Если система очень сложна, как, например, мозг, и нет хороших методов изучения ее структуры, то модель окажется примитивной. И пользы тогда не будет. Поэтому я и взял в качестве объекта внутреннюю сферу, фактически даже уже — только внутренние органы, без клеточного уровня. Здесь, мне кажется, сложность не чрезмерно велика и под силу современным методам моделирования.
(Передергиваешь: «Я взял». Вместе с Юрой выбирали. И идеи эти больше его, чем мои.)
— Но ведь, Иван Николаевич, техника совершенствуется быстро. То, что нельзя моделировать сейчас, можно завтра. К этому нужно готовиться. Действующие модели будут всегда лучше статических — в книгах. Модель мозга действительно создадут не скоро, потому что он труднодоступен для изучения и в нем много элементов. Но я думаю, что общественные отношения уже можно пытаться моделировать.
(Ишь ты куда метишь! Впрочем, я на твоем месте думал бы о том же… Но…)
— Но сначала нужно смоделировать поведение человека, хотя бы как «черный ящик», без претензий отразить конкретные нервные сети, которые его обеспечивают, Психологическую, а не физиологическую модель человека.
— Согласен. Этим сейчас многие занимаются.
— Послушай, если тебя привлекают эти далекие горизонты, то будешь ли ты заниматься физиологией? Стоит ли тогда хлопотать о твоем назначении? Может быть, лучше выбрать человека, мыслящего попроще?
(Ты вильнешь хвостом и уйдешь на социологию, а кто же будет лелеять мой анабиоз?)
— Конечно, меня привлекают психология и социология. Но физиология база для психики. Я ведь еще молодой, почему мне не помечтать? Да и сами вы много раз говорили: «Медицина — это пустое дело, она не решает судьбу человечества».
Верно, говорил. Так и думаю. Но я уже не могу сделать прыжок в другую сферу. А раньше не хватало энергии, смелости. Не верил в свой ум. А он верит. Я в его годы был совсем дурак. Нет, не дурак, а необразован. Да и наука была не та. «Качественные различия» стояли как пропасти между науками.
— Как же ты расцениваешь состояние физиологии в смысле твоих периодов или стадий, как их там?
— Физиология находится в первом периоде или на границе второго. Одни только разрозненные гипотезы. Чуть-чуть начинается количественное моделирование. Как, например, у нас и кое-где в других местах.
— А медицина?
— Медицина живет на том же. Примитивное управление. Спасает саморегуляция.
— Ясно. Собственно, я знал это и раньше, мы обсуждали. («Тут есть и моя доля». Не скажу, я добрый, идей не жалею.) Давай вернемся на землю. Что ты намечаешь делать в своей, в этой нашей, лаборатории?
Смотрю на него: совсем юный. 27 лет, а выглядит моложе. Сейчас еще волнуется. Наверное, впервые в жизни ведет разговор как взрослый ученый.
— То же самое, что и теперь. Будем ставить физиологические опыты, регистрировать и выражать цифрами как можно больше факторов. По цифрам будем строить дифференциальные и алгебраические уравнения — характеристики органов и систем. Затем будем проигрывать их на цифровых машинах. После проверки — создавать специальные электронные модели органов, соединять их в системы, потом — в целый организм. Ну, то же, что и теперь. Только главное направление будет нацелено в сторону регулирующих систем эндокринной, нервной. Чтобы подобраться к коре.
— И все?
— Нет, не все. Хотя, говоря откровенно, тут работы на всю жизнь. То, что мы создаем теперь — я говорю про машину, — это первый примитивный вариант. Вы сами это знаете. (Да, знаю. Учитываем только самые главные факторы. Но и это много! Умаляет мой вклад, паршивец!)
Для решения даже главных задач нужно сто таких лабораторий, как наша.
— Это ты верно. Даже больше ста.
— Поэтому я думаю о другом. Нужно шире использовать клинику, наблюдения над больными. Кроме того, принципы эвристического моделирования создавать гипотезы, задаваться характеристиками, проигрывать их и сравнивать результаты с изменениями у больных людей. Вы это говорили, но мы сделали только робкие попытки.
(Спасибо, что вспомнил обо мне. Неужели через год после моей смерти он уже будет говорить: «Я предлагал, я думал»? А что же ты хочешь: «Наш покойный учитель…»? Давай по существу.)
Возразить:
— Для этого нужны хорошие врачи. Или всю лабораторию нужно перебазировать в клинику. Хотя в принципе ты прав. (То есть я прав, не будем мелочны.) Если физиологию переделывать заново, то нужно тысячу лабораторий. Однако эксперимент бросать нельзя. Может быть, во мне говорит физиолог, во в клинике всего не сделаешь.
— Почему? Я беседовал с врачами в клиническом городке, когда к вам ходил. Энтузиастов много. От нас они получат точную инструментальную диагностику состоянии, а мы — материал для моделей.
— Иван Петрович не даст тебе этим заниматься. Он любитель «чистой» физиологии.
— А может быть, нам создадут новый отдел в институте кибернетики? Их интересует выход в практику, и мы его дадим.
— Что, что? С институте кибернетики?! Что же, ты уже говорил с Борисом Никитичем? Выходит, я напрасно пытался тебя облагодетельствовать? Ты уже сам устроился?
(Предал. Продал. Спокойно. Такова жизнь.)
— Нет, без вас я не говорил. Но разведку провел. Клюет. Вы на меня не обижайтесь, пожалуйста, Иван Николаевич. Я совсем не собирался вас бросать или предавать, но после того, как Вадим поговорил с директором, мне стало нехорошо. Дело бросать не хочу. А ваше состояние, помните, какое было? Теперь, когда вы поправились («Поправился!»), мы должны все это решить совместно.
(Немного полегче. Он прав: нельзя бросать дело из-за одного человека, даже если это учитель. Да полно, учитель ли ты? И не нужно обижаться.) Но он уже уходит. Грустно.
— Чего же решать? Идея правильная. Но тогда нужно добиваться, чтобы всю лабораторию передали в институт кибернетики. Академия же одна. Возьмет ли только Борис Никитич?.. Пожалуй, возьмет… А с помещением как? В клиническом городке тесно. Хотя там строят что-то. Ты не узнавал?
— Узнавал. (Все уже разведал!) Там будет городское отделение для реанимации. Но помещение там маловато. Однако институт кибернетики может сделать пристройку, эти недолго.
— Реанимация — это хорошо. В клинику поступают больные с тяжелыми, острыми расстройствами, с шоком, кровотечениями, инфарктом — многих можно спасти. И наш саркофаг можно использовать для лечения. Нет, идея хороша. Ты говорил с кем-нибудь?
— С Вадимом. И еще с анестезиологами из больницы и с кафедры.
— А мне не сказали ни слова. Ученики…
— Неужели вы думаете, что мы бы тайно сделали? Ждали, пока немного окрепнете.
— Чтобы потом, значит, трахнуть? «Ты, товарищ заведующий, оставайся, а мы будем создавать новый отдел».
— Ну зачем вы себя так настраиваете? Мы бы пришли и сказали: «Иван Николаевич, мы предлагаем вам перебазироваться со всей лабораторией в институт кибернетики. Вот такие-то и такие-то причины. Дело требует — раз. Начальство притесняет — два».
— Ну хорошо, хорошо, верю. (Действительно верю, хотя на душе и неприятно еще.) Пойдем к Борису Никитичу. Работа наша в самом деле ближе к технике и математике, чем к чистой физиологии. Если он согласится, конечно.
(Мой блестящий план, выходит, никому не пригодится. Хорошо, что я о нем не успел сказать, а то был бы в смешном положении. Хуже всего быть смешным.)
Но я, Юра, сейчас не могу переезжать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
(Передергиваешь: «Я взял». Вместе с Юрой выбирали. И идеи эти больше его, чем мои.)
— Но ведь, Иван Николаевич, техника совершенствуется быстро. То, что нельзя моделировать сейчас, можно завтра. К этому нужно готовиться. Действующие модели будут всегда лучше статических — в книгах. Модель мозга действительно создадут не скоро, потому что он труднодоступен для изучения и в нем много элементов. Но я думаю, что общественные отношения уже можно пытаться моделировать.
(Ишь ты куда метишь! Впрочем, я на твоем месте думал бы о том же… Но…)
— Но сначала нужно смоделировать поведение человека, хотя бы как «черный ящик», без претензий отразить конкретные нервные сети, которые его обеспечивают, Психологическую, а не физиологическую модель человека.
— Согласен. Этим сейчас многие занимаются.
— Послушай, если тебя привлекают эти далекие горизонты, то будешь ли ты заниматься физиологией? Стоит ли тогда хлопотать о твоем назначении? Может быть, лучше выбрать человека, мыслящего попроще?
(Ты вильнешь хвостом и уйдешь на социологию, а кто же будет лелеять мой анабиоз?)
— Конечно, меня привлекают психология и социология. Но физиология база для психики. Я ведь еще молодой, почему мне не помечтать? Да и сами вы много раз говорили: «Медицина — это пустое дело, она не решает судьбу человечества».
Верно, говорил. Так и думаю. Но я уже не могу сделать прыжок в другую сферу. А раньше не хватало энергии, смелости. Не верил в свой ум. А он верит. Я в его годы был совсем дурак. Нет, не дурак, а необразован. Да и наука была не та. «Качественные различия» стояли как пропасти между науками.
— Как же ты расцениваешь состояние физиологии в смысле твоих периодов или стадий, как их там?
— Физиология находится в первом периоде или на границе второго. Одни только разрозненные гипотезы. Чуть-чуть начинается количественное моделирование. Как, например, у нас и кое-где в других местах.
— А медицина?
— Медицина живет на том же. Примитивное управление. Спасает саморегуляция.
— Ясно. Собственно, я знал это и раньше, мы обсуждали. («Тут есть и моя доля». Не скажу, я добрый, идей не жалею.) Давай вернемся на землю. Что ты намечаешь делать в своей, в этой нашей, лаборатории?
Смотрю на него: совсем юный. 27 лет, а выглядит моложе. Сейчас еще волнуется. Наверное, впервые в жизни ведет разговор как взрослый ученый.
— То же самое, что и теперь. Будем ставить физиологические опыты, регистрировать и выражать цифрами как можно больше факторов. По цифрам будем строить дифференциальные и алгебраические уравнения — характеристики органов и систем. Затем будем проигрывать их на цифровых машинах. После проверки — создавать специальные электронные модели органов, соединять их в системы, потом — в целый организм. Ну, то же, что и теперь. Только главное направление будет нацелено в сторону регулирующих систем эндокринной, нервной. Чтобы подобраться к коре.
— И все?
— Нет, не все. Хотя, говоря откровенно, тут работы на всю жизнь. То, что мы создаем теперь — я говорю про машину, — это первый примитивный вариант. Вы сами это знаете. (Да, знаю. Учитываем только самые главные факторы. Но и это много! Умаляет мой вклад, паршивец!)
Для решения даже главных задач нужно сто таких лабораторий, как наша.
— Это ты верно. Даже больше ста.
— Поэтому я думаю о другом. Нужно шире использовать клинику, наблюдения над больными. Кроме того, принципы эвристического моделирования создавать гипотезы, задаваться характеристиками, проигрывать их и сравнивать результаты с изменениями у больных людей. Вы это говорили, но мы сделали только робкие попытки.
(Спасибо, что вспомнил обо мне. Неужели через год после моей смерти он уже будет говорить: «Я предлагал, я думал»? А что же ты хочешь: «Наш покойный учитель…»? Давай по существу.)
Возразить:
— Для этого нужны хорошие врачи. Или всю лабораторию нужно перебазировать в клинику. Хотя в принципе ты прав. (То есть я прав, не будем мелочны.) Если физиологию переделывать заново, то нужно тысячу лабораторий. Однако эксперимент бросать нельзя. Может быть, во мне говорит физиолог, во в клинике всего не сделаешь.
— Почему? Я беседовал с врачами в клиническом городке, когда к вам ходил. Энтузиастов много. От нас они получат точную инструментальную диагностику состоянии, а мы — материал для моделей.
— Иван Петрович не даст тебе этим заниматься. Он любитель «чистой» физиологии.
— А может быть, нам создадут новый отдел в институте кибернетики? Их интересует выход в практику, и мы его дадим.
— Что, что? С институте кибернетики?! Что же, ты уже говорил с Борисом Никитичем? Выходит, я напрасно пытался тебя облагодетельствовать? Ты уже сам устроился?
(Предал. Продал. Спокойно. Такова жизнь.)
— Нет, без вас я не говорил. Но разведку провел. Клюет. Вы на меня не обижайтесь, пожалуйста, Иван Николаевич. Я совсем не собирался вас бросать или предавать, но после того, как Вадим поговорил с директором, мне стало нехорошо. Дело бросать не хочу. А ваше состояние, помните, какое было? Теперь, когда вы поправились («Поправился!»), мы должны все это решить совместно.
(Немного полегче. Он прав: нельзя бросать дело из-за одного человека, даже если это учитель. Да полно, учитель ли ты? И не нужно обижаться.) Но он уже уходит. Грустно.
— Чего же решать? Идея правильная. Но тогда нужно добиваться, чтобы всю лабораторию передали в институт кибернетики. Академия же одна. Возьмет ли только Борис Никитич?.. Пожалуй, возьмет… А с помещением как? В клиническом городке тесно. Хотя там строят что-то. Ты не узнавал?
— Узнавал. (Все уже разведал!) Там будет городское отделение для реанимации. Но помещение там маловато. Однако институт кибернетики может сделать пристройку, эти недолго.
— Реанимация — это хорошо. В клинику поступают больные с тяжелыми, острыми расстройствами, с шоком, кровотечениями, инфарктом — многих можно спасти. И наш саркофаг можно использовать для лечения. Нет, идея хороша. Ты говорил с кем-нибудь?
— С Вадимом. И еще с анестезиологами из больницы и с кафедры.
— А мне не сказали ни слова. Ученики…
— Неужели вы думаете, что мы бы тайно сделали? Ждали, пока немного окрепнете.
— Чтобы потом, значит, трахнуть? «Ты, товарищ заведующий, оставайся, а мы будем создавать новый отдел».
— Ну зачем вы себя так настраиваете? Мы бы пришли и сказали: «Иван Николаевич, мы предлагаем вам перебазироваться со всей лабораторией в институт кибернетики. Вот такие-то и такие-то причины. Дело требует — раз. Начальство притесняет — два».
— Ну хорошо, хорошо, верю. (Действительно верю, хотя на душе и неприятно еще.) Пойдем к Борису Никитичу. Работа наша в самом деле ближе к технике и математике, чем к чистой физиологии. Если он согласится, конечно.
(Мой блестящий план, выходит, никому не пригодится. Хорошо, что я о нем не успел сказать, а то был бы в смешном положении. Хуже всего быть смешным.)
Но я, Юра, сейчас не могу переезжать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49