приняла. Хорошо. Я хотел только для нее. Но она все чувствует. А может быть, нужно? Скоро все кончится, насовсем. Нет, не стоит себя подхлестывать. Пусть все идет своим порядком. Чистая нежность.
Стою на коленях рядом. Целую руки. Мягкие, маленькие ладони, странно неподвижные сегодня.
Нужно рассказать ей о моих планах. Пусть не думает, что я уже умер и нуждаюсь только в утешении. Немножко рисуюсь. Перед любимой всегда нужно стараться быть красивым.
Снова сажусь в кресло напротив.
— Я много прочитал о своей болезни и знаю ее прогноз. Пожалуйста, не думай меня обмануть. Но я не хочу поддаваться. Мне нужно во что бы то ни стало закончить начатое дело. Я составил план…
Подробно рассказываю ей о сегодняшнем дне. Мне нужно говорить и говорить. Люба молчит, глаза широко открыты, смотрит прямо на меня. Губы сжаты. Вся внимание. Но мне кажется, что она не слушает и не видит, хотя обычно профессиональные дела — самая важная тема наших разговоров.
— Не знаю, кого готовить себе в преемники. Вот если бы соединить в одном человеке Юру и Вадима. Они, правда, дружат, но надолго ли? Дружба не очень прочная база для совместной работы. Взаимное уважение на некотором расстоянии — самое лучшее для эффективной деятельности.
(Как книжно я говорю. Профессор.)
— А почему тебе нужно сейчас решать эти вопросы? Пусть все идет, как шло… Ты рано себя хоронишь.
— Значит, пока живой — живи, а умрешь — будет все равно? Нет, так нельзя. Я затеял дело и должен его обеспечить. По крайней мере на первое время.
— Тщеславен ты. Все вы такие, профессора.
— Ну уж неправда. Это долг. У тебя долг перед больными, а у меня перед наукой. Нет, я, конечно, знаю, что все эти штучки — долг и прочее — только самовнушение, но оно органически вошло в меня, и с ним умру. И не хочу себя разубеждать, иначе жить нельзя… Даже эти последние месяцы.
Она поморщилась при последней фразе. Правильно, не нужно повторять.
— Я смотрю на тебя и завидую. (Нашла чуму!) Нет, не этому. Увлеченности. «Чокнутый». Потому ты и холостяком остался, что все ушло в науку. Сотворил кумира, создал храм и служишь и ничего больше не видишь. Хорошо так жить!
Горечь в голосе.
Как ей скажешь после этого об анабиозе! Она бы никогда не позволила так сделать и поэтому понять не сможет. Я, наверное, помолчу пока. Хотя так трудно от нее таиться.
— Но ты одобряешь эти планы?
— Еще бы!
Механически отвечает. Мысли далеко, я вижу. Думает, наверное: «Пусть увлекается. Так ему будет легче». Все-таки мои идеи ей чужды. Жалко. Но вот снова говорит:
— А знаешь, Ваня, я тоже раздумывала о твоей машине.
Пауза. Продолжает:
— Сомнения есть: сможете ли вы отразить специфику острых патологических процессов. Ведь есть различия, например, в нарушениях кровообращения при перфоративной язве или ранениях живота. А биохимия крови и тем более разная.
Рот ее произносит слова, а лицо и глаза неподвижные. Какое-то скорбное выражение в них. Ей неинтересна машина сейчас. А мне она все равно важна.
— Я понял. Это — слабое место, верно. Но мы просто не можем моделировать каждый орган до молекул, а от них зависит специфика патологических процессов.
— Но если пренебречь спецификой, то не пропадет ли самое главное? Что определяет тяжесть и течение болезни?
— Это я пока не знаю. Для этого нужно выразить сдвиги в организме количественно, числом, и определить, насколько они зависят от клеток, насколько — от органов. Что — общее и что — отличное. Думаю, что моделирование этого общего уже много даст для медицины.
Как сложно, даже сам запутался. Стоит ли продолжать разговор? Она страдает.
Молчим. Я смотрю на нее.
(Помню, сидит, сжав лицо ладонями, и мрачно смотрит в стол из-под нахмуренных бровей. Бросает слова, как камни. «Шла к тебе, не разбирая дороги. Хотя бы попасть под машину… Такое отчаяние. Молю бога: убей меня, или тебя, или его. Или даже… детей. Преступница я, да?»)
Сидит, молчит. Хочет уйти и меня жалеет. Знает, что мне будет тошно потом… Заинтересовать.
— Расскажи о ребятах.
Одна из наших любимых тем. Это _ее_ дети, поэтому мне тоже все интересно. Я был бы для них хорошим отцом. Нет, подожди, наверное, они бы тебе мешали. Для меня отцовство — абстрактное чувство, знаю только по книгам.
Улыбнулась грустно, но чуть светлее.
— Трудно с Костей. Мальчик большой, пятнадцать лет, сильный. В книгах, в кино — борьба, драки. Ему это импонирует, а я не хочу.
— Знаешь, это с возрастом пройдет — увлечение приключениями. Все мальчишки это переживают. Самое главное, чтобы был умный.
— Главное ли? Умных подлецов тоже вполне достаточно.
— Очень умные редко бывают подлецами. Это чаще середнячки в смысле интеллекта.
— Не могу же я рассчитывать, что он будет талантливым.
— Ум и талант — разные вещи. С талантом родятся, а ум воспитывают.
— Ты же знаешь, что мы стараемся. Я, как дура, учу английский, а Павел занимается с ними математикой.
Встала, прошлась по кухне. Рассеянно смотрит по сторонам.
— Помыть тебе посуду?
— Не нужно, прошу тебя. Посиди, поговорим. А я погляжу на тебя.
— Все говорят — нужно прививать детям культуру. Ты мне скажи: что это такое, культура? Нет, дай сначала я сама.
— Валяй.
(Я-то сам не очень ясно представляю — культура?)
— Мне кажется, что есть узкое и широкое понятие. Узкое я бы, пожалуй, сказала так: знания по искусству, истории, науке, и еще к этому поведение, такт, вежливость. Но это не настоящая культура. Согласен? Или я сказала глупость? Знаешь, Ваня, я ужасно стесняюсь изрекать умные вещи. Все мне кажется — «куда ты лезешь?». Это я только перед тобой осмеливаюсь.
— Ладно, не прибедняйся. Продолжай.
(Ей бы думать побольше, был бы толк. Нужно все время тренироваться в думании.)
— Так вот, настоящая культура включает еще систему убеждений, взглядов, отражающих гуманизм. Прости меня за такое громкое слово. Смысл его я не могу передать, но чувствую.
Она даже немножко порозовела. Нравится высказывать идеи. Пусть немного успокоится перед уходом.
— Вот в том-то и дело. Любушка, что это слово очень расплывчатое. Многие на него предъявляют права и заявляют, что их определение истинное. Мне кажется, что его нужно определить количественно — степень гуманизма. Гуманизм в отношении чего-то определенного.
— Это мне непонятно. Но я знаю, что гуманизм один. Внешняя культура может быть и без него, но воспитать в детях гуманизм без знаний культуры невозможно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49