К ней идут два шланга с кровью от машины АИК, за которой сидит „машинист“ Сима с очень деловым видом и крутит разные ручки. От шлангов, машины и почки тянутся провода в угол к сложному комплексу электронных аппаратов, наставленных в три этажа. Там командуют два техника — Миша Самохин и Лена Ганжа. Они совсем юные, нынче кончили техникум. Приятно посмотреть.
— Сколько же параметров вы контролируете сегодня?
По-моему, Семен замялся. Инженер Коля Гулый, который, я знаю, всем здесь командует, смотрит на него с сожалением.
Не буду ставить в неловкое положение начальство.
— Скажите, Коля, вы.
— Мы непрерывно записываем давление крови на входе и выходе, содержание О2 и СО2. Кроме того, определяем pО2 в ткани самой почки. Биохимия делает нам анализы через 30 минут.
Он перечисляет: адреналин, органические кислоты, щелочный резерв, аминокислоты, рН и некоторые ферменты. И, конечно, количество и состав мочи.
— Но почему же вы не стабилизировали температуру?
— В начале опыта потек теплообменник, я…
Он замолчал, не хочет подводить начальство.
Семен:
— Это я велел продолжать опыт. Жалко было срывать, когда уже почка была выделена.
— Хорошо, продолжайте. Раз уж так случилось, то я вас попрошу проследить работу почки при специальном охлаждении.
Это нужно мне. Мои почки будут совсем холодные, и сомнительно, будут ли они работать. Впрочем, это не так важно, есть специальный аппарат…
Смотрю. Все заняты своим делом. Атмосфера спокойная. К Семену они, кажется, просто равнодушны. А ко мне? Наверное, я тоже хороший начальник. Не придираюсь по мелочам. „Я вам советую“, „Я вас прошу сделать так-то“. Я просто стесняюсь. Это часто вредит дисциплине. Не все понимают хорошее обращение.
Можно, наверное, идти. Хотелось бы сказать теплые слова, но не умею. Покажется смешным.
Иду в другую комнату. Знаю, что там должен быть опыт по изучению характеристики сердца и сосудистой системы. Новая методика.
Какой ансамбль! Оперируют Игорь и Вадим, в Ира что-то возится около аппаратуры. Не замечают.
— Здравствуйте!
— Здравствуйте, Иван Николаевич! Как раз пришли кстати. Мы хотим выделить сердце вместе с легкими, чтобы полностью пересечь к ним нервные пути, но сохранить нервную регуляцию сосудов и внутренних органов.
— Я знаю. Так что?
— Да мы никак не можем отделиться от пищевода и позвоночника. Много мелких сосудов. Покажите нам!
Это, конечно, Вадим. Не стесняется в просьбах.
— Хорошо. Сейчас переоденусь.
Не собирался оперировать, но сейчас рад. Когда работаешь руками, то не остается места для посторонних мыслей.
В соседней комнате, где хранится всякое хозяйство, надеваю белые брюки и рубашку. Они хорошо поглажены. Это заботы Юли, старшей лаборантки. Другие надевают неглаженое.
Я люблю оперировать. Правда, сейчас острый опыт, то есть без соблюдения асептики, но все равно я хочу, чтобы было чисто и красиво.
Мою руки. Надеваю халат и перчатки. Все остановились и ожидают. Только Ира с двумя своими помощниками все еще склонилась над аппаратами. Наверное, что-то не ладится, а скоро нужно уже записывать. Вадим подмигивает:
— Техника подводит.
(Озорные глаза. Веселый.)
— Ничего, как-нибудь справимся.
Собака лежит, разрезанная почти пополам. Операция трудная: нужно отделить сердце вместе с легкими от соседних органов, включить в артериальное и венозное русло специальную внешнюю систему трубок и резервуаров, позволяющих произвольно регулировать работу сердца. При этом кровоснабжение мозга не должно прерываться ни на секунду, чтобы не нарушить иннервации всего организма. Кроме того, нужно ввести несколько датчиков в артерии и вены.
Оперировать меня научила война. Была настоящая хирургия. Но, между прочим, хирурги зря задаются: оперировать на собаке труднее, чем на человеке. Вот, например, эти легочные вены — они такие тонюсенькие, того и гляди порвутся.
Движения мои точны и ловки. Приятно. И ребятам нравится, я вижу. Они помогают хорошо. Это я их научил. Благодарны? Тебе хочется благодарности?
— Юра, сколько каналов вы сможете сегодня записать?
— Думали, десять, но два не работают. Придется ограничиться измерением.
— Это плохо, Юрка. Сам шеф включился, а ты не обеспечил техники.
Длинный нос у Вадима и брови черные. Кавказец он, что ли? Фамилия Пляшник — украинец? Одессит? Там все нации когда-то перемешались.
Ну вот, самое трудное позади. Сердце работает отлично, оно даже не заметило, что мы включили трубку в аорту, и кровь идет через расходомер.
— Юля, гепарин ввели?
— Да.
— Кажется, нигде не кровит.
Это важно — перевязать все мельчайшие сосудики. Кровь лишена свертываемости, а опыт длится много часов.
— Сколько у вас приготовлено крови? Игорь, это ваш опыт?
— Мы заготовили только два литра, больше нет собак-доноров.
— Плохо.
— Иван Николаевич, вы же знаете, как работает наш виварии. Сами собак покупаем.
— Или воруем.
Молчу. Не в моей власти наладить работу вивария. Но Юра возмущается.
— Трахнуть бы этого Швечика на партийном собрании! Такой проходимец!
— Уже трахали. Чем-то он мил начальству.
— Говорят, Ивану Петровичу какие-то услуги оказывал.
— Вадим, не говорите так. Наверное, это просто сплетни. (Это я защищаю своего директора. Не думаю, чтобы он унизился.)
— Нельзя, Иван Николаевич, поступаться принципиальностью даже в мелочах.
„Как поучает, нахал!“
— Мало сил, Вадим. И не знаю, стоит ли их растрачивать на мелочи.
— Сомневаюсь, что это так. Все вы, старшее поколение, любите усложнять. Как найти границы между мелочами и важным?
— Зато вам, молодежи, все кажется просто. А это не так. Человеческие суждения субъективны и ограниченны, нужно это помнить. По одному и тому же вопросу разные люди имеют противоположные мнения и совершенно в них убеждены. Если говорить о примитивной принципиальности, то спор можно решить только силой. А истина, между прочим, может быть посредине. Самое главное, чему меня научил возраст, — это сомневаться. И, пожалуй, искать компромиссов. Не нравится, Вадим?
— Нет, не нравится. Швечик есть Швечик, сомнения и компромиссы тут вредны. И вообще мне непонятны ваши рассуждения. Честность — есть честность.
— А об Иване Петровиче, который будто бы ему потворствует, вы можете сказать столь же категорично?
Вадим немного озадачен.
— Ну, где же ваша принципиальность? Если Швечик — подлец, то его покровитель тоже? По законам формальной логики.
— Я должен подумать. Но, пожалуй, есть основания.
— Подумайте. Но помните, что все имеет меру. Все нужно пытаться выразить числом. Даже и такие понятия, как справедливость, добродетель. В сложных системах действует вероятностная логика, а не закон „все или ничего“. Он, кстати, отвергнут даже в физиологии.
— Формула относительности понятий, конечно, очень удобна. За ней легко спрятать и трусость и слабость. Все нужно оценивать, взвешивать, во всем сомневаться, а с действиями тем временем подождать. А потом и совсем увильнуть.
Мне нравится его задор и непосредственность. Игорь делает ему знаки, чтобы замолчал. Политик. Все-таки я — шеф.
Мы продолжаем работать. То есть мы занимаемся скрупулезным делом перевязываем мельчайшие кровеносные сосуды. Голова свободна для мыслей. Отдельные реплики по делам не в счет.
— Юра, вы кибернетик. Выскажитесь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
— Сколько же параметров вы контролируете сегодня?
По-моему, Семен замялся. Инженер Коля Гулый, который, я знаю, всем здесь командует, смотрит на него с сожалением.
Не буду ставить в неловкое положение начальство.
— Скажите, Коля, вы.
— Мы непрерывно записываем давление крови на входе и выходе, содержание О2 и СО2. Кроме того, определяем pО2 в ткани самой почки. Биохимия делает нам анализы через 30 минут.
Он перечисляет: адреналин, органические кислоты, щелочный резерв, аминокислоты, рН и некоторые ферменты. И, конечно, количество и состав мочи.
— Но почему же вы не стабилизировали температуру?
— В начале опыта потек теплообменник, я…
Он замолчал, не хочет подводить начальство.
Семен:
— Это я велел продолжать опыт. Жалко было срывать, когда уже почка была выделена.
— Хорошо, продолжайте. Раз уж так случилось, то я вас попрошу проследить работу почки при специальном охлаждении.
Это нужно мне. Мои почки будут совсем холодные, и сомнительно, будут ли они работать. Впрочем, это не так важно, есть специальный аппарат…
Смотрю. Все заняты своим делом. Атмосфера спокойная. К Семену они, кажется, просто равнодушны. А ко мне? Наверное, я тоже хороший начальник. Не придираюсь по мелочам. „Я вам советую“, „Я вас прошу сделать так-то“. Я просто стесняюсь. Это часто вредит дисциплине. Не все понимают хорошее обращение.
Можно, наверное, идти. Хотелось бы сказать теплые слова, но не умею. Покажется смешным.
Иду в другую комнату. Знаю, что там должен быть опыт по изучению характеристики сердца и сосудистой системы. Новая методика.
Какой ансамбль! Оперируют Игорь и Вадим, в Ира что-то возится около аппаратуры. Не замечают.
— Здравствуйте!
— Здравствуйте, Иван Николаевич! Как раз пришли кстати. Мы хотим выделить сердце вместе с легкими, чтобы полностью пересечь к ним нервные пути, но сохранить нервную регуляцию сосудов и внутренних органов.
— Я знаю. Так что?
— Да мы никак не можем отделиться от пищевода и позвоночника. Много мелких сосудов. Покажите нам!
Это, конечно, Вадим. Не стесняется в просьбах.
— Хорошо. Сейчас переоденусь.
Не собирался оперировать, но сейчас рад. Когда работаешь руками, то не остается места для посторонних мыслей.
В соседней комнате, где хранится всякое хозяйство, надеваю белые брюки и рубашку. Они хорошо поглажены. Это заботы Юли, старшей лаборантки. Другие надевают неглаженое.
Я люблю оперировать. Правда, сейчас острый опыт, то есть без соблюдения асептики, но все равно я хочу, чтобы было чисто и красиво.
Мою руки. Надеваю халат и перчатки. Все остановились и ожидают. Только Ира с двумя своими помощниками все еще склонилась над аппаратами. Наверное, что-то не ладится, а скоро нужно уже записывать. Вадим подмигивает:
— Техника подводит.
(Озорные глаза. Веселый.)
— Ничего, как-нибудь справимся.
Собака лежит, разрезанная почти пополам. Операция трудная: нужно отделить сердце вместе с легкими от соседних органов, включить в артериальное и венозное русло специальную внешнюю систему трубок и резервуаров, позволяющих произвольно регулировать работу сердца. При этом кровоснабжение мозга не должно прерываться ни на секунду, чтобы не нарушить иннервации всего организма. Кроме того, нужно ввести несколько датчиков в артерии и вены.
Оперировать меня научила война. Была настоящая хирургия. Но, между прочим, хирурги зря задаются: оперировать на собаке труднее, чем на человеке. Вот, например, эти легочные вены — они такие тонюсенькие, того и гляди порвутся.
Движения мои точны и ловки. Приятно. И ребятам нравится, я вижу. Они помогают хорошо. Это я их научил. Благодарны? Тебе хочется благодарности?
— Юра, сколько каналов вы сможете сегодня записать?
— Думали, десять, но два не работают. Придется ограничиться измерением.
— Это плохо, Юрка. Сам шеф включился, а ты не обеспечил техники.
Длинный нос у Вадима и брови черные. Кавказец он, что ли? Фамилия Пляшник — украинец? Одессит? Там все нации когда-то перемешались.
Ну вот, самое трудное позади. Сердце работает отлично, оно даже не заметило, что мы включили трубку в аорту, и кровь идет через расходомер.
— Юля, гепарин ввели?
— Да.
— Кажется, нигде не кровит.
Это важно — перевязать все мельчайшие сосудики. Кровь лишена свертываемости, а опыт длится много часов.
— Сколько у вас приготовлено крови? Игорь, это ваш опыт?
— Мы заготовили только два литра, больше нет собак-доноров.
— Плохо.
— Иван Николаевич, вы же знаете, как работает наш виварии. Сами собак покупаем.
— Или воруем.
Молчу. Не в моей власти наладить работу вивария. Но Юра возмущается.
— Трахнуть бы этого Швечика на партийном собрании! Такой проходимец!
— Уже трахали. Чем-то он мил начальству.
— Говорят, Ивану Петровичу какие-то услуги оказывал.
— Вадим, не говорите так. Наверное, это просто сплетни. (Это я защищаю своего директора. Не думаю, чтобы он унизился.)
— Нельзя, Иван Николаевич, поступаться принципиальностью даже в мелочах.
„Как поучает, нахал!“
— Мало сил, Вадим. И не знаю, стоит ли их растрачивать на мелочи.
— Сомневаюсь, что это так. Все вы, старшее поколение, любите усложнять. Как найти границы между мелочами и важным?
— Зато вам, молодежи, все кажется просто. А это не так. Человеческие суждения субъективны и ограниченны, нужно это помнить. По одному и тому же вопросу разные люди имеют противоположные мнения и совершенно в них убеждены. Если говорить о примитивной принципиальности, то спор можно решить только силой. А истина, между прочим, может быть посредине. Самое главное, чему меня научил возраст, — это сомневаться. И, пожалуй, искать компромиссов. Не нравится, Вадим?
— Нет, не нравится. Швечик есть Швечик, сомнения и компромиссы тут вредны. И вообще мне непонятны ваши рассуждения. Честность — есть честность.
— А об Иване Петровиче, который будто бы ему потворствует, вы можете сказать столь же категорично?
Вадим немного озадачен.
— Ну, где же ваша принципиальность? Если Швечик — подлец, то его покровитель тоже? По законам формальной логики.
— Я должен подумать. Но, пожалуй, есть основания.
— Подумайте. Но помните, что все имеет меру. Все нужно пытаться выразить числом. Даже и такие понятия, как справедливость, добродетель. В сложных системах действует вероятностная логика, а не закон „все или ничего“. Он, кстати, отвергнут даже в физиологии.
— Формула относительности понятий, конечно, очень удобна. За ней легко спрятать и трусость и слабость. Все нужно оценивать, взвешивать, во всем сомневаться, а с действиями тем временем подождать. А потом и совсем увильнуть.
Мне нравится его задор и непосредственность. Игорь делает ему знаки, чтобы замолчал. Политик. Все-таки я — шеф.
Мы продолжаем работать. То есть мы занимаемся скрупулезным делом перевязываем мельчайшие кровеносные сосуды. Голова свободна для мыслей. Отдельные реплики по делам не в счет.
— Юра, вы кибернетик. Выскажитесь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49